скачать книгу бесплатно
Умеющие свистеть дружно засвистели. На лицах интеллектуалов потише сияла томная улыбка беззащитного наслаждения от осознания факта пребывания в среде правильных людей. Единение несогласных было полным.
– Окружай, – приказал Литвин командиру взвода, и городская стража умелась в проулки оцеплять Семестров двор.
Дружинники выстроились в две шеренги напротив фасада. Вид конных ратников в надвинутых на глаза шлемах, в тёмных, побитых кольчугах, со щитами и поднятыми копьями притушил абсолютно беспочвенный оптимизм креативного класса. Выражение ликования на физиономиях завсегдатаев ВУЗов и манагеров обратилось в праведную ненависть к представителям государства, осмелившегося поднять руку на самое святое – на интеллигенцию.
Пока инсургенты дружно выдыхали и их коллективный разум ворочал ганглием, Литвин зычно оповестил:
– Ваше время закончилось. Кому жить охота, пусть выходит, не вынося с собой ничего. Оставшихся в доме будем мочить. Задержанные пойдут в тюрьму. Нары ждут своих сидельцев. Даю десять минут, чтобы покинуть дом и разойтись. Потом по вам начнёт работать ОМОН. Время пошло!
Теперь попрятались и коренные владимирцы. Остались самые упоротые, но и они подутухли.
– Не имеете права, – заблеяли из окон. – Кто вам разрешил? Вы знаете, с кем имеете дело? Да вас всех уволят.
Десятка Скворца спешилась. Сменила копья на булавы. Прикрываясь щитами, выстроилась перед воротами. Две тройки заблокировали у перекрёстков улицу. Пятёрка верховых с Литвином в центре образовала за спинами пеших широкий полукруг. Мятежники роптали из окон, но всё тише и неувереннее, ряды их жижели.
У Литвина не было часов, но ему и не требовалась точность. И мятежники не нуждались в ней, хотя часы у некоторых были. Парадная дверь распахнулась. Из особняка выскользнула стайка пёстро одетых клабберов. Протекла через загаженный двор, встала возле калитки, дрожа от утренней холодрыги и страха. Шеренга ратников пугала их до поноса. Наконец клаббер повыше и в рубашке выпущенной из портков не одним краем, а всеми двумя, но расстёгнутой снизу, чтобы было видно здоровенную блестящую пряжку в виде змеи, обвившей шест, шагнул за калитку. Остановился в нерешительности.
«Щас я ему», – наметил точку на лбу клаббера Михан, перехватив поудобнее булаву.
Сотник Литвин прочно сидел в седле, ощущая себя в центре движухи, наслаждаясь полнотой власти над личным составом. Чувство уверенности, вернувшееся в отсутствие командира Щавеля, заполняло сотника до краёв. Утрачивать его, подчиняясь приказу боярина мочить всех везде, было невыносимо.
«Шёл бы ты лесом! – с ненавистью подумал сотник, исторгая прочь унизительную ревность. – Я сам решаю. По ситуации. Ситуация позволяет мирное решение проблемы. Обойдусь без твоих людоедских мер».
– Пропустить, – громко, чтобы слышали не только в особняке, но и окружившая его городская стража, распорядился Литвин.
Клаббер вопросительно заглянул в скрытые шлемом глаза рослого омоновца напротив.
– Иди, – мотнул головой Скворец.
Клаббер, а за ним вся его шобла трусцой пробежали мимо щитов, меж верховых, чьи огромные кони постукивали копытами и жутковато порыкивали, просквозили до заслона, но ратники пропустили и там. Прошуршали по стеночке и скрылись за углом.
На улице Старика Батурина повисло напряжённое молчание. В доме всё затихло, но там что-то происходило. Оттуда наблюдали. Поскольку клабберы избегли расправы, прочие тоже решили, что выйдут сухими из воды. Шайка беженцев, привыкших уносить ноги, выкатилась за ворота и устремилась прочь. Их беспрепятственно пропустили. Потянулся креативный класс. По одному, по двое, по трое, компаниями покидали особняк и уходили.
Литвин надзирал за исходом со мстительным злорадством, покусывая усы. «Топтать тебя конём! – торжествовал он. – Ты хотел, чтобы я залил улицы кровью? А вот, вишь, без крови обошёлся. Я лучше знаю службу, живоглот старый. Тебе бы всё человечину жрать. Слава Отцу Небесному, я не такой».
На апогее возвышенных помыслов, когда личный состав расслабился и даже кони стали фырчать добрее, из особняка выбрался преподавательский состав. Это были разных лет, от средних и выше, степенные, но совестливые люди, воспитанные жить не по лжи и учить молодых. Убедившись, что риска нет, они с достоинством покинули место протеста и вышли к силовикам.
– Спасибо, друзья!
– Спасибо, что вы с нами!
– Мы знали, что добро победит.
– С благодарностью и надеждой, – к Литвину безбоязненно подошёл пожилой бородатый толстяк. – Мы всё понимаем, давно знаем и глубоко уважаем Декана Ивановича. Вышло недоразумение. У нас традиция отмечать окончание учебного года студенческими пирушками в таком, знаете, тесном семейном кругу. Мы все как большая семья. На сей раз ребятишки перестарались, хе-хе. Бывает. Мы принесём извинения Декану Ивановичу, и он нас простит, как уже бывало раньше. Он нам как отец родной. Спасибо вам за всё.
– Не за что, – не смог сдержаться Литвин, чьё сердце исполнилось теплотой от осознания правоты принятого вопреки приказу Щавеля решения.
– Позвольте пожать вашу мужественную руку!
Литвин не смог сдержаться и пожал руку совестливого интеллигента.
Михан из любопытства оглядывался на разговор предводителей. Когда он увидел, как сотник ручкается с мятежником, сначала ничего не понял, но потом решил, что так и надо. В отличие от молодого, остальные дружинники стояли в строю не крутясь, зорко приглядывали за контингентом, контролировали обстановку, и когда диссиденты деликатно и застенчиво полезли рукопожиматься, никто из воинов не повёлся. Только Михан, по примеру начальства, не счёл зазорным. Кинул на петлю булаву и дал потискать длань каждому. Он стоял на левом крае шеренги и как бы провожал уходящих к центру города преподов.
«Какие чистые, благородные люди!» – с восхищением подумал парень.
Прежде сын мясника никогда в жизни таких чувств не испытывал.
Глава четвёртая,
в которой командира Щавеля обсуждают каждый на свой лад, а Михан определяется и получает наставление
Когда силы правопорядка зашли в особняк, они нашли полтора десятка мертвецки пьяных мятежников, брошенных товарищами на произвол судьбы. Изгнанные силы добра оставили после себя кавардак и срач, будто в хоромах целый месяц гуляла банда вехобитов. Покинутые явно с пропагандистской целью инсургенты храпели громко и нагло, даже в алкогольном коматозе выражая свою несогласную позицию и продолжая антиправительственную агитацию.
Бесчувственные тела уложили на телеги, охотно предоставленные соседями, которым осточертела ночная кутерьма, и отвезли на централ.
«Похмелье в тюрьме, что может быть хуже?» – Литвин счёл наказание достаточным. Любая мысль о командире Щавеле вызывала у набожного и рукопожатного сотника неприязнь к пролитию крови.
Чувство усугубилось, когда с зачистки сквота возвернулся отряд, пахнущий гарью, ихором и потом. Ратники скалились, подначивали друг друга, у многих на запястьях появились часы и браслеты, а на пальцах золотые перстни, снятые с манагеров. Весёлая прогулка принесла им богатую добычу, тогда как дружинники, работавшие под началом Литвина, остались ни с чем. Войско опять разделилось. Сотник заметил осуждающие взгляды, которые бывшие с ним люди бросают на него. «Хоть беден, но честен», – Литвин стиснул зубами ус и бодрячком подвалил на доклад к засевшему в канцелярии Щавелю, чтобы назло ему отчитаться о гуманно проведённой операции.
Боярин выслушал с видом полного безразличия.
– Семестров бы оценил, – только и молвил он по завершении доклада.
– Считаю, что это была самая разумная тактика, – Литвин выпятил грудь, благодарность бородатого гуманитария грела душу. – Хоромы целы, жертв нет, пьяные протрезвляются. Когда проснутся, пусть идут на все четыре стороны.
– Это гниль на здоровом теле, – обронил старый лучник. – Её можно только вырезать, чтобы гангрена не расползлась и не погубила весь организм.
Литвин был готов отдать на отрезание любой из пальцев, лишь бы узнать, что думает сейчас Щавель. Однако помыслы боярина крылись за каменной стеной его совершенно непроницаемого лица. Сотник подумал, что, наверное, только так можно было дожить до преклонных лет, будучи первым соратником князя, из отряда тех, кто посадил светлейшего на престол и нагибал под власть Лучезавра Святую Русь.
– Ступай к бойцам, послезавтра выходим, – распорядился Щавель, претворяя в действие заранее намеченный план, о котором не счёл нужным ставить в известность Литвина.
«Пусть будет как будет», – подумал Литвин и покинул канцелярию с величайшим уважением к себе за то, что удержал позицию гуманизма, и с облегчением, что ничего за это не было.
На продоле он встретил Михана. Единственного из дружинников, как приметил с коня Литвин, рукопожавшегося.
– Ну что, стажёр, – с заразительным манагерским задором воскликнул сотник. – Поздравляю с посвящением! С этого дня ты действительный кандидат в дружину. Заслужил. Желаю успехов!
– Слава России! – вытянулся во фрунт Михан, не веря своим ушам. Он не думал, что это будет так легко.
И под взглядами обалдевшего на тумбочке дневального раба и отдельных ратников, зыркавших из спального расположения, сотник пожал Михану руку.
* * *
Патрулирование улиц принесло плоды – напуганный обыватель носа не высовывал. В городе наступила тишь да благодать.
Чтобы осознать новое своё положение в отряде, сын мясника покинул спальное расположение. Надо было подумать, осмотреться, вглядеться в себя. Он отправился на конюшню, где мог найти общество обозников да скота наподобие лошадей и рабов. Там было всё же легче, чем в окружении ратников, людей суровых и непочтительных.
На телеге Михан застукал Филиппа склонившимся над кипой листков буроватой греческой бумаги, по которой он энергично черкал толстым шведским карандашом.
– Что это ты тут пишешь?
От неожиданности бард вздрогнул, подхватил записки. Из середины выскользнул лист и спланировал к ногам Михана. Парень быстро нагнулся, опередив на полсекунды встрепенувшегося барда. Скользнул взглядом по странице.
РОСТОВЩИК
(историческая трагедия в трёх актах)
Действующие лица
Едропумед Одноросович Недрищев, ростовщик.
Филарет, настоятель храма.
Щавель, боярин, посланник Н-ского князя.
Лузга, приспешник его.
Литвин, сотник.
Жёлудь и Михан, гридни.
Степаныч, ключник.
Водяной директор, главный должник.
Квазимодо Зяблик, Крохобор Зимородок, Удав Отморозок, братья-разбойники.
Мажордом Снегирь, отец их.
Нелимит, девка.
Слуга трактирный.
Гребцы, купцы, мещане, быдло.
ХАРАКТЕРЫ И КОСТЮМЫ
Замечания для господ актёров
– Оперу пишешь? – поинтересовался Михан, дочитав содержание до конца. – Про нас, вижу, написал.
– Оперу я не пишу, – с неудовольствием отвечал Филипп, закладывая за ухо карандаш. – Пьесу. Придём в Великий Муром, я её знакомому режиссёру отнесу. Хочу, чтобы поставили на подмостках городского театра, а мне слава, почёт и деньги.
– Много платят? – заинтересовался парень.
– Если поставят, на время из денег выйду.
При мысли о достатке Филипп улыбнулся, как наевшийся сметаны кот.
– Вот смотри, – с воодушевлением воскликнул он. – Какую я сейчас сделал великолепную сцену. Разговор между Литвином и Щавелем перед сожжением имения ростовщика.
– Так не сжигали мы ничего, – удивился Михан.
– Да какая разница! – с досадой отмахнулся Филипп. – Это же историческая трагедия. Трагедия, понимаешь! Нужно шоу, аттракцион. Яркое, эффектное действие для публики, чтобы она не скучала. Если не будет неистовой игры красок, пьесу не купят, а мне нужно её продать, потому наполняю произведение условностями, важными для постановки на сцене. Ростовщик всё равно погорел, спалившись на беспределе, верно?
– Было такое, – не смог отрицать парень.
– Во-от! А я образно то самое показываю, образно. Не говорю напрямую, а показываю. Спалился – нате вам пожар.
– Улавливаю. Но ведь решат, что на самом деле сожгли.
– Публика поймёт метафору правильно. В театр ходят искушённые в высоком искусстве господа, не лапотники тупые.
Филипп манерно отставил руку, расправил плечи, продекламировал с пафосом:
– Литвин говорит Щавелю: «К чему палить роскошный дом Недрищев? Он князю послужить вельми готов». Щавель: «Заразу ростовщичества на Русь не допущу ни за какие деньги. Лузга, неси огонь!» Лузга: «Окстись, боярин, не пали шалман, в нём лантухов блатных до самой крыши, клифты, котлы, полотна, мебеля». Щавель: «Я не хочу тех материальных благ, каких любой мужлан добиться может. Гонясь за ними, славы не стяжаешь».
– Это Кристофер Марло, «Парижская резня», – заметил Михан.
– Чего-о? – Филипп не сразу сообразил, что говорит парень, а, когда въехал, вытаращил глаза. – Тебе-то откуда знать?
– В школе проходили. На уроках литературы в старших классах.
У Филиппа глаза на лоб полезли.
– Ты чего, в эльфийской школе учился?
– В обычной. У нас в Тихвине во всех школах эльфы учителями работают, мужиков почти нет. Только человеческие предметы, труд, физкультуру да начальную военную подготовку люди преподают.
– Охренеть, – Филипп выдернул из-за уха карандаш и вымарал последние строчки. – Если парень из ингерманландской чащобы узнаёт реминисценции к «Резне», Марло в моей пьесе делать нечего!
Повычёркивав весь плагиат, бард посмотрел на лакуны и призадумался. Без выгнанного классика текст опустел.
Чтобы не смущать творца, Михан быстро отчалил. Работает человек! Весь как есть в творчестве, и сбивать такого с мысли – великий грех. Так объясняла в школе учительница литературы – укрывающаяся тёплым клетчатым пледом духовно богатая дева Козинаэль, чей матэ давно остыл.
Михан двинулся вдоль денников и обнаружил один открытым. Там чистил белого в яблоках скакуна старательный мужик, явно из цириков. Он был одет в зелёные форменные портки-бутылочки, заправленные в высокие и как будто парадные сапоги с голенищами без единой морщинки, начищенные до зеркального блеска. Атлетический торс мужика бугрился прокачанными по системе шведской гимнастики шарами мускулов, обтянутых исподней рубахой. Из-под ворота рубахи проглядывал висевший на толстой серебряной цепи серебряный же пентаграмматон IDDQD. Изрядную раннюю плешь мужик умело скрывал, выбривая череп начисто.
«Конюх тюремный?» – подумал Михан.
Конюх обернулся. У него был крупный нос картошкой и пытливый взгляд.
– Чего смотришь, спросить что-то хочешь? – осведомился он.
– У тебя, что ли? – не полез за словом в карман парень.
– Хотя бы у меня, – с вызовом ответил мужик, опуская щётку и разворачиваясь к Михану.
– Да я ничего, – сдал назад парень.
