Читать книгу Шпана (Гектор Шульц) онлайн бесплатно на Bookz (2-ая страница книги)
bannerbanner
Шпана
Шпана
Оценить:
Шпана

4

Полная версия:

Шпана

– Как он его, а? – донесся до меня завистливый шепот зубастого.

– Давай, Малой, – поддержали своего остальные. – Вставай. Урой его, нахуй.

Подобное частенько отрабатывалось в спортивной зале. Сбей дыхалку, добавь троечку по корпусу и пригвозди к земле кроссом. Я не стал отказывать себе в удовольствии и упоенно работал кулаками, наслаждаясь тем, как сладко ноют мышцы и шумит в голове. Малой ничего не мог мне противопоставить. Он попытался пройти в ноги, но получив коленом по носу, обмяк на земле. Я отошел в сторону и разочарованно хмыкнул. Махач закончился слишком быстро. Оставалось надеяться, что демонстрация силы прошла успешно. Чуть позднее это подтвердил и Бакин, который, улыбнувшись, подошел ко мне и протянул руку.

– Четко ты его нафаршировал… Малой, ты там живой или сдох? – рассмеялся он, наблюдая, как коротышка, шатаясь, пытается подняться. Я знал, через что он проходит. Когда тушат свет, сложно так сразу подняться. Ноги не слушаются, руки ватные, голова тяжелая, еще и звездочки в глазах то и дело вспыхивают.

– Кажись, сдох, – простонал Малой. Вздохнув, я подошел к нему и протянул руку, помогая подняться. Одобрительное ворчание показало, что я поступил правильно. – Будто молотком уебали… Ты где так махаться научился?

– Были учителя, – ответил я. – Водички попей, полегчает.

– Ага. И блевану тут же. Пиздец, крутит… – не договорив, Малой блеванул желчью на асфальт. Блевотина смешивалась с кровью, стекающей по подбородку, но коротышку это явно не волновало. Я вновь усмехнулся. Завтра он пожалеет, что на свет родился. Когда тушат свет, сложно проснуться.

– Нормальный ты пацан, – резюмировал Бакин. – По делу ответил. Ну, добро пожаловать.

– Постараюсь не обоссаться от радости, – буркнул я, вызвав всеобщий смех. И если старшаки смеялись легко и непринужденно, то лохи, стоящие в сторонке, побрехивали, будто ластящиеся собаки. Либо лижи жопу, либо жопу для поцелуя подставляй. Это они прекрасно понимали.

– Ладно, – отмахнулся Бакин. – Погнали, обмоем знакомство.

– Погнали, – согласился я. Что-что, но обычаи не менялись. И порой сложнее было залить в себя дешевое «Плодово-ягодное», чем дать кому-нибудь пизды. Но я прекрасно понимал, когда отказываться не стоит.

Рядом со школой была заброшенная стройка, где теперь собирались местные нарики, а особо ушлые таскали из промки цветмет. Промзона тянулась вдоль железки, как рваный шрам – серый, гнилой. Когда-то тут собирали какие-то железяки для военки, потом завод закрыли, охрану выгнали, и всё пошло по пизде. Теперь там только ветер, ржавчина и стаи босоты, которых не берёт ни ментура, ни совесть. Цеха стоят ржавые, как гнилые зубы. Крыши провалены, окна – в решётках и паутине, некоторые изнутри заколочены фанерой, но она давно выгнута дождём, словно кто-то изнутри пытался выбраться. Внутри – сгнившие станки, покрытые пылью и окурками, бутылки из-под паленой водки, стулья, обмотанные скотчем, и чьи-то дырявые трусы на трубе. В промзоне всегда холодно. Даже летом. Если стоишь там один, чувствуешь, как за тобой смотрят. Не люди. Место само. Оно тебя запоминает. Некоторые говорят, что ночью в одном из цехов слышно, как кто-то кашляет. Тяжело, как будто задыхается. Никто не проверял – тут даже самые отбитые знают: после заката по промке шляться себе дороже. Там свои правила. Сюда Окурок скидывает всё гнилое, что не влезло в подъезды.

Стройка тоже была поделена на зоны и в чужие соваться было невежливо, пусть и сохранялся некий нейтралитет. Бакин и его компания обитали в одноэтажном строении, которое могло похвастаться не только окнами, но и металлической дверью с замком. Именно там и состоялось наше знакомство.

Внутри, на продавленном диване, невесть откуда здесь взявшемся, пили водку, ебали баб, вмазывались и праздно проводили время. Пока я осматривался, Бакин послал мелкого пацана за бухлом и, усевшись на диван, кивнул в сторону кресла. Остальные расселись по свободным местам.

– Ща, Жмых водки принесет, отметим, как полагается, – задумчиво обронил Бакин. – Так. Я – Бера, а это мои близкие. Ну, с Малым ты уже знаком.

– Знаком, – кивнул я, смотря на зеленого коротышку, который медленно отходил от махача, откисая на диване рядом со старшаком. – Бера – это типа медведь?

– Типа того. Тот, что залупался на тебя, это Зуб, – продолжил Бакин. – Ты уж его не вини. Проверить тебя надо было.

– Понимаю, – снова кивнул я, пожимая протянутую ладонь зубастого. – Повезло, что за тебя впряглись.

– Эт точно, – хохотнул он, кажется, преуменьшая опасность, которая над ним нависала. – Иначе б, как Малой, блевал.

– Так, рядом с шкафом… А, Жмых, – обрадованно воскликнул Бакин, когда дверь открылась в комнатушку вошел уже знакомый мне пацан. На вид ему было лет пятнадцать.

– Жмых, – коротко представился тот, протягивая руку. Голос у пацана был бесцветным и каким-то холодным, а глаза, как у зверька – черные и колючие. Такой и укусить может, если приспичит.

– Рядом с шкафом… а, хули. Сами пусть представятся, – рассмеялся Бакин, доставая из пакета бутылку водки. – Жмых, стаканы дай. Чистые.

– Ща, – откликнулся пацан и умчался к шкафу, рядом с которым стояли еще двое.

– Туз, – хрипло представился высокий, с длинными, нескладными руками.

– Бисер, – кивнул второй – тонкий в кости, похожий на грязного хорька.

– Ладно, – перебил его Бакин, беря граненый стакан в руку. – Давай, пацаны. За знакомство.

– Погодь, Бер, а пыгу ему дать? – усмехнулся Зуб. Бакин понимающе улыбнулся.

– И правда. Не дело честному человеку без погоняла гонять. Кто по жизни будешь, Макс?

– Ровный пацан. В зашкваре замечен не был, – повторил я то, что уже ранее говорил Афанасию.

– Это понятно. Иначе бы сюда не пригласили, – мотнул головой Бакин. – Как тебя на Речке величали?

– По-разному, – пожал я плечами. – Чаще всего Потапом.

– Ха! – рассмеялся Зуб. – В натуре, Потап. Еще один медведь. Чуть Малого не задавил, блядь.

– Иди нахуй, – простонал тот. – Что б я за тебя, суку, еще раз впрягся…

– Глохни, Малой, – отрезал Бакин и задумчиво на меня посмотрел. – Не, а чо. Нормальное погоняло так-то. Потапом будешь.

– Потап, так Потап, – согласился я, беря стакан с водкой. Затем, чокнувшись с Бакиным, выпил. Водка была теплой и отдавала сивухой. Хуй его знает, где Жмых ее достал. Но вряд ли он поил бы пацанов слишком уж голимой хуйней. В голове приятно зашумело, да и горло сладко обожгло.

– Ну, за знакомство…


Домой я возвращался поздно. Провожать меня вызвался Зуб, который жил в соседнем доме. К счастью, Зуба на районе знали. С ним здоровались не только бомжи, но и мутные личности, в чьих холодных глазах вспыхивал интерес при виде двух шатающихся пацанов. Водки было выпито много, отчего меня мутило. О какой-то драке даже думать не хотелось, так что компании Зуба я был отчасти благодарен. Даже былая злость исчезла.

– Не, район у нас нормальный. Это все гости пиздеть любят, – тараторил Зуб, дымя подстреленной сигаретой. – Типа, окурковские ебанутые на всю башку. Но мы по справедливости живем. Ровных пацанов не трогаем. Только чушек, да залетных.

– А кто районом правит? – спросил я, тщетно борясь с заплетающимся языком.

– Игорь Моисеич, – охотно ответил Зуб. – Гарри Козырной. Слыхал, не? Но он там, высоко. А мы тут. Окурок так-то тоже на зоны поделен. От Лесной до Ленинцев за Фиксой территория. Но это так, для видимости. Все знают, что тут Герцог заправляет.

– Герцог?

– Ага. Сосед наш. Афанасий Андреич. В седьмом доме живет.

– Кажись, знаю его.

– Ну, знать мало, – загадочно улыбнулся Зуб. – А вот, чтобы он тебя уважал, тут постараться надо. Герцог – личность знаковая, Потап. Просто так его именем не принято разбрасываться. Говорят, он на малолетку залетел, да сразу авторитетом обзавелся. Его в сучью камеру кинули, а он трех сук порезал, но не прогнулся. Из наших он только Бера уважает. Подкидывает ему порой наводки, да долю свою скромную за это берет. Под ним еще пацаны ходят. Наши, дворовые. Пельмень, Мук, Гвоздь. Ты с ними еще познакомишься. Нормальные пацаны, справедливые. Жить в Окурке не сахар, но приспособиться можно. А если знакомствами нужными обрастешь, так в разы легче станет. О, за болтовней до дома дошли.

– Ага. Тебя будто совсем не раскумарило.

– Да мне что, – рассмеялся Зуб. – Привык уже, хули. А тебя неслабо развезло, смотрю.

– Нормально, – зевнул я. – Душ приму и полегчает. Так-то не любитель водки, но за знакомство выпить – это святое.

– Точняк. Ладно. Сам до дома дойдешь или проводить?

– Я тебе, чо, девица, блядь? – фыркнул я, заставив Зуба снова рассмеяться.

– Лан, давай. До завтра.

– Пока.

Попрощавшись, я отправился к своему подъезду. Кое-как поднялся на третий и, согнувшись, наблевал на площадке между этажами. Это меня почему-то развеселило. А вот родителям было не до веселья. Мамка само собой устроила выволочку, но я махнул рукой и заперся в туалете, пока не привел себя в относительный порядок. Немного полегчало, но выпитая водка все еще шумела в голове, да пустой желудок ходил волнами. Горячий суп, которым меня накормили, принес сытость и сонливость. Кое-как вымыв посуду, я, шатаясь, добрался до своей комнаты и упал на кровать. Во рту было солоно, голова гудела, да слабо ныли сбитые об Малого костяшки. Всего один день, а эмоций, как на новую жизнь. Тогда я еще не представлял, что таких дней у меня будет много. Будут и новые знакомства, и махачи, и бухло.

Окурок принял меня, как родного. Сжал в своих вонючих, пахнущих блевотиной и дешевой водкой объятьях. В мыслях мелькали лица: Бакина, Зуба, рыжей Лены, Афанасия. А потом они слились в одну большую разноцветную кляксу, которая принялась кружиться, как лопасти вертолета. Это вызвало тошноту и я, перегнувшись через край кровати, снова проблевался. На этот раз в заботливо поставленный мамкой эмалированный тазик.

Глава вторая. Вписка.

Зуб не соврал. Жизнь в Окурке была не сахар, но приспособиться можно. За пару недель я окончательно влился в компашку Беры и познакомился со всеми старшаками школы из параллельных классов. Знакомство с районными пацанами случилось позже, когда я возвращался домой после уроков в компании Зуба.

Зуб довольно улыбался, подстрелив у пиздюков из восьмого класса не только пачку сигарет, но и сотку, которая осела в его кармане. Поэтому трещал без умолку, вызывая у меня улыбку. Однако, когда мы шли мимо промки, то услышали резкий голос, окликнувший Зуба по фамилии. У ржавого забора, вдоль которого земля была усеяна битым шифером и бутылками, стоял улыбающийся пацан в коричневой кожанке. Он махнул рукой, подзывая Зуба поближе. Тот кивнул и тронул меня за руку.

– Это Пельмень. С нашего двора, – пояснил Зуб. – Пошли, познакомишься.

– Ну, хули. Пошли, – хмыкнул я и, сунув пакет с тетрадками под мышку, направился за Зубом к ржавому забору. Тот, кого звали Пельменем, и правда походил на пельмень. Бледнокожий, с дряблыми сметанными щечками. Холодные серые глаза оценивающе блеснули, когда Пельмень посмотрел на меня.

– Здарова, пацаны. Чо, как жизнь?

– Заебись, – ответил Зуб. – Грызем гранит науки.

– Ну, хули, как и все, – широко улыбнулся Пельмень. – А ты новенький? С третьего подъезда?

– Ага, – кивнул я и протянул руку. – Макс.

– Тоха. Меня Пельменем кличут.

– Потап.

– Ну, заебись, – рассмеялся пацан. – Не Окурок, а зоопарк, блядь. Вся фауна собралась. Я чо тормознул, пацаны… Лавэ есть?

– Сотка, – кивнул Зуб, вытаскивая отжатую у пиздюков купюру.

– Ништяк. На коробок не хватает как раз. Чо, присоединитесь?

– А хули нет, – ответил я за Зуба. Если тебя приглашают к столу, то грех отказываться. Можно обидеть хороших людей. Этому учишься еще в детстве.

Идти пришлось недолго, к тому же вдалеке виднелась будка Беры, где он с пацанами зависал после уроков. Пельмень и дворовые пацаны обитали в менее удобном помещении, расположенном в подвале заброшенного цеха. Но там тоже нашлось место и железной двери с замком, и дивану, и даже холодильнику. Усмехнувшись, я осмотрел стены, на которых висели плакаты с героями боевиков и голые бабы, после чего обратил внимание на пацанов, сидящих на диване. Одного я уже знал. Им оказался вездесущий Жмых из девятого «Г». Его частенько использовали в качестве посыльного, а тот не был против помочь старшакам. С двумя другими я пока не был знаком, но Пельмень, как только мы вошли, тут же их представил.

– Свои, расслабьтесь. Эт новенький, с третьего подъезда, – буркнул он, указав на меня пальцем. – Потапом кличут.

– Эт он Малому пизды дал? – уточнил высокий и тощий пацан с наголо обритой головой. Он был одет в черный спортивный костюм по моде того времени и кеды-манежки.

– Он, – подтвердил я, улыбнувшись тощему и пожал протянутую руку.

– Гвоздь, – коротко представился тот. Второй, желтушный неприятный тип с лисьими глазками, оценивающе меня осмотрел и, чуть подумав, тоже протянул ладонь.

– Мукалтин.

– Кашляешь?

– Было дело, – поддержал он шутку. – Чо, падайте, пацаны.

– Жмых, сгоняй к Философу, – скомандовал Пельмень, протягивая Жмыху несколько мятых и грязных купюр.

– «Афганку»? – спросил пацан

– Ага. Коробок. И пусть щедро сыпет, а то пизды дадим, – добавил Пельмень. Жмых кивнул и, сунув деньги в карман треников, умчался за заказом. Гвоздь вытащил из холодильника начатую сиську «Регира» и поставил на стол.

– Угощайтесь, пацаны.

– Не, я пас, – поморщился я, когда Зуб протянул бутылку мне.

– Спортсмен? – улыбнулся Пельмень.

– Не. Мамка опять голову выебет, если с запашиной приду.

– Ну, хозяин-барин, – кивнул Зуб. – Короче, в десятый пацан один перевелся. При деньгах…

Пока Зуб рассказывал об очередном лошке, которого можно потрясти на деньги, я слушал молча. Пока я был здесь на птичьих правах. Да, пацаны повели себя гостеприимно, но для них я так же был пока никем. Уважение еще следовало заслужить. Это каждый понимал прекрасно. Одно дело дать пизды однокласснику и отстоять честь, и другое, вписаться во что-то мутное, показав, что ты свой. Поэтому и приходилось помалкивать.

Жмых вернулся через пятнадцать минут, принеся не только требуемое, но и две сиськи пива. Правда вернулся он не один. С ним пришла незнакомая мне темноволосая девчонка, тут же вызвав оживление у Пельменя и Мукалтина. Последний, никого не стесняясь, схватил девчонку за руку и притянул к себе.

– Мара, – шепнул мне Зуб, с завистью глядя, как Мук тискает грудь девчонки. – Сиповка местная.

– Оно и видно, – кивнул я. Сиповками на районах называли тех, кто давно уже разменял невинность, позволив копошиться в мохнатом сейфе всем, кому хочется. В жопу ебать они тоже позволяли, из-за чего ценились в каждой компашке. Я к таким близко не подходил. Сказывалось и воспитание, и брезгливость. Кто знает, сколько хуев перепробовала Мара до нашего знакомства. Интуиция подсказывала, что много.

– А это кто? – спросила она, оторвавшись от похотливого Мукалтина и посмотрев на меня.

– Новенький. Ровный пацан, – пояснил Пельмень, готовя траву.

– Симпатичный, – манерно протянула Мара, скользнув по мне слишком уж откровенным взглядом.

– Глохни, а? На малолеток потянуло? – рассмеялся Гвоздь, помогавший Пельменю. – Он, поди, пизды еще не нюхал.

– Не-а, не нюхал, – осклабился я. – Там отовсюду твоя рожа торчит…

Гвоздь, изменившись в лице, поперхнулся и заржал так громко, что в ушах зазвенело. Мукалтин и вовсе покатился по дивану, хватаясь за живот. Только Пельмень позволил выдавить ехидную улыбку, а в глазах его блеснула сталь.

– Ну, кусаться он, смотри, горазд, – ответил он. – Да и кулаками помахать не против. Но это ты правильно сделал, Потап, что на Гвоздя залупился. А то хули он, тебя тут в краску вгоняет. Так, ладно… Чо, пыхнем?

– А, давай, – согласился я, понимая, что повторного отказа Пельмень не потерпит.


Я не жаловал дурман в любом виде. Голова становилась тяжелой, а если там было чего-то понамешано, то и приходы были донельзя странными и даже пугающими. Был у меня на Речке знакомец. Илюха с погонялом Широкий. Мать – медсестра, вечно на смене. Батя – сбежал в девяносто четвёртом с новой бабой, больше его никто не видел. Сам Илюха был нормальный пацан – высокий, плечистый, в школе дрался редко, но метко, мяч гонять любил, байки такие тер, что заслушаться можно было. Пока в классе седьмом не начал курить. Кто-то притащил в школу «чёрный пластилин», сказали – попробуй. Ну, он и попробовал. Понравилось. Потом стал по выходным курить. Потом – каждый день. Отбрехиваться пытался: «Она же не как «хмурый». Просто расслабляет». Ну и нехило он так расслабился. Аж за собой следить перестал, зато пробовал все, что ему «на покурить» тащили. Волосы вечно слипшиеся, воняет застарелым, кислым потом. Вечно с пустым взглядом, смеется, как дурак. В один момент бросил школу. Все по подвалам шкерился, дозняк искал. Деньги тырил у матери, потом начал сдавать её вещи в ломбард. Обычный дурман его больше не торкал и Широкий на другую перешел. Злой. Погасивший его, как свечку на амвоне. Лицо у него распухло, зубы начали крошиться. Пальцы вечно жёлтые, ногти в грязи, из носа текло, то сопли, то кровь. Кожа – серая, будто его мариновали в дешёвом рассоле. Не человек… Животное. Девчонки шарахались, малые прикалывались, менты просто проходили мимо. Ни будущего, ни прошлого – просто пустой труп с пульсом. Умер Илюха не сразу. Жил ещё два года – то в общаге, то у дружков по подвалам, то под лестницей. Сдох на вокзале. Один. Вонючий. Обоссанный. С кокетливо зажатой в сведенных судорогой пальцах самокруткой. В целлофановом пакете у него нашли банку шпротов, гондон использованный и обгрызенный кусок мыла. Никакой романтики. Был человек и нет его.

В воздухе завоняло паленым, когда Пельмень пустил самокрутку по кругу.

– Ништяк, а? – пробасил он, выпуская струю сизого, вонючего дыма.

– Ништяк, – согласился я.

– Ща, дед на плечи упадет и вообще охуеешь, – со знанием дела добавил Пельмень, забирая самокрутку у Гвоздя. Маре, само собой, затянуться даже не предложили. Дать ей затянуться то же самое, что поцеловать. А целовать сиповку в губы – это зашквар. Но Пельмень оставил ей окурок на пару затяжек и, блаженно вздохнув, сплел толстые пальцы на животе.

Пары тяг мне хватило, чтобы неплохо так загрузиться. Рядом хохотал над какой-то хуйней Мукалтин, запустив руку под юбку Мары. Пельмень, загадочно улыбаясь, шевелил губами, словно прокручивал в своей голове какой-то монолог, а Гвоздь… Гвоздь ругался с углом. Причем ругался яростно, словно там и правда кто-то был. Я не сомневался, что больной разум Гвоздя рисует себе достойного соперника, что подтвердил удар кулаком по стене. Но Гвоздь даже не обратил внимания на сбитые костяшки и боль. Только глумливо засмеялся и упал на диван к Мукалтину. Дурман – вещь дурная. Может смех подарить, а может и боль. На Речке были и другие любители дурмана. Мафон и его компашка. Правда его им тоже со временем стало мало. И пошли вещи в разы хуже. Клей, колеса, «хмурый», погасивший не одну жизнь. Поэтому-то я такое не жаловал. Если водка убивала печень, то эта дрянь убивала разум, превращая тебя в животное.

– Философ отменную подгоняет, – вздохнул Пельмень, которого растащило на попиздеть. – Хули ему, друиду ебаному.

– Друиду? – удивился я.

– Ага. Типа он – это перевоплощение друида или какая-то такая хуйня. В соседнем дворе живет. Ну, познакомишься с ним еще. Только голову не дай засрать. Философ, блядь, любитель всяких «Тайн ХХ века» и «Скандалов». Всю пенсию мамкину на макулатуру эту спустил. Как накурится, так давай ритуалы всякие совершать, ебанат. Один раз на участкового с ножом прыгнул. Типа печень зверя ему нужна была для призыва Лесного короля. Ох, и поржали мы тогда.

– И чо, добыл печень?

– Хуй там плавал, – махнул рукой Пельмень. – Так, побегал пару минут, а потом его попустило. Ну и в дурку забрали сразу. Вернулся спокойный, как удав. Только цитатами все сыпал, да НЛО в небе высматривал. Так-то он ебанат тот еще. Но если трава нужна, или что покрепче, то это определенно к нему. Кстати, кстати… Мук!

– А?

– Хуй на! Когда там у тебя бабка на дачу дергает?

– На выходные.

– Чо, может у тебя тогда?

– Ага. С вас бухич и остальное, – промычал Мук, больше занятый не разговором, а ощупыванием сисек Мары, развалившейся на диване в очень откровенной позе, что заставляло Зуба краснеть и сводить ноги вместе.

– Говно вопрос, – согласился Пельмень и, прищурившись, на меня посмотрел. – Ну, а ты чо? С нами?

– О чем речь вообще? – вздохнул я. – Проясните темному.

– Да, так. Вписка у Мука на хате. Так-то бабка ему хату отписала уже, да на тот свет пока не торопится. Все жопой кверху на даче. Ну а мы, когда она сваливает, у Мука откисаем. Чисто своими пацанами. Туфту не зовем.

– Хуй знает. Родаки могут припрячь.

– Да хуй бы с ним. Если зовут, так зовут один раз. Потом за жопу не хватайся, – жестко отрезал Пельмень. Он был прав. Не принято отказываться, если нормальные пацаны к себе погудеть зовут.

– Ладно. Чо с меня? – сдался я.

– Чем богат. Борзеть не будем, – великодушно разрешил Пельмень. – Все всё понимают. Но ты не ссы. Окупится твое вложение. Бухнешь нормально, бабу, может, снимешь. Покурим, потрещим за жизнь. С людьми приличными познакомишься. Не последнего веса на районе. Ну, Зуб тебе сам все объяснит.

– Ага, – отмахнулся тот и, облизнув губы, шумно выдохнул. Мук, уже никого не стесняясь, почти раздел Мару и елозил у нее между ног пальцами.


На подобных вписках я уже бывал не раз. Там, как сказал Пельмень, можно и бабу подснять, и закинуться хорошенько. Чму безродному туда дорога была закрыта. Звали только своих или же заслуживших особое приглашение. И хорошее расположение Пельменя ко мне было вполне объяснимо. Нормальные пацаны всегда ценили силу, и сильных предпочитали держать возле себя. На всякий случай. Про махач с Малым, естественно, все уже знали. Кто-то, как Зуб, не смущался нагонять красок в рассказах, а я отмалчивался, пока он не начинал гнать слишком уж откровенную хуйню. Беру приглашение Пельменя тоже не удивило. Он, как и остальные, прекрасно все понимал. И втайне гордился, что первым успел со мной скорешиться. Ну а я с нетерпением ждал выходных, чтобы, так сказать, подать себя в правильном свете приличному обществу. Сэкономленную на школьных обедах сотку я с чистой совестью отдал Зубу, чтобы тот вложился в общак на предстоящую вписку. На сигареты деньги найти всегда можно. Либо у мамки стрельнуть, либо пару пиздюков из школы развести. Так что я не волновался малость поистрепавшейся казне.

– Ты к Муку на выходных пойдешь? – шепотом спросила меня Ленка на уроке физики. Как-то так получилось, что мы продолжили сидеть вместе почти на всех уроках.

– Ага. А ты?

– Тоже. Мы с Верой собираемся, – кивнула она в сторону Васнецовой, делившей с ней парту на алгебре, геометрии и географии. – Вписки у Мука чаще всего цивильные. Без долбоебов, конечно, не обходится, но в целом нормально.

– И чо, серьезное что-то случается? – криво улыбнулся я. Ленка чуть подумала и тряхнула рыжими косичками.

– Не, не особо. Философ, если накурится, чудит. Да пара знакомых Гвоздя могут подраться за какую-нибудь сиповку.

Ленка к сиповкам, само собой, не относилась. Ее уважали, а сама она не торопилась греть постель всяким идиотам. Уважали ее не просто так. Ленкин отец был комерсом. Держал на центральном рынке пару палаток с видеокассетами. Отсюда и погоняло Ленкино пошло. Кассета. Кассетами она исправно снабжала всех желающих. Не за бесплатно, конечно. Потому как бесплатно работают только работяги, да пидорасы. А Ленка ни к тем, ни к другим не относилась. Старшаки тоже быстро приняли рыжую в свою компашку. Человек, способный подогнать пару кассет порнухи, определенно ценился на районе.

– К тому же к Муку на вписки обычно брат захаживает, – продолжила она. – С друзьями. А при них желающих рыпаться нет.

– Серьезные пацаны?

– Ага. Сам скоро познакомишься. Брат Мука… ну, он сидел, понимаешь?

– Понимаю, – улыбнулся я. – И?

– Да нет никакого «и», – улыбнулась в ответ Ленка. – Этого хватает обычно, если кто бузить начинает. Еще у него друг есть. Из бригады Толика Спортсмена.

– А, слышал о таком. С Речки пацан. Приличный.

– Отморозков он к себе не берет. Ну и на вписках запросто можно увидеть, как вместе пьют старшаки из разных районов.

– Угу. Типа нейтральная территория.

– Именно, – снова улыбнулась она. – Плюс большинство и так друг друга знают. Если не с детства, так все равно долго. Многие росли вместе, пока не разбежались кто куда.

– Слушай… А может тогда вместе пойдем? Ну. Я могу за тобой зайти.

– Не надо. Я с Верой приду. А вот обратно… посмотрим. Можешь и проводить, – Ленку определенно позабавило, как я покраснел. – Если других желающих не будет.

bannerbanner