Под гнетом страсти

– Желаю, чтобы ваше сиятельство не ошибались.

Не успел Степан окончить своей фразы, как снова раздался легкий стук в дверь и вошел лакей с серебряным подносом, на котором лежала визитная карточка. Сергей Сергеевич взял ее и прочел вслух:

– Анжелика Сигизмундовна Вацлавская. Что я тебе говорил, Степан?

– Ваше сиятельство как всегда были правы.

– Эта дама ждет? – спросил князь.

– Так точно, ваше сиятельство.

– Проси.

XII. В кабинете князя

Степан поклонился и уже повернулся уходить, как встретился лицом к лицу с Анжель, которую вводил лакей, передавший ее карточку.

Она была очень просто одета, вся в черном, с лицом, покрытым густой вуалью, сквозь которую виден был лишь блеск ее темных глаз.

Князь встал и пошел к ней навстречу со своей обычной любезностью.

– А, Степан Егорович, – заметила Анжель со злостью в голосе, – мне, право, жаль, что вы взяли на себя труд передать князю сведения, которые он мог бы узнать прямо от меня.

– Я, сударыня?.. – проговорил Степан, чуть не задыхаясь.

– Вот уже четыре дня как вы трудитесь над тем, чтобы открыть место, где живет моя дочь, и вы этого достигли, что, впрочем, не особенно трудно.

– Кто мог сказать это? Я не думал даже, что вы меня знаете…

– Друг мой, – отвечала Анжелика Сигизмундовна с глубоким презрением, – да, я не знаю, но моя полиция лучше устроена, чем полиция князя.

Она повернулась к Сергею Сергеевичу и поклонилась ему.

Степан позеленел от злости. Лицо его, на минуту потерявшее свою обычную торжественность, выражало унижение, оскорбленное самолюбие и скрытую, еле сдерживаемую злобу.

– Вот как! – вскричал князь, может быть, тоже, в сущности, раздосадованный, но слишком гордый, чтобы выказать это. – Бедный мой Степан, это вам еще раз доказывает, что мужчина в борьбе с женщиной всегда проиграет. Можете идти…

Камердинер поклонился и молча направился к двери, бросив на Анжелику Сигизмундовну злобный взгляд.

– Здравствуйте, князь! – проговорила Анжель, снова кланяясь Сергею Сергеевичу, как только слуга удалился.

Это «здравствуйте» было сказано таким спокойным, вежливым тоном, что самый опытный наблюдатель не нашел бы в нем ни малейшего намека на настоящие чувства, волновавшие говорившую женщину.

– Очень рад вас видеть, Анжелика Сигизмундовна, – также спокойно и вежливо отвечал князь. – Признаюсь, я вас ждал, о чем даже только что сейчас говорил этому бездельнику, который был здесь. Садитесь, пожалуйста.

Движением руки он указал посетительнице кресло, стоящее как раз против света. Она села в него и подняла свою вуаль, желая показать, что нисколько не старается скрыть своего лица.

Она, как всегда, была очень бледна, может быть, даже бледнее обыкновенного, отчего ее глаза казались еще темнее и глубже.

– Вам неприятно, – сказала она, – что я узнала о поручении, данном вами Степану?

– Почему же? Я этому, может быть, обязан удовольствием вас видеть.

– Я все равно приехала бы, но это подвинуло мое посещение на один или на два дня.

– Я это и хотел сказать.

– Вы догадались, не правда ли, что после всего происшедшего нам необходимо повидаться?

– По крайней мере, я на это надеялся… Вы обошлись со мной жестоко в тот вечер. Но мы слишком старые друзья, – он сделал ударение на последнем слове, – чтобы вы об этом не пожалели. Я и сам был бы в отчаянии, если бы вы не так поняли мое поведение.

Все это было произнесено хотя и вежливым, но ироническим тоном.

– Князь, – заметила Анжель, – нам нужно переговорить серьезно. Отбросим в сторону всякую игру в слова.

– Я вас слушаю, – сказал он холодно.

Он небрежно поставил локоть на стоящий возле него маленький столик, облокотился подбородком на руку и пристально посмотрел на свою посетительницу.

Анжелика Сигизмундовна выдержала этот взгляд, делая вид, что не замечает его, и медленно начала:

– Была ли Ирена честной девушкой, когда вы ее встретили?

– Вполне!

– Вы нисколько в этом не сомневаетесь?

– Нисколько.

– Как вы думаете, что может стоить честь девушки?

– Она неоценима, – отвечал он тоном, который, не переставая быть вежливым, становился все более ироническим по мере того, как Анжель тверже становилась на занятую ею позицию.

– Но ведь вы должны знать, милейшая Анжелика Сигизмундовна, – продолжал он, – я всегда поступаю достойно моего имени и ничего не жалею. В этом отношении еще никто не мог упрекнуть меня.

– Как мне вас понимать?

– Я сделаю все, что вы потребуете от меня… если только это не будет превышать мои средства.

– И это все?

Сергей Сергеевич вопросительно приподнял брови, затем прибавил, снова принимая свой насмешливо-добродушный вид:

– Вы видите, дорогая моя, что я вам отвечаю как друг и порядочный человек, потому что подобный разговор обыкновенно происходит до, а не после. Но я хочу вам доказать, что ничего не имею против вас и питаю к вам самую искреннюю симпатию… к тому же ваша дочь – ангел, для которого я готов на всякие глупости. Вы видите, что я отдаюсь вам с руками и ногами.

Анжель слушала неподвижно и безмолвно.

– Хитрить с вами было бы глупо, да это и не по мне, – продолжал он. – Вы умная женщина, все это знают, очень умная, а с умными людьми самое лучшее быть искренним. Мы оба будем искренни. Это в наших общих интересах.

– Одним словом, вы предлагаете деньги мне и Ирене?

Она повела плечами.

– Я настолько богата, что могу дать их вам, если вам нужно! – добавила она.

Князь слегка нахмурил брови.

– Дорогая моя, – произнес он, – к чему вы волнуетесь. Я вам уже все сказал.

– Нет, вы ее соблазнили… самым бессовестным образом… посредством обмана. Она обесчещена. Чем хотите вы загладить это преступление?

Сергей Сергеевич отвечал, не изменяя своей полуулыбки:

– Я вижу, что вы сердиты на меня, сердиты на мое поведение относительно вас, которое, признаюсь, не было безупречным. Но будем справедливы, всякий другой поступил бы так же на моем месте. Я совершенно случайно встречаю очаровательную молодую девушку и от нее же самой узнаю, что она ваша дочь…

Он прервал речь.

– И тогда, – докончила Анжель, – вы сказали себе: дочь известной кокотки, к чему стесняться? Мне не удалось добыть… купить мать, я возьму дочь. Это будет прекрасной местью и блестящим успехом в полусвете на эту зиму. Анжель, конечно, рассердится, что над ней подшутили, захватив тайком ее сокровище. Но дело будет сделано – не воротишь, и если в один прекрасный день она приедет ко мне, ну что ж, я аристократ, богач, выну свою чековую книжку, вырву один листочек, на котором напишу цифру, какую она мне назначит. Мы будем больше чем в расчете.

Глаза Анжелики Сигизмундовны блеснули злобным огнем.

– Если бы дело касалось меня одной, это было бы очень хорошо. Я лучшего не стою!

Она была прекрасна в своем черном наряде, с матовой бледностью лица и сверкающими глазами.

– Но, – продолжала она, медленно отчеканивая каждое слово и вставая с места, – я мать и не хочу, чтобы моя дочь стала такой же, как я.

Князь слушал ее неподвижно, слегка бледнея при этих словах, но оставаясь невозмутимым.

XIII. Неожиданное открытие

– Дело не во мне, – продолжала говорить между тем Анжель, – а в Ирене. Я сделала из нее честную девушку, в полном смысле этого слова. Вы это знаете лучше, чем кто-либо, потому что она поддалась вам по своей невинности, чистоте, неопытности, по всем этим качествам, которыми я дорожила в ней, как скупой дорожит своим золотом. Она не знала, кем была ее мать, и когда я приезжала к ней, то надевала платья, которые никогда не носила, чтобы моя грязь не могла коснуться ее даже через мою одежду. Вы все это знали, князь, потому что бедное дитя говорило вам о своей матери в выражениях, показывавших, что я ничем не омрачила ее чистоты. На этом-то вы построили ваш план опытного ловеласа, пользуясь ошибкой ее детского воображения, происшедшей вследствие сна и плохо понятых слов матери. Вы заставили ее считать себя избранным мною для нее и убедили ее, что я издали одобряю ее любовь к вам. Подлая, низкая западня! Все это, милостивый государь, недостойно честного и порядочного человека.

Сергей Сергеевич сжал руку, лежавшую на столе, отделявшем его от Анжель.

– Анжелика Сигизмундовна, – сухо отвечал он, – вы напрасно меня оскорбляете, так как здесь нет мужчины, у которого я мог бы просить удовлетворения за ваши дерзости!

– Так же, как нет мужчины, который мог бы дать вам пощечину, убить вас, отомстить вам за честь моей дочери.

Князь встал.

Его взгляд встретился со взглядом Анжель, он прочел в нем столько ненависти и истинного горя, что вздрогнул.

С минуту он молчал.

Лицо его снова приняло спокойное, насмешливо-любезное выражение, и он прибавил совсем уже другим тоном:

– Поговоримте толком. Положим, вы мать… не такая, какой я вас считал. Тем хуже для вас. Только позвольте мне вам заметить, что то же самое могло случиться с Иреной и с другим… который, может быть, не стоил бы меня.

– Никогда! – вскричала Анжелика Сигизмундовна.

– Никогда! – повторил Сергей Сергеевич. – Извините меня, если я буду выражаться несколько сурово, но вы меня к этому принуждаете. В вашей совершенно для меня неожиданной материнской страсти вы совершенно забываете печальную действительность, так что я принужден вам ее напомнить.

Он остановился.

– Я вас слушаю.

– Итак, для дочери… такой особы, как вы, существуют только две дороги.

– Какие?

– Поступить в монастырь или последовать примеру своей матери. Но так как Ирена… Владимировна, – прибавил он, – не думает посвятить себя Богу, то я позволил себе… может быть, несколько рано, открыть ей двери этого мира. Поэтому-то я и не понимаю ни вашей злобы, ни ваших упреков.

– Был еще третий исход, – отвечала Анжелика Сигизмундовна.

– Какой?

– Замужество!!

Князь чуть заметно пожал плечами, хотел что-то сказать, но остановился.

«Сказать ей, что она замужем!» – мелькнуло у него в голове, но он откинул эту мысль, надеясь, что, наговорившись досыта, она пойдет на компромисс, отдаст ему Ирену и этот брак, о котором он заставил внушением гипнотизма забыть несчастную женщину, останется тайной. С Перелешиным же он сумеет поладить – там вопрос только в деньгах.

«Если же сказать, – продолжал думать он, – она может напомнить дочери, а подобный взрыв воспоминаний может иметь гибельные последствия», – вспомнились ему слова доктора Берто.

Ему стало жаль Ирены, он решил даже изменить методу разговора, чтобы показать матери, насколько он любит ее дочь, но, увы, это ему, как увидит дальше читатель, не удалось. Это не было в его характере.

– Ирена ничего не знала о моей жизни, – продолжала между тем Анжелика Сигизмундовна. – Я могла уехать, увезти ее с собой туда, где никто бы не знал меня. Я достаточно богата, чтобы купить ей имя и положение порядочного человека.

Сергей Сергеевич слегка засмеялся безмолвным смехом.

– Вот это прекрасная мысль! Я всегда восторгаюсь женщинами, податливостью их совести и простотою их решений! Ну что же? Кто же мешает вам исполнить этот план? Уж, конечно, не я, могу вас уверить!

Выражение лица князя сделалось более серьезным.

– Я слишком люблю Рену, – сказал он, – я слишком желаю быть ей полезным во всем, что будет от меня зависеть, чтобы чем-нибудь помешать исполнению ваших планов на ее счет. Она только на минуту показалась под руку со мной в известном обществе, которое через неделю ее совершенно забудет. Я же со своей стороны ничем не упомяну обо всем случившемся. Вам стоит только подальше уехать, как вы рассчитывали это сделать. План найти ей мужа, конечно, не разрушится вследствие проступка вашей дочери, быть может, даже его не надо далеко искать. При хорошем приданом эта мелочь не может служить препятствием…

Все это было сказано с гордым, покровительственным презрением, холодная вежливость которого наносила удары, точно хлыстом.

Князь, несмотря на желание, не мог переломить себя – он был взбешен, раздражен оскорблениями, нанесенными ему Анжеликой, тревожась мыслью потерять Ирену, которая, во-первых, ему нравилась, а во-вторых, ее внезапное исчезновение грозило сделать его до некоторой степени смешным.

– Предположите, – продолжала Анжель, – что я снова возвратилась к своему плану выдать ее замуж…

– Ну и что же?

– Это невозможно!

– Почему?

– Потому, что она вас любит! – вскричала она раздирающим душу голосом.

– Бедное дитя! Ну что ж? Вы научите ее меня забыть. Вы скажите ей, что благоразумие важнее чувства. Я заметил, что это учение всегда удается и что ученики всегда бывают ему послушны…

– Это бесполезно.

– В таком случае, что я могу сделать? Ведь этот семейный разговор, как бы он ни был интересен, должен же иметь какой-нибудь конец. Что вам от меня угодно?

– Ваше имя для моей дочери!

– Что?

– К чему повторять? Вы меня слышали и поняли.

– Слышал, да, не могу же я не верить своим ушам, – сказал он со смехом, – но не понял. Вы или с ума сошли, или шутите.

– Я заранее знала, что вы откажете. Я заранее знала все, что вы будете мне еще говорить… все это заключается в следующих словах: князь Облонский никогда не женится на дочери кокотки.

– Было бы даже глупым говорить это! – отвечал князь с презрением.

Он встал, чтобы показать, что разговор кончен.

– Выслушайте меня, по крайней мере, до конца. Я хочу, чтобы Ирена жила, я хочу, чтобы ей была возвращена ее честь.

Князь молчал.

– Я становлюсь перед вами на колени.

Она действительно опустилась на колени и сложила руки с выражением мольбы.

– Ирена вас любит. Она умрет от этой любви… Я хочу, чтобы она жила, я хочу, чтобы она была счастлива… Я хочу, чтобы она была честной женщиной. Князь, перед вами мать, умоляющая за свою дочь, говорит вам: не убивайте моего ребенка, не доводите его до отчаяния… Вы совершили преступление, да, преступление самое ужасное из всех, над этим беззащитным существом, которое вы опозорили в награду за ее любовь к вам, красоту и невинность… Князь, сжальтесь над ней!

Сергей Сергеевич остановился и холодно взглянул на нее.

– Дорогая Анжелика Сигизмундовна, – отвечал он тоном самой оскорбительной снисходительности, – встаньте, прошу вас. Мне было бы за вас неприятно, если бы слуги застали вас на коленях; это может вам очень повредить, так как до сих пор вас считают очень благоразумной и гордой женщиной.

Анжель быстро поднялась, из груди ее вырвался вздох, подобный крику, в котором было что-то страшное.

Лицо ее сделалось тоже страшным, глаза блеснули злобным огнем, на ее тонких, бледных губах показалась пена.

В эту минуту она была похожа на тигрицу.

– Я сделала все, что было нужно для очистки совести, – вскричала она, – и в чем я поклялась моей дочери. Теперь кончено. Мы поквитались. Войдем снова в наши роли. Просьба не годится. Ее не было в моем сердце и не было в моем уме. Если я унижалась до такой степени, то знаю, что отомщу за это! Когда-нибудь вы будете у моих ног, как я была у ваших. Когда-нибудь вы будете умолять меня, как я вас умоляла. Я клянусь вам, что это будет так, также клянусь вам, что Ирена будет княгиней Облонской.

Она была так страшна в припадке злобы и ненависти, что князь инстинктивно отступил назад, не из боязни – это чувство было ему незнакомо, – а от удивления. Он думал, что она сошла с ума.

Но с ней это продолжалось недолго, она стихла, все, впрочем, продолжая смотреть на него вызывающим взглядом.

«Надо кончать!» – мелькнуло в его голове. Он подошел к письменному столу, выдвинул один из ящиков и вынул вчетверо сложенную бумагу.

– Вы слишком поспешили дать клятву, – насмешливо-злобно сказал он, – я уже потому не могу жениться на вашей дочери, что она уже замужем.

– Что?

Он подал ей бумагу.

Она быстро развернула ее – это был отдельный вид на жительство на имя жены отставного корнета гвардии Ирены Владимировны Перелешиной.

Ее дочь – жена этого негодяя, которого она выгнала от себя!

Она как-то сразу поняла всю сеть хитро сплетенной князем интриги.

– Вы подлец вдвойне! – бросила она ему в лицо, пряча бумагу в карман.

Сергей Сергеевич быстро подошел к камину и дернул звонок.

Вошел слуга.

– Проводите эту даму! – холодно сказал он.

Анжель спустила вуаль и постаралась казаться спокойной.

– До свиданья! – выразительно обратилась она к князю.

«Почему же Ирена скрыла это от меня?» – Эта мысль не выходила у нее из головы.

XIV. Незримая свидетельница

Оставшись один, князь несколько раз прошелся по кабинету. На его лице не исчезали следы пережитого волнения.

Происшедшая сцена была ему крайне неприятна: слова, тон голоса этой женщины взволновали его настолько, что ему трудно было совладать с собой.

Были минуты, когда он видел в ней только мать, а не кокотку; это удивляло его, но вместе с тем и раздражало, в нем шевелилось что-то вроде угрызения совести, раскаяния за свой поступок.

Из всего сказанного Анжеликой бесспорной истиной было то, что Ирена была честной девушкой, которую он обманул и нарочно выставил напоказ как трофей своей победы.

Но он оправдывал себя трудностью предположения, чтобы кокотка Анжель могла воспитывать свою дочь с такою исключительною заботливостью не с целью извлечь из этого после материальную выгоду.

Он не понимал идейной кокотки, каковой в действительности была Анжель.

Однако, если, действительно, она мечтала сделать из нее честную женщину и скрыть от нее всю грязь ее происхождения, то Ирена была его жертвой.

Он пожал плечами.

«Ну, что же? Всякий другой сделал бы на моем месте то же самое».

Это мимолетное угрызение совести быстро исчезло. Он никогда не любил Анжель; он имел к ней когда-то лишь сильный каприз. Теперь же, после ее упреков, он ее решительно ненавидел, это новое чувство глубокой ненависти заменило все другие ощущения.

Его больше всего оскорбило то, что она, эта женщина, осмелилась ему дать урок, ему… относившемуся ко всем с такой гордостью, с таким надменным презрением.

«Впрочем, что такое она… Анжель?»

Князь засмеялся, но, надо сознаться, немного нервно.

Ирена была для него потеряна навсегда, особенно теперь, когда мать знает тайну московского брака, – и никто не спросил у него на это согласия.

Вот что особенно смущало его.

Но она любила его, по словам матери, любила до безумия. Разве это не утешение?

Он гораздо более мучился бы, если бы эта молодая женщина, которой он начинал не на шутку увлекаться, могла бы забыть его и равнодушно отнестись к оказанной ей им чести.

Его самолюбие не страдало – остальное пустяки.

По крайней мере, он так думал или хотел думать.

Что же касается последствий – Анжель была женщина такой редкой энергии и непреклонности, все вообще так боялись ее ненависти, зная, что она из тех, которые не останавливаются в мщении, так что князь поневоле спросил себя, чего серьезного или опасного ему следует остерегаться?

Сергей Сергеевич слишком хорошо знал женщин, чтобы сомневаться в их умении ненавидеть, знал также, как они умеют находить бесконечное количество способов, чтобы неожиданно нападать на тех, кого они наметили, и беспощадно терзать их.

При других условиях он беспокоился бы гораздо более, не зная, с какой стороны произойдет нападение, но что может сделать кокотка Анжель ему – князю Облонскому?

Она могла только подействовать на его сердце, отняв у него Ирену, но ведь это было неважно. Его состояния она не могла коснуться, так же, как и положения в свете.

Она будет дурно о нем говорить? Какое ему до этого дело? То, что будет сказано в ее обществе, до него не дойдет. Она будет обвинять его за недостойное поведение относительно ее дочери. Что ж! Посмеются над матерью, не пожалеют дочери и позавидуют ему!

Дело о браке ее дочери судом она не начнет. Она боится сама огласки! Притом Ирена ничего об этом не помнит, а если вспомнит, то, быть может, будут последствия, предсказанные доктором Берто.

Он усмехнулся холодной, злой усмешкой.

«Пустяки! – со смехом подумал он. – Гнев подобной женщины, оскорбления кокотки… напрасные угрозы бессильной злобы! Я еще в выигрыше… К черту эту кокотку, разыгрывающую из себя добродетельную мать, к черту, пожалуй, и дочь…»

Раздался звонок швейцара, и в кабинете без доклада появился барон Федор Карлович фон Клинген. Он был друг князя Облонского и однокашник по Пажескому корпусу – единственный товарищ детства и юности, которого князь не потерял из виду и с которым не разошелся на жизненном пути и сохранил близкие отношения. Федор Карлович был тоже из молодящихся стариков, хотя время и образ жизни поступили с ним куда беспощаднее, чем с князем Облонским, и носимый им парик, в соединении с искусною гримировкою, были бессильны придать этой ходячей развалине столь желательный для барона молодцеватый вид хотя пожившего, но все же бодрого мужчины.

Он вбежал в кабинет своей семенящей походкой, той походкой, которой ходят все молодящиеся старички, так метко названные Гоголем «мышиными жеребчиками».

К выдающимся представителям типа последних всецело принадлежал барон.

После взаимных приветствий оба друга уселись в кресла, закурили сигары и разговор начался с разного рода светских злоб и перешел, конечно, к последней интрижке князя, так оригинально окончившейся на вечере у «волоокой» Доры, на котором присутствовал и Федор Карлович.

– В чем же теперь заключается суть дела? – спросил барон.

– В чем? Кончено, мой друг, совсем кончено.

В голосе князя прозвучала холодная ирония, резкие, неприятные ноты.

– Это блестящее явление, и все продолжают до сих пор интересоваться, неужели оно не повторится?

– Для всех оно продолжалось лишь несколько минут, для меня же целых полгода, – заметил князь деланно небрежным тоном.

– И тебе надоело?

– Почти! – со смехом отвечал Сергей Сергеевич.

– Но надо согласиться, что она прелестна. Ты один только и умеешь находить таких.

– Да, действительно, красивее ее я не встречал! К несчастью, вмешалась мать!

– Анжель!

– Да, она сошла с ума!

– Полно! Она, кажется, превосходит всех дипломатов и ростовщиков на свете хладнокровием и расчетливостью.

– Честное слово! Знаешь ли, с каким она предложением, только перед тобой, являлась ко мне?

– Ну?

– Жениться на ее дочери!

– Что ты!

– Да! – захохотал князь.

Барон в свою очередь залился неудержимым, дребезжащим смехом.

– Не может быть!

– Это так же верно, как то, что я с тобой говорю.

– Серьезно?

– Совершенно серьезно, и все это сопровождалось слезами, просьбами и, наконец, проклятием и угрозами.

– Как… Анжель… просила? – удивленно, с расстановкой произнес барон.

– На коленях, барон, на коленях…

– Плакала?

– Еще как!

– Угрозы, – это я еще понимаю, хотя и считаю безрассудным. Начать в полусвете карьеру с тебя, да это обеспеченное состояние. Чего лучшего могла она желать для своей дочери?

– Я же тебе говорю, что она совсем сошла с ума. Ссылается на то, что она мать… Разыграла мне сцену из любой мелодрамы.

– И что же ты отвечал?

Облонский смерил барона взглядом.

– Князь Облонский не отвечает на… такие вещи. Я позвонил, и ее проводили.

На минуту собеседники замолчали.

– Знаешь ли, что бы я сделал на твоем месте? – заметил барон. – Она, вероятно, все еще влюблена в тебя?

– Не хвастаясь, признаюсь, что да.

– Ну так возьми ее обратно, отними у Анжель.

– Это мне прежде всего пришло в голову, когда Анжель сказала мне: она никогда не будет вашей любовницей… Но видишь ли, мой друг, Анжель хитра. Она, вероятно, научила свою дочь, которая ее слушается и участвует сама в этой комедии.

– Как так?

– Они разделили между собой роли. Мать угрожает и отнимает ее у меня, но притом по поручению последней говорит мне, что та умирает от любви ко мне.

– Да, это славно придумано, я узнаю Анжель.

– Какого-нибудь болвана, конечно, можно было бы поймать в эту ловушку, но меня не проведешь. Я поступил решительно… выгнал мать и разорвал всякие отношения навсегда.

Барон одобрительно качнул головой.

– Несчастная Анжель, представляю себе ее злость. Я знаю, на что она бьет. Знаешь, что будет дальше? – продолжал князь.

– Что?

– Дочка через несколько времени опять явится ко мне, бледная, расстроенная, чтобы снова завладеть мной.

– И ты сделаешь вид, что поддаешься?

– Я не люблю возобновлять оконченное. Я просто не приму ее.

– Как, ты будешь до такой степени непреклонен, и… не пожалеешь?

– Ну, этого я не скажу. Она бесподобная, эта девочка! Она дала мне редкое наслаждение… Понимаешь… невинность.