скачать книгу бесплатно
– Ты все это помнишь?
– Еще бы! Я воскрешал это в памяти миллион раз, пока ждал, когда поеду в Берлин, и потом. Я бы не вытерпел. Но портье сообщил, что приехал Скорцени. И я сказал себе: ладно, в другой раз, Йохан, как-нибудь в Берлине, раз уже ты все равно не забудешь, раз она тебя задела. Ты же поедешь получать дубовые листья к рыцарскому кресту. В Берлине они все толкаются, но там пространство больше и больше свободного времени. Но когда ты сказала, что приедешь на Балатон, я сказал себе: Йохан, жди. Она приедет одна. Не привезет же она с собой всю эту команду, они будут сидеть дома, в столице. Тогда наступит твое время. Так и получилось.
– Какой коварный замысел, – она неторопливо покачала головой, неотрывно глядя ему в глаза, положила сигарету в пепельницу. – Это достойно танковой атаки при Мальмеди, которую я видела собственными глазами. Какие-то три немецкие «пантеры» одним ударом за пятнадцать минут уничтожили шестнадцать «шерманов», скосили чуть не сотню американцев, и те покатили в страхе вниз по склону холма, несмотря на то, что их было чуть ли не в десять раз больше. Так и тут, – она неторопливо наклонилась и поцеловала его в нос, коснувшись грудью его груди. – Отбить возлюбленную у Отто Скорцени, практически ничего для этого не делая, так, несколько ничего не значащих разговоров, кусочек пирога с клубникой, шампанское, белый рояль, какая-то музыка, внешне полное равнодушие, так, легкая симпатия, но исключительно как к доктору, который лечит солдат. А женщина в камуфляже, несмотря на то, что она уже не первый год на войне, на второй войне, и всякого повидала, уже следит за ним взглядом, волнуется. И когда американцы начинают палить из артиллерии, думает: «Господи, только бы остался жив», как все женщины испокон века молят о своих воинах. И уезжает в Берлин, зная наверняка, что на Балатон она обязательно приедет, даже если начальник управления решит послать туда кого-нибудь другого. О, это совершенно безошибочное ведение боя, штандартенфюрер. Сделать так, чтобы она забыла всех.
– И ты забыла?
Она хотела полной любви, чтобы раствориться в ней, утонуть, прочувствовать каждой клеточкой. Зажав рот ладонью, чтобы никто не слышал ее вскрика, выгнулась назад и в изнеможении опустилась на его тело, обхватив его за плечи и прижимаясь лицом к его лицу. Он тяжело дышал, как и она.
– Ты забеременеешь, – прошептал он едва слышно.
– Не волнуйтесь, штандартенфюрер, – она подняла голову и поцеловала его глаза. – Я врач, я умею справляться с такими вещами.
– Я не волнуюсь. Я согласен. Я не хочу, чтобы ты волновалась.
Его еще темные от нахлынувшей страсти глаза были совсем близко.
– В крайнем случае, – она улыбнулась, – будешь давать деньги на ребенка. Я сдеру с твоего жалования.
– Я согласен, – повторил он. – И не только на деньги, – он с нежностью поцеловал ее шею.
Она откинула голову, хотела перевернуться на бок, но он удержал ее.
– Стоп, на спину нельзя.
– Я забыла.
– Ты скажешь Отто, когда вернешься в Берлин? – он гладил ее по спутанным волосам, целовал в висок.
– Нет, – она ответила не задумываясь. – Я скажу только то, что касается нас с ним, меня и его. А остальное – другая жизнь, к нему это не имеет отношения.
– Но если ребенок будет, пусть будет, ладно? – он посмотрел на нее внимательно, ожидая ответа.
– Ну, в Лебенсборн, конечно, отдавать не буду, – она откинула волосы, обернувшиеся вокруг шеи.
– Какой Лебенсборн, ты что? – он слегка ударил ее пальцами по плечу. – Ни в коем случае. Даже не думай.
– Конечно, я же сама устраиваю себе детей, без помощи рейхсфюрера.
– Твоя работа этого тебе не позволит, – он отвел взгляд, и на его лице появилась грусть.
– Моя работа здесь не при чем, – Маренн наклонилась, целуя его лоб, брови, волосы, длинные, темные ресницы. – Это только некоторым кажется, что моя работа в чем-то мне мешает. Тем, кто не знает моей жизни. Когда я родила Штефана, я работала санитаркой в богадельне при монастыре кармелиток. Там нам разрешили жить с Генри в последние месяцы его жизни. Он уже не ходил, вообще почти не шевелился, мне все приходилось делать самой. Пока он был жив, он позволял мне получать деньги, которые ему пересылали из Англии. Но когда он умер, деньги поступать перестали, и мне он не оставил ничего. Я работала до самого последнего дня, даже в тот день, когда родился Штефан. Утром я пошла в палаты, там и родила, как бы мимоходом, а потом вернулась к себе в комнату с ребенком на руках. Наутро пошла с ним в богадельню. И так было всегда. Мои дети были всегда со мной, их никто не воспитывал, я никому их не поручала, я все делала сама. Дело не в моей работе, дело в людях. Знаешь, – она посмотрела ему прямо в глаза, – я бы даже хотела иметь от тебя ребенка. Если бы все складывалось немного иначе, если бы война закончилась в нашу пользу, если бы был какой-то шанс. Если бы все было так, я бы выдала Джилл замуж, она бы ушла со службы, жила бы с Ральфом, сама бы стала мамой. А я бы нянчила двоих детишек, своего и ее. И продолжала бы работать в клинике. Я бы со всем этим справилась. Я бы даже не стала просить тебя о разводе, для меня это неважно, я давно пережила все эти женские комплексы. Кто видел газовую атаку и остался в живых, уже никогда не будет думать о том, что скажут о нем соседи, или еще кто-нибудь. Он ценит жизнь и счастье в жизни вдвойне, даже втройне, за себя и за тех, кто погиб. Но ничего этого не будет, – она глубоко вздохнула и сморщилась, почувствовав боль в спине. – Мы выпустили джина, которому лучше было бы сидеть в бутылке, так было бы спокойнее для всех. Теперь он все сметет, всю Европу и нас тоже. Несмотря на все наши отчаянные усилия, сейчас многое уже потеряно.
– А Отто? – он пододвинул ее, чтобы она не сильно опиралась на бок. – Ты не хотела от него детей?
– Не то, чтобы не хотела. Но я была не одна. Со мной были Штефан и Джилл. Они были еще несамостоятельные, они во всем зависели от меня. Мы многие годы прожили втроем и были необыкновенно преданы друг другу. Я знала: их испугает такой поворот событий, им будет неприятно. Я не могла позволить ничего, что было бы им неприятно. Потом Штефан пошел в армию, у него началась другая жизнь. Джилл стала встречаться с Ральфом. Она ведь тоже долго боялась сказать мне, думая, что я обижусь, но я была только рада. Казалось бы, все как-то наладилось. Но отношения стали таковы, что и думать ни о чем таком уже не приходилось. Все покатилось под откос. Во многом была я сама виновата, – она приподнялась, опершись на его руку, намотала ему на запястье локон своих длинных волнистых волос. – Я умею разрушать, не только создавать, и характер у меня хорош только для военного хирурга, для жизни у меня плохой характер. Но сделанного уже не вернешь. Как было, как стало – все изменилось. А работа что? Работа, служба – все это при мне, но если нет доверия, нет и покоя. Какие ни выдумывай оправдания.
– Мы завтра вступим в бой, – он обнял ее за плечи и привлек к себе. – Тебе больше не надо приезжать, это будет опасно. Я приеду сам, когда найдется время.
– Если вы вступите в бой, у Виланда тоже будет жарко. Я завтра начну оперировать.
– Но тебе еще рано.
– Не буду же я прохлаждаться без дела, когда дивизия столкнется с большевиками. У Виланда раненых увеличится втрое, а то и вчетверо. Меня для этого и прислали сюда, чтобы облегчить ему жизнь.
8
– Товарищ полковник, да разве я знаю, что он сделал, а чего не сделал, Коробов этот, – прислонившись спиной к скользкой стенке окопа, говорила Наталья начальнику штаба Шумилова. – Да, документы его я взяла. Награды тоже, даже значок парашютиста. Ну, как вышло? – Наталья пожала плечами. – Снайпер немецкий работал, вот так и вышло. Ему говорили: не высовывайся. – Наталья усмехнулась. – Так мне возвращаться, товарищ полковник? В документах у него что? Сейчас посмотрю, – она открыла планшет Коробова. – Да чистенько у него тут все, товарищ полковник. Карта? Карта есть, но на ней никаких пометок. План минных полей? – она перевернула бумаги. – Планы есть какие-то, но на них тоже чисто, сверки нет. Да, ничего он не сделал, не успел еще. Только бегал по траншеям, смотрел, как снайперы стреляют. Все советы давал. Пока сам не попался. Что? Ну, товарищ полковник, я-то что в минных полях понимаю? – Наталья развела руками. – Есть. Буду ждать. Кого пришлете? Новенького, ну, хорошо, есть дождаться и познакомить с капитаном Иванцовым. Ясно. Слушаюсь. Спасибо, Митя, – она передала трубку связисту.
– Что, остаешься? – Прохорова сплюнула шелуху от семечек под ноги, – еще с нами побудешь?
– Да, придется, – Наталья застегнула воротник шинели. Ветер дул прямо в лицо. – Буду новенького ждать. Познакомлю с Иванцовым, чтоб он всю работу, которую Коробов не сделал, за него доделал, а там поеду. А что ты, Надя, все семечки грызешь? – она посмотрела на снайпершу с явным осуждением. – Ты в армии или дома на завалинке? Где ты семечки взяла?
– Да, мне Косенко дал, – Прохорова явно смутилась, – а что?
– Да то, что хоть немного Устав надо соблюдать. В одежде, поведении. Просто смотреть невозможно. И потом, ты же женщина, Надя. Какие семечки? Косенко – тот пусть плюется, а ты?
– А ты семечек не хочешь? – спросила снайперша обиженно.
– Ну, конечно нет, – Наталья мотнула головой.
– Что, Наталья Григорьевна, уезжаешь? – из хода сообщения появился Иванцов.
– Представь, нет, Степан Валерьянович, еще и на ужин с тобой останусь. Новенького пришлют вместо Коробова, так приказано познакомить.
– А мы только рады, – капитан слегка хлопнул ее по плечу. – Скажу Харламычу, чтобы и на ужин имел тебя в виду.
– Спасибо, Степан Валерьянович.
– Ты, Валерьяныч, того, – в траншею спрыгнул сержант Косенко, – Турбанберды… ну, этот, казах наш, говорит, что вроде шум каких-то моторов слышит, мол, у него слух тренированный, пастухом с детства, волк только…
– Родимый, какой волк? – Иванцов с упреком уставился на него. – Ну, ты-то, Мишка, хоть не дергай меня по пустякам. Турбанберды – это все равно, что Прохорова наша, – он покосился на снайпершу. – Это же горе, а не боец. Его еще понять надо, что он говорит, а потом сообразить, он это всерьез, или у него опять какие-то мифы предков в голове всплыли. Я его по-русски говорить пытался научить, взмок, голос сорвал, а он так ничего и не понял. Шаман, говорит, на колеснице едет. Я ему говорю, какой шаман, это немцы на бронетранспортерах, а он – шаман. Это у него мышление такое, – Иванцов безнадежно махнул рукой. – На пальцах объясняемся.
– Но проверить надо, – не унимался разведчик. – Если в самом деле слышен шум моторов, это танки выдвигаются, значит, ударит немец скоро, докладывать надо, Степан Валерьянович. А то проморгаем. Мы же сведения имеем, что четвертый танковый корпус СС погрузился на платформы, снялся с позиций и куда-то направился, а куда направился? Никто не знает. На Берлинском направлении их нет, нас теребят – у нас тоже вроде нет. И где они? Что-то затевают немцы, ясно.
– Ты мне языка давай, хорошего языка давай, а не рассусоливай, – прикрикнул на него Иванцов. – Тоже мне разведка, мать твою. Турбанберды он мне слушает, что тому пригрезилось. Вот как стемнеет, дуй за языком и без него не возвращайся. Информация нужна, информация. А не домыслы и сказки. Понял?
– Так точно, товарищ капитан.
– Ну, понял, так действуй. Вот и переводчик у нас пока имеется, – Иванцов кивнул на Наталью, – допросим быстренько и первыми сообщим, если что. А то Турбанберды у них услышал. Докладывать они собрались, – он усмехнулся. – Товарищ генерал, у нас тут Турбанберды услышал что-то. Вроде прет кто-то, а кто – немец или шаман, это неизвестно.
– Здравствуйте, товарищи, – Наталья услышала знакомый голос и повернулась. – Простите, что прервал.
Перед ней стоял майор Аксенов. Она сразу узнала его. Высокий, в аккуратно застегнутой шинели, фуражке с синим верхом. В тусклом дневном свете его лицо с прямым, немного привздернутым носом, смуглыми, слегка ввалившимися щеками и широким лбом, которое накануне вечером показалось Наталье несколько высокомерным, теперь, напротив, выглядело усталым и немного грустным. С полминуты Наталья смотрела на него, ничего не понимая; примолкли от неожиданности и Иванцов с Косенко. Увидев незнакомца, даже Прохорова прекратила шелушить семечки. Потом Наталья спохватилась, выпрямилась, поправив шапку на голове, отдала честь.
– Здравия желаю, товарищ майор.
Косенко и Иванцов тоже козырнули, переглянувшись, Прохорова рассыпала семечки и только как-то неловко махнула рукой.
– Степан Валерьянович, знакомьтесь, – Наталья повернулась к капитану.
– Да я и сам могу представиться, – проговорил Аксенов, как показалось Наталье, слегка смущенно, потом шагнул вперед. – Майор Аксенов Сергей Николаевич. Я вместо капитана Коробова пока. Был на батарее, начальник штаба сообщил мне, что здесь произошло, распорядился сверить позицию и удостовериться, как произведено заминирование. Будем знакомы, – он протянул руку Иванцову.
– Понял, – кивнул тот. – Как меня величают, ты слыхал, майор. Степан Валерьяныч я, фамилия Иванцов. Здесь я старший над всем. Это командир моей разведки, старший сержант Косенко, – он повернулся к Мише. – Ну, с Натальей Григорьевной ты знаком, я вижу, – он махнул рукой, – а это Прохорова, снайпер наша. Из-за нее все произошло с капитаном вашим. Долго целилась, все усесться не могла.
Аксенов пожал руку Косенко. Наталья протянула ему планшет Коробова.
– Вот, товарищ майор, документы Коробова. Никаких пометок нет, я смотрела. Ничего он сделать не успел.
– Может, это и к лучшему, – деловито кивнул Иванцов. – Парень-то был бестолковый, ничего не слушал, все у него другое что-то в голове.
– Как думаете, немцы скоро атакуют? – спросил Аксенов, серьезно глядя на Иванцова.
– Ничего толком сказать не могу, майор, – вздохнул тот. – Языка не взяли ночью, пустой Косенко пришел, сведения все старые. Вот ползаем, вынюхиваем, выглядываем, что он, где, с какими силами. Вот те, что перед нами, так мы их вдоль и поперек знаем, как сидели, так и сидят. Но они для атаки как отработанный материал, скорее для отвода глаз здесь находятся. Где-то в глубине немец собирается. А где, сколько его, – он покосился на разведчика. – Чего там говорил этот унтер, которого мы последним прихватили, про генерал-лейтенанта, как-то его? – он наморщил лоб. – Запамятовал я уже.
– Гилле, – подсказала Наталья – Обергруппенфюрер СС Гилле. Этого унтера потом в штабе допрашивали, так что я два раза переводила, наизусть помню. Говорил он, что четвертый танковый корпус СС, которым командует этот самый Гилле, а в его составе дивизии СС «Мертвая голова» и «Викинг», снят с фронта и переброшен на новый участок, а куда, он не знает. Разговоры были, что пойдет снова на Будапешт от Балатона через город Секешвехервар, а к нему откуда-то с запада через Вену еще подкрепление подтягивается. Они считают, что оборона у русских, то есть у нас, здесь наиболее слабая, и ее легко прорвать.
– Так Секешвехервар здесь и есть, – кивнул головой Иванцов. – И оборона у нас не ахти, верно. Только дивизии-то те давно уж куда-то выехали, а к нам не прибыли, вот загадка-то. А кто к ним на помощь движется – мы и подавно не знаем. Я Косенко тереблю, давай еще языка, а все не выходит крупного изловить, все мелочь попадается. Кстати, ты, Косенко, – он повернулся к сержанту. – Сходи-ка за саперами, сейчас пойдем с майором, покажем, что сделано у нас.
– Погодите, старший сержант, – остановил его Аксенов. – То, что две танковые дивизии СС «Мертвая голова» и «Викинг» погрузились в Комарно на платформы, это верно. Но вот вопрос, который наше командование очень хочет прояснить: какой смысл перебрасывать эти танки и мотопехоту к озеру Балатон по железной дороге, когда от Комарно до Балатона по шоссе можно доехать за одну ночь? Это либо чистой воды дезинформация, либо у немцев здесь придуман какой-то маневр, сюрприз для нас, так сказать. И еще, имеются сведения, что из Арденн в срочном порядке на наш фронт переброшена шестая армия СС и в ее составе лучшая эсэсовская танковая дивизия «Лейбштандарт Адольф Гитлер». Они недавно сильно потрепали американцев и англичан в Бельгии, так что теперь всему нашему Берлинскому направлению в срочном порядке наступать приходится, чтобы немцев на себя оттянуть.
– Лейб, что? – нахмурившись, переспросил Иванцов. – Лейб-гвардия какая-то, что ли? Не понял я, сталкиваться не приходилось. Что это за зверь такой?
– Кому приходилось, тому досталось немало, еле ноги унесли, – заметил Аксенов без тени иронии. – Это отборная чисто арийская эсэсовская дивизия. Там одни немцы, никаких союзников, при самом новом вооружении. Да и прав ты, Степан Валерьянович, сформирована из тех самых гвардейцев Гитлера, которые у него на парадах обычно ходят. Обучены в высшей степени превосходно. Их называют «белокурые бестии», «хирурги фюрера». Вскрывают любой нарыв, как скальпель. Удаляют гной и уходят, дальше вермахт доделывает. Вполне вероятно, что «Лейбштандарт» направлен из Арденн прямиком к Кюстрину, на Берлинское направление, и ставка на этом настаивает. Все надо проверить, старший сержант, – Аксенов внимательно посмотрел на Косенко. – Правильно ваш капитан говорит: по земле стелиться, каждую травинку сухую, прогнившую нюхать, а выяснить, пришел «Лейбштандарт» или нет его. Ну и про давних знакомцев ваших, дивизии «Мертвая голова» и «Викинг» заодно тоже разузнать. Всю картину понять надо. Ясно?
– Так точно, товарищ майор, – вытянулся Косенко. – Говорит же Турбанберды, что слышит шум моторов в глубине немецкого расположения. Передний край у них молчит. Наша артиллерия дважды открывала огонь, а они молчат, неспроста это все.
– Да, Турбанберды это у нас главный предсказатель, – покачал головой Иванцов. – С ним никакая ставка не сравнится. Ладно, Косенко, иди за саперами.
– Есть.
Старший сержант козырнул и выскочил в узкий проход, соединяющий траншеи.
– Ну а как люди, капитан? – спокойно поинтересовался Аксенов. – Какое настроение?
– Видишь ли, товарищ майор, – Иванцов задумался, – люди – это всегда самая сложная загадка. Люди у меня неплохие. Ну, в основном, – он снова недовольно покосился на Прохорову. – У каждого десятки боев за спиной. Одна новенькая. Только, понимаешь, война-то уж к концу идет, все знают. Потому и помирать как-то особенно обидно. Разговоры послушай. Я частенько прислушиваюсь, о чем говорят, чтоб понимать, что к чему. Так раньше, под Сталинградом, все о боях, о боях. А теперь все чаще – как после войны жить будем. Жить-то всем охота. А кому-то помирать придется.
– Да, верно, Степан Валерьянович, – Аксенов согласно кивнул головой. – Теперь наша с вами роль командиров особенно ответственна. Надо так все подготовить, чтоб ни одной лишней капли крови не пролить, сохранить людей. Ни одной ошибки, ни одного промаха, а для этого разведка, разведка и анализ.
– А я о чем? – Иванцов развел руками. – Было бы что анализировать. Нет, за своих людей я уверен, точно говорю.
– Это хорошо, Степан Валерьянович.
В узкий проход протиснулся дед Харламыч, в короткой, не по росту шинели. Длинные худые руки плетьми висели вдоль тела.
– Товарищ капитан, – доложил он, даже не заметив старшего по званию Аксенова, – Косенко говорит, что саперы готовы.
– Вы как докладываете, Полянкин? – Иванцов явно сконфузился. – Устав не читали, старшего по званию не видите? Разболтались.
– Не шуми, не шуми, Степан Валерьянович, – остановил его Аксенов. – Вы меня, Полянкин, к саперам сейчас проводите, – он обратился к пожилому солдату. – Если капитан не возражает.
– Да куда мне возражать, опозорил, да и только.
– Не переживай, капитан. Наталья Григорьевна, – майор повернулся к Голицыной. – У меня такое указание – забрать вас с собой в штаб, но только после того, как старший сержант Косенко возьмет языка. Так что здесь ждать будем. И вы, и я. Сколько понадобится, столько и будем. Сразу допросим на месте.
– Ясно, товарищ майор, – Наталья отдала честь, про себя она даже обрадовалась.
В штаб она не торопилась, тем более сопровождать тело погибшего Коробова ей совсем не хотелось.
– Идемте, Полянкин, – распорядился Аксенов.
– Фонарик бы надо взять, товарищ майор, а то смеркается уже, – предложил Иванцов.
– У меня есть, – ответил Харламыч и, достал из кармана фонарик.
– Дед Харламыч здесь самый хозяйственный в роте, – поддержала пожилого солдата Наталья, ей было обидно, что Иванцов его отчитал. – У него все найдется.
– Дед Харламыч? – Аксенов улыбнулся. – Ну, я тебя тогда так же звать буду. Не возражаешь?
– А чего мне возражать, – Харламыч улыбнулся, показывая редкие коричневые зубы. – Мне так привычнее.
– Ладно, пойдемте. Где саперы?
– В первой траншее, вас поджидают, – доложил Харламыч.
– Косенко где? – крикнул ему вслед Иванцов.
– У себя сидит, – ответил Харламыч уходя. – Мозгуют, как языка брать.
– Пойду-ка и я помозгую с ними. Ты, Наталья, куда?
– Мы в землянку пойдем, чтоб не мешаться.
– Ну, давай. Если языка возьмут, я тебя позову.
– Ладно.
Они пошли по ходу сообщения, который упирался в траншею, черными извивами уходившую вправо и влево. Солдаты в траншеях стояли, негромко переговариваясь, кто-то писал письмо, сидя на корточках, кто вообще спал, завернувшись в плащ-палатку.
– Наташа, вот ты грамотная, я вижу, языки знаешь, скажи мне, – спросила Прохорова. – А что такое эти «белокурые бестии», про которых майор говорил? Это что, люди такие? Вообще словечко это «бестия» что значит? – продолжала расспрашивать Прохорова. – Церковное какое-то, что ли? Простой народ так не говорит.
– Ну да, церковным его тоже назвать можно, – Наталья кивнула головой, – так в некоторых книгах дьявола называли, ну, зверь значит. Вообще слово это латинское, древние римляне говорили на этом языке, на латыни. Слыхала о таких? – она взглянула на Прохорову не без иронии.
– Слыхала, – ответила та неуверенно, сказать «нет» явно не решилась.
– А вообще придумал это выражение философ немецкий Фридрих Ницше. Раньше оно обозначало льва, царя зверей. Ницше перенес это понятие на человека. В общем, сверхлюди такие, которым все нипочем. Арийская нация.
– И они, правда, такие? – Прохорова перешла на шепот. – Ну, сверх…
