Под гнетом страсти

Застав ее в гостиной вдвоем с Облонским, он круто повернулся и прошел в столовую.

Он был зол, сам не зная на что.

Бродя по комнатам, он злился все более и более и нетерпеливо спросил сестру, отчего так долго не начинают кадриль.

Кадриль началась. Владимир смотрел, с кем танцует Анжелика, но ее в зале не было.

Он пошел в гостиную и увидал ее на том же месте с князем.

– Что же вы не танцуете? – почти грубо спросил он.

– Не хочу, я уже отказала четверым, – сказала она, встала и, взяв под руку князя, пошла в зал.

Владимир отправился за ними и в дверях столкнулся с гвардейским офицером.

– Что с тобой? – удивился последний, взглянув на нахмуренное лицо товарища.

– Ничего, – угрюмо ответил молодой граф. – Почем я знаю.

– Если ты не знаешь, так я тебе скажу, – заметил гвардеец, пристально смотря на его глаза, злобно следившие за удаляющейся парой, – ты, дружище, без ума влюблен в красавицу смуглянку; я весь вечер следил за тобой. Губа-то у тебя не дура!

И засмеявшись, молодой человек пошел к буфету.

С минуту Владимир стоял как окаменелый.

Так вот что значит сегодняшний гнев на все и на всех, странное душевное состояние все последнее время! Товарищ открыл ему глаза. Да, он любит это чудное черноглазое созданье, любит всем своим существом, несмотря на ее очевидную холодность, сухое, резкое обращение.

Он встал за жардиньерку и оттуда смотрел на танцующих.

«Где же Анжелика? Облонский танцует с Лорой, и ее нет».

Он уже хотел идти, как она подошла и, не заметив его, облокотилась на ту же жардиньерку.

Он побледнел от волнения, чувствуя ее близость и созерцая дивную красоту молодой девушки.

Сейчас же после кадрили начался вальс.

Мимо Анжелики пронеслись Раковицкий с Елен. Она с удивлением посмотрела на них. Они почти не расставались весь вечер. Она решила в уме отыскать Ртищева и сказать ему, чтобы он заметил Раковицкому, что его ухаживанье может быть неприятно графу Владимиру, но ее пригласили и она среди танцев позабыла о своем намерении.

Когда, раскрасневшаяся, со сверкающими, как два черных бриллианта, глазами, она после вальса прошла отдохнуть в гостиную, Александр Михайлович, видимо, ее дожидавшийся, быстро пошел за ней.

– Не правда ли, весело? – спросила она, садясь на потонувший в цветах диванчик и давая ему место около себя.

– Анжелика Сигизмундовна, – начал он, не отвечая на ее вопрос, – мне нужно вас спросить… то есть сказать вам, что… что я…

Он запутался и запнулся.

– Что такое? – с удивлением посмотрела на него Анжелика.

– Я… я люблю вас, – прошептал он, со страстью и мольбою смотря на нее, – люблю больше всех на свете… Анжелика… скажите… вы не сердитесь, могу я надеяться? – с тревогой продолжал он, так как она молчала.

Жалость наполнила ее сердце.

Она ласково взяла его за руку.

– Друг мой, я всегда уважала и любила вас… как брата, – поспешно добавила она, – я знаю, чувствую, что вы искренно любите меня, но…

Она опустила глаза, и выражение страдания пробежало по ее лицу.

– Я люблю другого, – глухо закончила она.

– Кого? – спросил он, не замечая, в порыве отчаяния, как неделикатен его вопрос.

Она выпустила его руку.

– Это касается только меня одной, – холодно сказала она, но, увидав муку на его лице, уже мягким тоном добавила:

– Забудьте меня, Александр Михайлович; ни вы, ни я не виноваты в случившемся.

Он поклонился и поцеловал ее руку, с трудом сдерживая свое волнение.

Он понял теперь, почему она была так печальна последнее время. Она любит и не любима.

«Но как возможно не любить ее?»

Все оживление исчезло с ее лица. Признанье Ртищева напомнило ей действительность.

Услышав звуки музыки, она вскочила и, взяв его под руку, сказала:

– Мы, кажется, с вами танцуем котильон? Пойдемте, голубчик, наше визави нас, верно, уже ждет.

Он машинально, как автомат, последовал за ней.

Они почти не говорили. Ее беспрестанно выбирали, и он сидел как во сне, не понимая, где он находится.

Во второй фигуре котильона к Анжелике подлетела Елен, держа за руку Раковицкого, и, взяв ее, побежала с ними к Владимиру.

– Дьявол или ангел? – смеясь, спросила она его.

– Дьявол.

Она положила руку на плечо Дмитрия Петровича и умчалась с ним.

Владимир нерешительно обнял стан Анжелики.

Его глаза блеснули, он страстно прижал ее к себе.

Они сделали уже два тура, и, если бы музыка не остановилась на минуту, они бы, кажется, никогда не перестали.

С затуманенными глазами, почти без сознания упала Анжелика на стул.

Остальную часть котильона она протанцевала, не понимая, что делает.

За ужин она села с Облонским и с каким-то офицером.

Ртищев уехал сейчас же после котильона.

Молодая девушка рассеянно слушала комплименты своих соседей и несколько раз взглядывала на Владимира, сидевшего на другом конце стола, рядом с Елен.

Анжелика поистине была царицей бала. Общее внимание было приковано к ней. На других девушек и не глядели.

После ужина протанцевали вальс и начали разъезжаться.

Когда осталось двадцать человек, преимущественно одни мужчины, Анжелику окружили, прося ее спеть какой-нибудь романс.

Без всяких отговорок она встала и направилась к роялю, мимоходом обратившись к одному из молодых людей с просьбой аккомпанировать ей.

Анжелика выбрала ноты и, став лицом в ту сторону, где стоял Владимир, запела.

Никогда не пела она так хорошо, как в тот вечер. Ее бархатный голос звучал с такой силой, что все замерли и затаили дыхание.

Другой! Нет никому на светеНе отдала бы сердце я,То в вышнем суждено совете,То воля неба – я твоя.

Она пропела замечательно выразительно и взглянула на Владимира.

Он стоял неподвижный, бледный, с опущенными глазами.

Когда она кончила, он поднял глаза и взгляды их встретились.

Вся сдержанность и холодность исчезли. Оба они не выдержали, и во взглядах обоих выразилось то, что они не смели сказать друг другу.

Они прочли в них взаимную, безумную, страстную любовь, с трудом сдерживаемую оковами приличия и долга.

Неприятное нервное состояние за последнее время, весь сегодняшний вечер и наконец беспредельная радость, охватившая ее при уверенности в любви Владимира, – сломили молодую девушку.

Среди грома рукоплесканий окружающих крик бесконечной любви и счастия вырвался из ее груди и она, как подкошенный цветок, упала на руки подскочивших кавалеров.

XXV. Предложение

Граф Владимир полюбил Анжелику, и чувство это увеличивалось с каждым днем.

Присутствие Елен было ему невыносимо. Он сам теперь не понимал, как он мог принять чувство привычки к Елен (он знал ее с раннего детства) за любовь?

Через неделю после бала приехал Облонский и сделал предложение Анжелике. Молодая девушка в коротких словах объявила ему, что не может быть его женой, но, когда князь начал умолять ее оставить ему какую-нибудь надежду, она, после некоторого колебания, сказала, что подумает и даст ответ через неделю.

После отъезда князя она тотчас стала упрекать себя за свои слова, но потом, решив, что ей теперь все равно, что ни будет, – успокоилась.

Войдя в свою комнату, она нашла там Лизу Горлову.

– Что это у тебя такое странное лицо? – целуя ее, спросила Лиза.

– Князь Облонский только что сделал мне предложение.

– Ах, какое счастье! Ты будешь княгиней! Как все удивятся! Как рассердится графиня Лора! Да что же ты не радуешься? – прерывая восторженные восклицания, спросила она.

– Я еще не дала ему решительного ответа, и я думаю, что…

– Да ты с ума сошла, Анжелика? Как? Ты еще можешь колебаться? Вот уж я этого не понимаю! Подумай, как ты будешь счастлива с ним – он так тебя любит…

– Счастлива?!

Анжелика закрыла лицо руками.

– Анжелика, дорогая, что ты? – тревожно спросила ее подруга, обвивая рукой ее талию. – Ты плачешь? Боже мой! Ты… ты любишь кого-нибудь?

Анжелика вскочила.

– Да, я люблю, люблю так, как никто никогда не любил! – страстно воскликнула она. – Ты понимаешь теперь, что я не могу быть счастлива, когда он должен принадлежать другой.

– Анжелика, неужели… это граф?

– Да, Владимир. Я люблю его, и главное то, что я теперь знаю, что и он любит меня…

– Что ты говоришь, Боже мой! – воскликнула пораженная Лиза. – Ты не смеешь… ты не должна его любить. Анжелика, слышишь, ты должна забыть его! Ни ты, ни он не имеете права…

– Ах, что тут за право, мы любим друг друга, и кто нам может запретить? – нетерпеливо воскликнула Анжелика.

Пылкая, страстная натура брала верх, – молодая девушка забыла свои недавние благоразумные доводы. Лиза испугалась.

– Друг мой, опомнись! Вспомни, что интерес твоей жизни заключается не в одной любви, вспомни свое призвание.

– Мой голос только и доставляет мне удовольствие, когда я могу петь для него, – пылко перебила ее Анжелика. – Я знаю, я чувствую, что жизнь без него невозможна, я скорее умру, Лиза, – с мрачным отчаянием повторила она.

Долго убеждала ее Горлова и ушла лишь тогда, когда Анжелика несколько успокоилась.

После страстного порыва любви для Анжелики наступила реакция действительности.

Все сказанные ее при Лизе слова казались теперь несбыточным, бессмысленным бредом.

Через неделю придется дать окончательный ответ князю. Согласиться – значит воздвигнуть вторую стену между ней и Владимиром.

Не согласиться, видеть, как любимый человек обвенчается с другой, продолжать видеться с ним – это пытка, при одной мысли о которой она вздрагивала всем телом, как от физической боли.

Около двух часов сидела она неподвижно, обдумывая свое положение, но ничего не придумала, встала и прошла в гостиную.

Там она застала одну Лору, лежащей на кушетке, и хотела уже уйти, когда та небрежно спросила:

– Князь Облонский был здесь?

– Да, был, а что?

– Так!

Лора повернулась на кушетке.

В передней послышался звонок.

Через минуту до слуха Анжелики донесся голос Ртищева, справлявшегося, дома ли граф Владимир Николаевич.

Получив утвердительный ответ, он прошел к нему в кабинет.

Владимир сидел перед письменным столом и так глубоко задумался, что заметил товарища только тогда, когда он дотронулся до его плеча.

– Как поживаешь, Саша? Садись, пожалуйста.

Он придвинул ему стул.

– Я пришел проститься с тобой; я уезжаю за границу, – проговорил Александр Михайлович, смотря в сторону.

Прежде чем удивленный этим неожиданным известием Владимир успел выговорить слово, из гостиной послышались громкие истерические рыдания графини Лоры.

Молодые люди вскочили.

– Что такое?

– Постой, я пойду узнаю, – и с этими словами Владимир вышел.

Войдя в гостиную, он увидел Лору, лежащую в истерике на кушетке, мать, хлопотавшую около нее, и Анжелику, помогавшую ей.

Увидя Владимира, последняя вышла из комнаты.

– Что случилось, maman? – спросил он. Графиня повернула к нему свое взволнованное, сердитое лицо.

– Бедняжка получила такой удар, поразивший ее в самое сердце! Немудрено, что она в таком отчаянии. Этот низкий, гадкий человек, эта дрянь…

Марья Осиповна задыхалась от злобы.

– Кто такой? – изумился сын.

– Князь, князь Облонский! – почти закричала графиня. – Представь себе, какой подлец! Так ухаживать и увлекать девушку, а потом делать предложение другой! – продолжала она, забывая, что последнее время Облонский не глядел на ее дочь.

– Кому он сделал предложение? – бледнея, спросил он.

– Кому же, как не нашей красавице! Только Анжелике и возможно отбивать женихов из-под носа! Совсем всех очаровала, даром, что дочь какой-то итальянки, – раздраженно, насмешливо говорила Марья Осиповна, примачивая голову дочери одеколоном.

У Владимира помутилось в глазах.

– Она согласилась? – чуть слышно спросил он, хватаясь за спинку стула.

– А Бог ее знает, – с сердцем ответила графиня. – Она всегда была какая-то особенная, но все-таки не думаю, чтобы отказалась от такой партии.

Владимир вернулся в кабинет, с трудом скрывая свое волнение.

– Что там такое? – спросил его Ртищев.

– Так… ничего, пустяки! О чем, бишь, мы говорили? Да, ты хочешь уехать. Это зачем? – переменил разговор граф.

Ртищев не сразу ответил ему.

– Володя, я бы не хотел никому говорить этого, только тебе… Видишь ли, я… сделал предложение Анжелике Сигизмундовне и… и она отказала мне, – тише добавил он.

– Ты, ты тоже любишь ее! Еще один лишний поклонник не мешает! – горько захохотал граф. – Знаешь ли ты, мой бедный друг, что князь Облонский просил сегодня ее руки и получил ее согласие.

– Она сказала мне, что любит другого! – глухо проговорил Александр Михайлович.

– Она это сказала? – воскликнул Владимир, но, сейчас же спохватившись, замолчал и подошел к окну.

Если бы Ртищев сказал ему это сегодня утром, он был бы убежден, что она любит именно его – Владимира. Он слишком хорошо помнит этот взгляд любви на их вечере. Но теперь, теперь он не мог этому верить: она, вероятно, любит Облонского, если выходит за него замуж.

– Прощай, Владимир, – проговорил Александр Михайлович, подходя к нему, – мне надо еще пойти… туда, проститься…

Обняв товарища, он было направился к двери, но вдруг упал в кресло с глухим стоном и прошептал:

– О, как я люблю ее, Володя, как тяжело!

Граф, бледный, молча смотрел на него.

Через мгновение Ртищев вскочил и быстрыми шагами вышел из комнаты.

Он хотел видеть графиню, но ему сказали, что она около больной дочери и не может принять.

Графа не было дома.

Проходя через гостиную, он столкнулся лицом к лицу с Анжеликой.

Она вспыхнула, он побледнел.

– Анжелика Сигизмундовна, я уезжаю на днях из Варшавы и, вероятно, надолго. Прощайте, желаю вам счастья и всего, всего лучшего…

Он взял ее руку и страстно прижал к губам. Она ласково взглянула на него.

– До свиданья, мой друг, благодарю вас за пожелание, только… едва ли оно исполнится, – грустно добавила она, – будьте здоровы и… забудьте меня.

– Никогда, никогда я не забуду вас! – горячо воскликнул молодой человек и, заметив задумчивое, печальное выражение ее лица, уже тревожно спросил:

– Вы несчастливы, Анжелика Сигизмундовна, но мне кажется… я слышал, что вы выходите за…

– Не спрашивайте меня, – быстро перебила она его, наскоро пожала ему руку и прошла мимо.

Он несколько секунд смотрел ей вслед. Две крупные слезы выступили на его глазах… Он махнул рукой и уехал. Елен, вернувшись с прогулки, застала всех в странном расположении духа: Владимир сидел запершись в кабинете, Анжелика с бледным, застывшим лицом была похожа на статую; Лора лежала в постели и не хотела ни с кем говорить, а графиня ходила по комнате скорыми шагами.

XXVI. Амур и Психея

Когда через неделю явился Облонский, Анжелика как-то машинально и рассеянно проговорила слова, которые должны были на всю жизнь связать ее с князем. В тот же день все Ладомирские ехали на вечер к Вельским, где молодежь участвовала в живых картинах.

Приехав туда, Анжелика поздоровалась с хозяевами и прямо прошла в комнату, назначенную уборной для нее и Лизы Горловой.

Лиза участвовала в спектакле, после которого должны были быть живые картины.

Анжелике в этот день совсем было не до того.

Ей хотелось уйти подальше от всех этих людей, остаться одной со своим новым несчастьем.

Навсегда, навсегда был потерян для нее Владимир! Она решилась сейчас же после свадьбы ехать за границу. Спектакль кончился. Уже прошли две живые картины, а Анжелика еще не начинала одеваться.

В комнату поспешно вошла княгиня Вельская.

– Представьте себе, милочка, барон прислал мне только что записку, что он никак не может приехать, – сказала она, – так что мы упросили графа Ладомирского участвовать в вашей картине. Да одевайтесь же, вам ведь скоро выходить!

Княгиня ушла.

Анжелика была поражена: они с Владимиром будут изображать Амура и Психею! Что за горькая ирония судьбы!

Она стала одеваться, надела греческий костюм Психеи, который не только что открывал ее плечи и шею, но и обрисовывал всю ее стройную фигуру.

Она подошла к зеркалу и вздрогнула.

Как она волшебно была хороша в этом костюме, с маленькими крылышками за спиною. Мягкие складки белого кашемира красиво облегали ее формы, маленькие ножки были совершенно на виду.

В комнату заглянула Мери Михайловская.

– Вам идти! – сказала она.

Анжелика вышла на сцену.

Занавес был спущен. Две свечи горели на полу. Сцена была пуста, только посредине помещался пьедестал.

Несколько человек стояло вокруг.

Граф Владимир, в белом греческом плаще, подошел к ней.

Ей казалось все это сном.

Ее поставили на пьедестал.

Рядом с ней на коленях стал Владимир и обнял ее. Она вздрогнула, очнулась и слегка отшатнулась от него.

– Ближе, ближе станьте, – сказал князь Вельский, – так нельзя.

Анжелика придвинулась к графу и замерла.

Оба они забыли весь мир, смутно слышали шепот, восторги окружающих, потом кто-то сказал, чтобы они не сходили с пьедестала тотчас как опустится занавес, потому что, наверное, потребуются повторения.

Наконец занавес поднялся.

Они не слыхали взрыва рукоплесканий, криков восторга, не видали ревнивых взглядов Облонского, сидевшего в первом ряду. Они видели и чувствовали только близость друг друга.

Занавес опустили.

На сцене не было никого и было почти темно.

Анжелика зашаталась и склонилась к Владимиру. Он поднялся с колен, поддерживая ее. Взоры их встретились, и губы как-то сами собой слились в долгом, страстном поцелуе.

Через мгновение он стоял в прежней позе, с трудом поддерживая Анжелику, бывшую почти без сознания.

Занавес поднялся на минуту, и затем Владимир на руках унес Анжелику в ее уборную.

Все занялись следующей картиной: «Четыре времени года», и они снова остались одни.

Он положил ее в кресло и опустился перед ней на колени, покрывая порывистыми, горячими поцелуями ее руки.

Она пришла в себя и поднялась с кресла.

Он вскочил с колен и стал перед ней, глядя на нее безумным взглядом.

Она подошла к нему совсем близко.

– Я люблю вас, граф… люблю больше жизни. С вами жизнь, счастье, без вас – смерть и мрак, а между тем…

Голос ее, до сих пор твердый, прервался.

– Нам нужно расстаться и навсегда – мы оба не свободны.

– Анжелика! – с отчаянием воскликнул он. – Зачем, зачем вы…

– Все равно, – перебила она, – вы были не свободны, все равно вы должны жениться на Елен.

Она остановилась, с трудом переводя дыхание.

– Прощайте, Владимир Николаевич. Я больше не вернусь в ваш дом, поеду к Горловым, потороплю со свадьбой.

Он не дал ей договорить. Она была в его объятиях.

– Никогда, никогда, – повторял он между страстными ласками и поцелуями, – ты не будешь принадлежать другому, ты моя, моя, несмотря на все препятствия.

– Володя… нельзя… – слабо протестовала она, а между тем отдавалась его ласкам, отвечала на его поцелуи, чувствовала неразрывную связь, образовавшуюся между ними, расторгнуть которую могла одна смерть.

Она пугалась его страсти, старалась успокоить его. Каждую минуту мог кто-нибудь войти.

Наконец она вырвалась от него, и едва он успел уйти, как в комнату вошел князь Облонский и остановился пораженный.

Анжелика с матовой бледностью истомы на лице, с пылающими глазами и полуоткрытыми, пересохшими губами казалась воплощением какой-то дикой страсти.

– Анжелика, что с вами? – медленно спросил он, всматриваясь в нее.

С трудом подавляя свое волнение, она строго взглянула на него.

– Как вы смели войти без позволения? – резко спросила она.

– Простите… – прошептал он, забывая свои подозрения под обаянием ее красоты.

Он сделал было шаг к ней.

Она быстрым, повелительным движением руки указала ему на дверь.

– Sortez, prince[6].

В голосе ее звучала бесповоротная решимость.

Он вышел.

Она упала на колени и зарыдала.

Это были рыданья счастья, облегчившие ее наболевшую душу.

Успокоившись и переодевшись, она объявила, что едет домой, так как чувствует себя нездоровой.

На другой день Анжелика опять сказалась больной и не выходила.

Она думала, что обманывает, а между тем, она действительно была больна, если не физически, то нравственно.

Владимир испытывал почти то же самое.

После первого порыва счастья, охватившего их при мысли, что они любят друг друга, настали минуты мучительного сомненья и страха перед будущим.

Это будущее их обоих тревожило.

Оба связанные, хотя искусственно, но крепко, в глазах света с посторонними, чуждыми им лицами, они вдруг увидали самих себя связанными друг с другом нравственно до гроба.

Надо было порвать эти посторонние, препятствующие их счастью путы.

Граф Владимир, с его светлым умом и сильным характером, – черты, которыми наградила и за которые полюбила его Анжелика, к утру другого дня уже все обдумал, решил и твердо шел навстречу приближающейся жизненной грозе, предвкушая заранее чистую атмосферу счастья, покупаемую предстоящей бурей.

Нельзя сказать, чтобы это досталось ему без мучительно проведенных часов.

Вечером Анжелика вышла из своей комнаты и, войдя в гостиную, остановилась на пороге.

На кресле у окна сидел граф Владимир.

Увидя ее, он быстро встал и пошел к ней навстречу. Заметив, что она с трудом держится на ногах от волнения, он бережно довел ее до кресла и сел против нее.

Молодая девушка с невероятным усилием воли поборола свое волнение и почти спокойным голосом произнесла:

– Владимир Николаевич, нам нужно поговорить о том…

Она остановилась на минуту.

– О том, что было вчера. Я не могу больше мучиться и находиться в неизвестности.

– А вы думаете, что я не желаю того же? – с жаром сказал он. – Я и сам хотел сказать вам, что как это ни будет трудно, но вы будете моей женой.

– Никогда, – быстро перебила она его, – никогда этого быть не может. Вы можете не жениться на Елен, но моим мужем вы не будете. Ваши родители не только проклянут вас, но и лишат вас состояния. Я не хочу, чтобы из-за меня вы лишились чего-нибудь.

– Мне ничего не нужно… – начал он.

– Нет, нет, этому не бывать, – снова перебила она его, – оставим это. Я хотела объяснить вам, почему я решилась выйти замуж, несмотря на то, что сердце мое принадлежит вам. Я никогда бы этого не сделала, так как хотела посвятить себя искусству, но когда я недавно убедилась, что вы тоже любите меня, то я подумала, что если я отказываюсь от своей любви, то и не должна заставлять вас страдать, и лучшим лекарством для этого будет мое замужество. Я надеялась на себя, – добавила она с горькой улыбкой, – но… все это случилось против мой воли.

– Значит, Анжелика… вы хотите расстаться со мной? – с усилием выговорил он. – Вам не…

– Расстаться! – страстно крикнула она, порывисто наклонившись к нему и обвив руками его шею. – С вами, с тобой, никогда… нет… не могу… это невозможно, я слишком люблю тебя…

Она опомнилась, сама испугалась своего крика и, боязливо оглянувшись, отняла руки.

– Никого нет дома, – успокоил ее граф, нежно взял за руку и притянул к себе…

XXVII. Кровавая драма

– Нет, не виновна! – звучным голосом прочел старшина присяжных заседателей ответ на предложенный судом вопрос и бросил полный состраданья взгляд на стоявшую за решеткой у скамьи подсудимых, с опущенной низко головой, с грудным ребенком на руках, между двух солдат с ружьями у ноги арестантку. Почти все одиннадцать товарищей последовали его примеру.

Публика, наполнявшая буквально битком небольшую залу заседаний по уголовным делам рязанского окружного суда, встретила этот приговор взрывом рукоплесканий.

Председатель усиленно зазвонил.

Через несколько минут в зале водворилась та же невозмутимая тишина, как и пред прочтением ответа судей совести.

– В силу решения господ присяжных заседателей объявляю вас свободной от суда! – громко и отчетливо обратился председатель к подсудимой, все еще продолжавшей стоять около позорной скамьи неподвижно в прежней позе.

– Стража может удалиться.

Солдаты с шумом вышли из-за решетки.

Топот их ног, видимо, вывел из оцепенения оправданную: она подняла голову и обвела залу недоумевающим взглядом. Несчастная остановила его на своем защитнике – местном присяжном поверенном, назначенном ей от суда. Последний встал со своего стула, подошел к ней, что-то тихо сказал и подал ей руку.

Она крепко, с чувством пожала ее. На ее лице появилась горькая улыбка. Затем она наклонилась к своему ребенку и звучно поцеловала его. Разбуженный этим порывистым поцелуем, ребенок закричал.

Оправданная была молодая женщина замечательной красоты. Густые матово-черные волосы, выбившиеся из-под белого платка, которым она была повязана, окаймляли низкий, несколько выпуклый лоб, с темной линией тонких бровей над большими, красивыми черными бархатистыми глазами. Ее правильное овальное матово-бледное лицо было благородно, но холодно и, по временам, даже сурово.