Работорговцы. Черный пролетарий

скачать книгу бесплатно

На галерее больнички была открыта дверь всего одной камеры, где содержался Мотвил и смиренно выполняющий роль сиделки вольный лепила. Когда Щавель переступил порог, обитатели хаты повели себя по-разному. Альберт Калужский подорвался со шконки и шагнул навстречу, обеспокоено вглядываясь в нового пациента, а слепой шаман съёжился и, по мере приближения Щавеля, отодвигался по стеночке всё дальше, пока не сел на подушку, будто старый лучник толкал перед собой невидимый пузырь, выдавливающий чародея упругим боком.

– Что случилось? – встревожился целитель.

И прежде, чем Воля Петрович нашёл слова для объяснения, губы Щавеля разомкнулись и незнакомый голос, от которого кровь стыла в жилах, выкатил, как валуны, слова:

– Проклятый цирик отравил меня чумой.

* * *

Днём в казарме было не шумно. Те, кто не заступил в наряд на конюшню и в городское патрулирование, занимались по свободному распорядку, то есть приводили в порядок амуницию, спали, чифирили в углу. Жёлудь лежал на нарах и читал добытую на станции метро «Трубная» книгу «Новые приключения Маркса и Энгельса», водя пальцем по строчкам. Получалось только по слогам, лишь изредка проскальзывало гладко. «Я осилю, я научусь», – Жёлудь пыхтел и ажно взопрел от трудов умственных. Примером ему служила младшая сестрица Ёлочка, большая охотница до всякого чтива и особливо любовных романов, которой молодой лучник теперь изо всех сил старался подражать. Почему-то в нём крепла уверенность, что в походе ему пригодится умение читать и читать бегло.

Впрочем, книга была интересной. Вместо имени автора красовалась надпись «Выпуск 13», а изложение от главы к главе менялось, будто сочиняли разные люди, но калейдоскоп событий играл такими яркими красками, что палец едва поспевал за глазами, стремящимися узнать, куда чехарда приключений скакнёт дальше. Международные авантюристы Маркс и Энгельс, которых связывала крепкая мужская дружба, жили на съёмной квартире в Москве. Жильё в Доме на набережной сдавала строгая бабушка Крупская, наделённая всеми положительными качествами взамен красоты. Ведущим в их прайде был Маркс, обладающий высоким лбом, могучим умом и о котором было известно, что «вся сила Карла в бороде». Басурманин Энгельс играл пассивную роль, но, являясь сыном богатого уральского промышленника, спонсировал все лихие затеи парочки, по обыкновению направленные на спасение мира, сохранение коммерческой тайны крупной фирмы или обеспечение семейного счастья барышни с ресепшена. В книге имелось три повести. Тайну уже спасли, девушку Леночку выдали замуж, а сейчас отвязные друзья должны были найти загадочный Грааль и доставить в город. Едва Жёлудь добрался до волнующего момента, когда Маркс провозгласил: «На поиски легендарной страны Пендостана поплывём на галёрах!», как его отвлёк бесцеремонный Михан.

– Ищешь знакомые буквы, дуралей?

– Огня зажги, ты серешь, – привычно огрызнулся Жёлудь.

– Что ты там нашёл? Как минута свободная, сидишь, в книжку пальцем тычешь. Интересная? – присел возле ног Михан, должно быть, скучал.

– Интересная, – буркнул Жёлудь, которому не терпелось вернуться к книге. Издательство «Альвец&Перейра» своё дело знало.

– О чём?

– Всякая географическая кутерьма и приключения тела. Ты слышал о стране Пендостане? – Парень понял, что отвязаться от молодца не получится, и поднял голову.

– О Пиндостане? Это, наверное, где греки-пиндосы живут, Греция.

– Нет, это другой Пендостан, через «е».

– Опечатка, наверное, – предположил Михан.

– Нет. Пендостан – это легендарная страна чернокожих иудеев, говорящих по-испански. Она находится за морем-океаном, туда они плывут, – Жёлудь мечтательно вздохнул, закрыл, заложив пальцем, книгу.

– Кто? – жадно спросил Михан.

– Маркс и Энгельс. Грааль искать.

При мысли о дальних странствиях по морям взгляд Михана затуманился. Рука сама нащупала в кармане красный греческий платок.

– Ты бы поплыл в Пендостан? – спросил он.

– Только если по делу, как Маркс с Энгельсом, – мыслями Жёлудь был в книге. – Зря в тысяча девятьсот сорок пятом году пендосский сержант Эйб Фишман продал иудейской общине Нью-Йорка найденный в Берлине Грааль.

– Почему?

– Грааль принёс изобилие на Уолл-стрит, это привело к невиданному на Земле финансовому могуществу страны. Грааль давал империи в день дополнительно пять тысяч золотых монет. Это нарушило баланс, началась инфляция. Брокеры повели рискованную игру на бирже. На Уолл-стрит водилось два племени брокеров. У одного тотемом был медведь, у другого – бык. Они враждовали как плюс и минус.

– Не понял.

– Я сам не очень понял. Это надо читать, там интересно написано. Я тебе дам, когда закончу. В общем, брокеры надули мыльный пузырь, он лопнул и пострадал весь мир. Всё затряслось, устои закачались, опоры рухнули и пришёл Большой Пиндец. Теперь на руинах Пендостана лежит Грааль, который надо привезти в Москву.

– Зачем?

– Чтобы богатеть.

– Так ведь опять Пиндец придёт. Ты помнишь, что было с Берлином в сорок пятом, в школе учили?

– Так в книге написано! – возмутился парень. – Я, что ли, это придумал?

Михан сообразил, что хватил лишку. Придавил обложку, чтобы посмотреть рисунок. На обложке бородатый гигант разрывал руками пасть крылатому льву с хвостом скорпиона, за которым переживала прикованная цепями к стене пещеры девушка в бронелифчике. Силачу подсвечивал факелом мускулистый басурманин в кожаной безрукавке.

– Выпуск тринадцатый, – пробормотал Михан. – Много их, наверное, выпустили. Прикольно было бы в Москве жить, а?

– Ничего прикольного. Был я в этой Москве, – молодой лучник поглядел на стажёра с эльфийским высокомерием. – Дважды бывал. Если считать посёлок железнодорожников, то четырежды. Впечатление ниже плинтуса. Гнилое место, кругом москвичи. Теперь вообще там война. Нормальным людям нехрен в Москве делать.

Михан примолк. Насупился. По количеству боевых Жёлудь его обскакал.

– Читал книгу Никития Афанасьева-сына «Хождения под мухой»? – наконец спросил он.

– Нет.

– А-а, ну да, – глумливо протянул Михан. – Ты же читать не умеешь.

– Михан, ты сидишь и пердишь, на тебя не угодишь, – вспылил Жёлудь.

– Молчи, дурак, – окрысился Михан.

– Жёлудь и десятники, срочно зайти в канцелярию! – разнёсся по спальному расположению командный голос Литвина.

Глава девятая,

в которой Щавель умирает, шаман Мотвил обретает силу и власть, дружину приводят в боевую готовность, и Жёлудь приносит себя в жертву

Щавель умирал, как подыхают животные – просто лежал и ждал. Напрасно Альберт Калужский давал ему нюхать ароматическую соль. От неё засвербело в носу и малость прояснило голову, но силы всё равно таяли.

Когда ушёл Воля Петрович, насмотревшийся на безрезультатность лечения, Мотвил повеселел. Сел на шконке, скрестив ноги по-татарски, положил руки на колени и застыл как истукан. Растянутые до плеч мочки были пусты, из них вынули артефакты. Массивное лицо, украшенное затейливой татуировкой и шрамовым узором, волшебным образом воспринимало окружающую действительность наподобие запасного зрения. От него веяло нездешним жаром, плотным и нехорошим. Защитная аура держалась на оставшихся в теле камнях Силы. Тонкая повязка на глазах была чистой, на опалённой голове появилась розовая кожа. Лечение живым нутряным салом дало чудесный результат.

– Как мы себя чувствуем? – склонился над лучником Альберт Калужский. На лоб легла мягкая ладонь. – Ну, ничего-ничего, – огорчённо продолжил целитель. – Сейчас мы промывание сделаем.

Он вышел. Мотвил слегка наклонил голову, будто прислушивался к дыханию Щавеля.

– А ты, боярин, не боишься смерти, – обнаружил он сверхъестественную проницательность. – Ты давно как будто частично умер. На тебе лежит королевское проклятие. Скажи мне напоследок, тебе ведь уже всё равно, что ты натворил?

«Я убил Царевну-Птеродактиль, – подумал Щавель, мысли текли неторопливо. – Последний, с кем я разговариваю, мой раб. Вот оно, проклятие птеродактилей. Я умираю в тюрьме, и даже мой пленник взял надо мной верх».

– Я любил Царевну-Птеродактиль, – мёртвым голосом вымолвил он.

Мотвил аж дышать перестал. Прислушивался к чему-то ему одному доступному. Хмыкнул задумчиво и так гулко, будто мешок муки уронил на пол мельницы.

– Вот, значит, кто её уконтрапупил, – проговорил он и вновь надолго замолчал, но потом снова произнёс: – Расчленёнка в реакторном зале тоже твоих рук дело?

Щавель не ответил. Мотвилу и не требовалось.

– Как оно в мире складывается, – изрёк он, сопоставив и проанализировав. – Тесно же сплетаются пути-дорожки. То-то я думаю, откуда в тебе столько свойств и умений, если ты не шаман.

Сырость и хлад нарастали внутри, добираясь до сердца. «Скоро всё, – подумал Щавель. – Будет быстро. Что я умею?»

За два десятка ярких лет, прожитых по возвращении из Чернобыля, Щавель открыл в себе немало новых качеств, полученных от плоти и крови Царевны-Птеродактиль. Как-то само собой возникло понимание языка зверей. Не брали чары эльфов и людское колдовство, разносимое по воздуху и эфиру. Щавель практически не болел и не промахивался из лука. Наверняка, были и другие свойства, сказавшиеся на несчастном Жёлуде, которого Щавель особенно любил, чувствуя вину, хотя ценил менее старших сыновей. Старшие были дельными. Корень в отсутствие отца правил Тихвином. Орех командовал войском и охотился по лесам на разбойников, лахтарей и шюцкоровцев, когда последние – одни с востока, а другие с запада Ладоги – имели дерзость проникать в приграничные владения светлейшего князя ради учинения бессмысленных зверств. Только Жёлудя к государственному делу пристроить не получалось. Вначале Щавель надеялся, что бестолочь уйдёт с малолетством, но парень достиг девятнадцати годов и остался пригоден только для несения службы в нижнем чине. «Проклятие птеродактилей это монета, одна сторона которой из золота, другая из добра», – решил для себя он.

– Это редкая награда – понимать язык зверей, – шаман по-особому прислушивался к безмолвному собеседнику, и, хотя глядеть не мог, Щавель чувствовал на себе его пристальное внимание. – Ты догадываешься, боярин, что можешь становиться невидимым? Нет? А будь у тебя знаний побольше, ты мог бы летать. Не как птеродактиль и не как шаман, но мог овладеть умением полёта. Да что уж теперь. Тюрьма убьёт тебя. Она доест тебя изнутри, и ты разойдёшься, как сахар в воде. Это случится скоро. Ты перейдёшь в мир тонких материй, но не освободишься. Централ удержит тебя в своих стенах. Централ – это большая сила. Ты будешь скитаться по его галереям вечно.

Щавель недвижно лежал, слушая хохот шамана.

Тоска и отчаяние накрыли старого лучника.

– Вечно! – восторжествовал шаман, настроившийся на волну сокамерника и просекающий движения его души. – Плен тебе, а не вольный лес. Я научу Петровича, и здесь, на тюрьме, ты будешь служить хозяину, как шнырь!

На галёре прошлёпали подошвы. Альберт Калужский опустил на пол камеры ведро тёплой воды. Звякнула ручка.

– Орёшь, на продоле слышно, – укоризненно сказал он.

Мотвил заткнулся.

Целитель поставил у шконки напротив головы Щавеля таз. Залез в свой медицинский сидор, порылся. Достал мешочек соли. Высыпал в ведро.

– Сейчас желудок прочистим, – ободрил он пациента.

Щавель закрыл глаза.

* * *

– Что значит «плох», что значит «не пошла»? – разъярился Литвин, когда Воля Петрович доложил о чрезвычайном происшествии.

Разговор состоялся в канцелярии при закрытых дверях. Выслушав начальника тюрьмы и не получив внятного объяснения, сотник пригласил Карпа.

– Отравил командира, получается? – прогудел знатный работорговец, глядя на провинившегося, как на раба, которому надо то ли плетей всыпать, то ли распять у дороги.

Сам же Воля Петрович в ум взять не мог, как это случилось. «Горе арестантское», редко употребляемое по причине трудности производства, раньше сбоев не давало. Князев любил пропустить по рюмашке с главкумом, когда требовалось разработать сложную комбинацию по бесконтактной добыче информации у важного заключённого или придумать стратегию усмирения бунта, который в целях личной выгоды замутили воры. Да мало ли проблем возникало с трудным контингентом? Для подобных целей составлял Воля Петрович из подручных ингредиентов чудодейственные напитки, в изготовлении которых был большой дока. А тут одно из самых простых и надёжных зелий дало сбой. Найти обоснование этому Князев не мог.

– Не отрава! Мы сами пьём! – в отсутствии свидетелей из числа нижестоящих Воля Петрович сбросил личину хозяина и предстал настоящим рабом. – Хотите забожусь на курочку-рябу? – Не дожидаясь ответа, он подскочил к окну и поклялся страшной тюремною клятвой, истово таращась на решётку: – По-московски падлой буду, по-ростовски сукой буду, трижды в рот меня имать, век свободы не видать! – Обернулся и, зацепив большим пальцем передний зуб, щёлкнул ногтем. – Не травил я Щавеля, зуб даю! Жопу ставлю, не травил!

Поскольку утверждение крепила лютая арестантская божба, Карп и Литвин поверили.

– Идём, покажешь, – Карп выставил пузо и почти выпихнул Князева из канцелярии.

Так и вёл до больницы, подпирая брюхом, будто конвоировал.

В камере пахло рвотой, пол был мокрый. Альберт Калужский рылся в сидоре, Мотвил сидел на шконке, скрестив ноги, а Щавель лежал навзничь, накрытый докторской епанчёй. Выглядел он жутко.

– Ничего не помогает, – посетовал целитель. – Промывание сделал, укрепляющего давал, но без толку.

– Каково состояние? – осведомился Карп.

– Пульс нитевидный, дыхание неглубокое. Скоро агония. Позовите сына попрощаться.

Карп набычился, но в душе возрадовался.

«Если не тянуть, завтра похороним, послезавтра выступим, а запослезавтра будем пить вино в Великом Муроме, – смекнул караванщик. – А рабов я обратно-взад у Жёлудя укуплю по дешёвке. Парнишка лоховат, да и не до торга ему будет – горем убит».

Литвин окаменел лицом.

«Если командир умрёт, авторитет в отряде вернётся ко мне, с ним и любовь личного состава, и заслуженное признание, как раньше. Похороним Щавеля на кладбище имени князя Владимира с воинскими почестями, а послезавтра выступим в Муром. Лузгу с Жёлудем отправлю в Новгород, чтобы не отсвечивали. Подручным Щавеля в моём отряде делать нечего, обойдёмся без напоминаний. Заодно бы и доктора заменить. Сниму с должности и оставлю здесь как не справившегося, а в Муроме лучшего найду. В Муроме дневка, губернатор выделяет конвой, сразу двигаем на Арзамас, ловим рабов и домой».

Карп и Литвин переглянулись. Они поняли друг друга.

Воля Петрович стоял за их спинами и рюхал.

«Возглавить администрацию, стать полновластным хозяином города и бездарно всё просрать, – думал он. – Недаром говорят, чем выше взлетел, тем больнее падать. А уж так стремительно ухнуть вниз… Надо правильно составить рапорт князю, я столько лет служу без пролётов, может, и обойдётся. Или, пока не арестовали и не посадили на цепь, прямо с больнички пойти в кабинет, сесть за стол и застрелиться из табельного оружия? Избегну мучений и позора. Кто знает, чего от новгородцев ждать?» – Воле Петровичу не понравилось, как Литвин с Карпом переглянулись. Ну, как ОМОН разом повяжет городскую стражу на первом этаже казармы, захватит оружейную комнату Централа и займёт оборону по плану «Крепость»? Заблокируют наружные окна и двери, баррикадами из телег, мебели и нар объединят здания на внешнем дворе в комплекс «административный корпус-казарма-конюшня», после чего обстоятельно начнут собственное следствие с допросами и пытками всех сотрудников учреждения?

Князев разбирался в оперативных планах, прекрасно знал тактику ОМОН, видел, как работают ратники, и был убеждён, что для захвата Владимирского централа со стороны казармы семи десяткам витязей потребуется минут пять.

«Лучше было позволить Семестрову испросить подмоги в Великом Муроме, – закралась крамольная мысль. – Пришла бы сотня с огнестрелом и навела порядок, а дружинники отправились бы выполнять свою задачу. Как сложилось бы хорошо, и Щавель был бы жив, – на мгновение взор Воли Петровича прояснился, глаза приобрели фиалковый оттенок, но старый службист в нём призвал к порядку напуганную Яркую Личность и задавил ростки рукопожатности. – Будь что будет, – решил Князев, – а я продолжу выполнять свой долг до конца».