скачать книгу бесплатно
– А дети, внуки?
Рук с колен бабка Блошиха не убрала, лишь развернула ладонями вверх, оголив коричневые подушечки пальцев. А выражение почти бесцветных глаз, осунувшийся овал лица, обрамленный седыми неряшливыми прядями, придали старухе задумчивости.
– Тебя мамка-то, поди, заждалась? Бери, деточка, корзинку и ступай.
Попрощавшись, я вышел на улицу и вдохнул полной грудью. Как-будто там, в доме, не мог этого сделать. Домой я возвращался со странным ощущением. Не холода – другое. Казалось, снова вижу, как отец запихивает вещи в чемодан и отчаянно пытается закрыть, придавив коленом. А металлические замки то и дело отщелкиваются. Тогда он хватает грубую веревку и связывает, небрежно. Наспех.
– Макар! – кто-то проорал над ухом и хлопнул по плечу. – Оглох? – Петька таращился на меня как в тот раз, когда я мочку проколол. – Зову тебя, зову…
– Как думаешь, откуда у нее деньги? – перебил я.
– Не понял?
– Ну, у бабки Блошихи, что живет в доме, где раньше Витька Крыпов.
– Которого посадили за поножовщину?
Я кивнул.
– А мне почем знать? – Петька пожал плечами. – Почему спрашиваешь?
Он посмотрел на пустую корзину и хмыкнул.
– Мамка послала?
– Угу, – не стал отпираться.
– Я чего хотел-то, вечером в клубе «Хон Гиль Дона» крутят, сходим?
– Сто раз видели. Да, и настроения нет.
Петька остановился и напустив серьезности, спросил:
– Неужто, старая ведьма сглазила?
– Дурак ты, Петька. Никакая она не ведьма.
– Э-э-э, не скажи. Сам слышал, как мамка с соседкой про нее брехали. Будто бы Блошиха младенцев воровала, чтоб крови напиться, типа невинных. А кто так поступает, если не ведьмы?
Я не стал спорить. У нас в поселке всякое насочиняют, лишь бы уши свободные нашлись. Но в клуб вечером все же пошел. Петька в сотый раз демонстрировал приемчики из корейского боевика, вскидывая то правую, то левую ногу, а я кивал, делая вид, что у него получается. Кто-то из пацанов раздобыл бутылку самогона, и я не заметил, как в моей руке оказался стакан. Бутылка быстро опустела и Петьку отправили за второй. На экране мелькали узкоглазые лица, размахивали руками и ногами так яростно, что у меня голова закружилась. Не дожидаясь окончания кинофильма, я свалил домой.
На утро голова просто раскалывалась – ни сесть, ни встать не мог. Так и провалялся в кровати до вечера. Мать ворчала, что я последние школьные каникулы трачу на гулянки, а мог бы к отцу в город съездить и показала открытки. Оказывается, он присылал их на каждый мой день рождения, а она не решалась вручать, думала, я его не простил. Под каждым поздравлением отец писал: «Жду в гости, сын!».
– Пусть ждет, может, когда и заеду.
Я отдал открытки и отвернулся к стене. Велюровая олениха, окруженная детенышами, укоризненно смотрела с ковра. А я подумал, не пора ли снять со стены это Бэмбячье семейство и повесить постер «Алисы» или Цоя? Мать присела рядом и положила руку мне на макушку. Собирается упрашивать.
– Я и билет купила, на завтра. Поезд в три часа. Дядя Гриша отвезет на вокзал, всего на неделю?
Она запустила пальцы в шевелюру и слегка потрепала за волосы.
– Ради меня. Проведай отца.
Неделя пролетела незаметно, отец оказался совсем не таким, каким я его запомнил. Извинялся за все подряд и придумывал, чем бы меня в городе удивить. Его немолодая жена вечно готовила и пекла, огорчалась, если отказывался есть, а я, признаться, не привык к такому разнообразию. Да и не принято в деревне салаты с майонезом, мясо по-французски, шарлотку с корицей. Мать ведь тоже вкусно готовит, но все по-простому, без городских изысков. А отец уж не знал, чем угодить? Тогда я его спросил, где можно купить плакаты с артистами? Провожая меня на вокзале, он косился на туго скрученные рулоны, не решаясь обнять. Наши взгляды встретились, и я почувствовал, как мой рот растянулся в улыбке, а его голубые глаза потеплели.
Когда я вернулся, сделал то, что давно хотел – снял старый велюровый ковер с оленями и повесил плакаты. Комната моментально преобразилась. Теперь на меня смотрели певцы, подмигивая, бросали вызов – фанатам, рок-н-ролу, всему миру. Мне до жути захотелось показать постеры Петьки. И тут я понял, что не видел его с того самого момента, как ушел из клуба.
На следующий день мать собрала очередную корзину и отправила к бабке Блошихе. Пока шел, прикидывал, где может тусоваться Петька? Солнце палило так, что в балке притихли даже жабы. Они зарылись в дно илистого ручья и пузырились, раздувая щеки. Отчего-то подумалось о бабке Блошихе. Наверное, тоже спряталась, примостилась в тряпье и тяжело дышит. Когда я дошел до калитки, пот лил ручьем. Футболку хоть выжимай, не раздумывая, стянул и повесил на плечо. Дверь оказалась открыта. Я отодвинул выцветший, в мелких дырках кусок ткани, натянутый над наличником – мамка-то, чтоб мухи в хату не залетали, вешала белоснежный тюль – и вошел.
– Бабушка, – негромко позвал Блошиху. – Это Макар. Вы, дома?
Померла что ли? Корзина заскользила в руках, а коленки задрожали.
– Бабушка! – позвал снова, срываясь на писклявый крик.
В три шага проскочил сенцы и влетел в комнату. Она сидела на краю кровати, уставившись на руки, которые привычно лежали на коленях, ладонями вверх. Матрас съехал, обнажив ржавую сетку, а перекрученная серая простыня не закрывала и половины полосок.
– Украли, – тихо произнесла Блошиха.
Я поставил корзину на стул и осмотрелся. Побелка на стенах давно пожелтела, оно и понятно: Витька Крыпов лет пять сидит. Газеты, которыми еще старый хозяин окна закрывал, выгорели, букв не разобрать. Краска на полу стерлась и потрескалась.
– Что украли-то, бабушка? – спросил я, вынимая гостинцы.
– Деньги.
Я выронил кусок масла – мать завернула в кальку, а та быстро пропиталась – поднял и положил на стол, к остальным продуктам, но Блошиха даже головы не повернула.
– Много?
– Все, что было.
Только сейчас я заметил телогрейку, которая висела на спинке стула и скатерть без единой крошки. Бабка Блошиха посмотрела на меня. Сухие старческие глаза почти не отражали, пробивающийся сквозь газеты солнечный свет. Тусклые, с опущенными вниз уголками век, они словно стонали от безысходности.
– Я сейчас, – не узнавая собственный голос, сказал я, – мигом. Вы пока кушайте, мать тут положила, – и пулей выскочил из дома.
Я без труда нашел Петьку, благо, совхоз маленький. Тот не успел обрадоваться моему появлению, как я схватил его за грудки и прижал к стене.
– Говори! Чьих рук дело?
Петька захлопал глазами. Я тряхнул приятеля с силой.
– К бабке Блошихе, кто влез? Ну!?
– Да у нее, сам знаешь, брать нечего, – наконец прохрипел Петька.
– А деньги?!
Петька выдохнул и опустил голову.
– Да там было-то, двадцать пять рублей, клянусь!
– Верни, – потребовал я.
– Сдурел? Тарас их давно тю-тю, на самогонку. – Петька ухмыльнулся, но тут же осекся. – Тарас ни за что не вернет. Не-а.
– Тогда ты.
– Я-то причем? Меня там даже не было! – начал оправдываться Петька.
– Хочешь сказать на Блошихины деньги с Тарасом не бухал?
Петькины щеки вспыхнули не хуже помидор, что у его мамки в огороде. Я расцепил пальцы, резко развернулся и побежал.
– Стой! Мака-а-а-р, ты куда?! Участковый в райцентр уехал. Макар!?
Он позвал по имени дважды, а я бежал, подсчитывая, сколько у меня в наличие бабла: червонец, что отец сунул на перроне, в копилке рублей восемь и семь решил занять у матери. Знал, что не спросит зачем. Я влетел в комнату, достал со шкафа фарфоровую свинью и опустошил розовое нутро. Мать застал у плиты и попросил семь рублей, пообещал отдать через неделю. Летом в совхозе работы хватает. Да и кому нужны эти каникулы? Не успев перевести дыхание, рванул обратно к балке.
Я застал Блошиху в той же позе. К еде она так и не притронулась.
– Бабушка, – слова давались с трудом, гортань стянуло сухостью, – почему вы не поели?
Она едва заметно дернула плечами.
– Отвыкла.
Я протянул руку и разжал кулак. Она посмотрела на смятые купюры.
– Вот, – я шагнул ближе, – ваши деньги. Они все вернули. Берите.
Слегка покачиваясь взад-вперед, Блошиха зашевелила бледными губами.
– Я как все уже не могу, развалина-развалиной. Только на могилках прибраться, пыль, песок смахнуть. Многие в город уехали, так некому присмотреть, а я близко. Какую-никакую копеечку, а подзаработаю. Хотела к сыну съездить, в тюрьму, навестить. Если б не сел, может и не разыскала вовсе. Он после смерти отца перестал писать мне, переехал.
– Неужели, Витька Крыпов?
Она кивнула.
– Я, правда, хотела забрать его с собой в Казахстан, но второй муж был против. А я все надеялась, думала, год-два, рожу еще одного сыночка, и муж смягчится.
Она просунула руку под подушку и достала кошелек. Маленький из черной потертой кожи. Открыла и достала черно белую фотографию, три на четыре с истрепанными уголками.
– Хорошо, хоть ее не тронули.
Она поднесла маленький клочок плотной бумаги к губам и поцеловала.
– Боюсь даже спрашивать. Разве можно простить мать, что дитя свое бросила?
– Простит! Конечно, простит. А хотите, я вам кашу сварю? Я умею, честно, – вскочил, оглядываясь в поисках кастрюли.
Она убрала в кошелек фотографию и деньги, что я принес, и сунула под подушку.
– Ты мне хлебушек маслицем намажь, а то сил нет даже чайник поставить. А я прилягу.
На веранде стояла электрическая плитка. Вскипятил воду в кастрюле, чайника не нашлось. Нарезал хлеб, намазал маслом, как просила, отнес в комнату. Но Блошиха не дождалась, уснула. Поставил чай с бутербродами на стол и тихо вышел. Жалко, что чай остынет и масло растает, но будить не хотелось. Кто знает, сколько она так просидела? День, два, неделю? Ничего, до сентября полно времени, матери верну долг и бабке Блошихе помогу. Навестит она своего Витьку. А еще, надо узнать, как ее зовут, а то неудобно, все-таки односельчане, как-никак.
Елена Ворон. Представление Маски – Шоу
Крейсер цеуссов был огромен. Черный, с просинью и зелеными вспышками молний на корпусе, угрюмый и неотвратимый, как смерть. Он надвигался, и его острый граненый нос раскалывал звезду за звездой; сверкающие осколки рассыпались мелкими искрами и беспомощно угасали. Каждая грань смертоносного корабля означала одну из доблестей, особо почитаемых на Цеуссе: безжалостность к врагам, стойкость в бою, готовность умереть за родную планету, верность слову… Зеленые молнии носились по граням, свет их дробился на рифленых поверхностях, и корабль выдвигался из тьмы, убивая звезду за звездой.
Неуловимо явились откуда-то пять цеуссов, стали в ряд – черные, как их корабль, тоже как будто граненые. Высокие, узкие, с переливами зеленого на гранях. Загремели гулкие голоса, отдаваясь от сводов:
– Цеусса была великой планетой. Ее неустрашимые флоты достигли дальних окраин галактики, не ведая поражений. Волею случая тебе удалось ее уничтожить, безумный, но ты о том пожалеешь. Цеусса бессмертна, ибо бессмертны ее флотоводцы и воины. Наши флоты соберутся в кулак и ударят, и поразят Лерра-Лер-Лию – колыбель галактического зла. Поправ ее горелые обломки, возродится наша великая родина!
Что-то произошло. Граненые столбы-цеуссы вздрогнули, накренились, задергались, пытаясь сохранить равновесие. Гром голосов оборвался. Звезды потухли, зеленые молнии прозмеились в последний раз и погасли, крейсер утратил величие и сделался неприглядным. Стало заметно, что его корпус сработан грубо и впопыхах. Корабль неловко завалился на бок и пропал из виду. Цеуссы опрокинулись и со стуком покатились в темноту, с глаз долой.
Маски озадаченно повел мордой, отчего колыхнулось все его могучее тело, а задние лапы скребнули когтями пол. Когти были одеты в защитные капсулы и украшены гравировкой в виде боевых кораблей. Двенадцать когтей – двенадцать рисунков.
Главнокомандующий Лерра-Лер-Лии сидел, опираясь на изогнутый длинный хвост, выпятив желто-зеленое, в узорах высоких наград, чешуйчатое брюхо. Каждый корабль, изображенный на защитном колпачке его когтя, по огневой мощи едва ли не превосходил любой из хваленых флотов Цеуссы. Однако главкома смутили слова о бессмертии цеусских флотоводцев и воинов. Что это – фигура речи? Или отчаявшиеся пленники ненароком выболтали бесценную информацию, которую проморгала разведка? Маски доверял разведчикам, но и услышанное от цеуссов взял на заметку.
В черноте, где недавно сверкал зелеными сполохами цеусский крейсер, зародилась полоска розоватого света. Стремительно набрав яркость, она разрослась в восход солнца на Шшиханнушше. Над горизонтом взметнулись красно-желтые облака, похожие на дымные султаны от далеких пожаров. Облака распушились, побежали по небу легкими перьями, прикрывая всплывающее солнце, умеряя его сияние. Потоки жемчужного, розового и золотистого света пролились на каменистую пустыню, и она засверкала сростками разноцветных кристаллов. Коричневые завитки скудных трав отбросили изысканные тени. Над пустыней появился мираж: иссиня-зеленое озеро с чистыми песками по берегам – редкая драгоценность шшиханнушшской пустыни.
Из темноты вереницей выбежали шшиханнушши – белесые многоножки, обитатели глубоких подземелий. В богатом многоцветье восхода их тела казались сделанными из перламутра, каждый сегмент источал собственный нежный свет. Длинные усы были уныло опущены, подслеповатые глаза подернулись дымкой.
Вереница шшиханнушшей остановилась. Пленники разом вскинулись и застыли изогнутыми крючками с бахромой тонких ножек, усеянных капельками яда. Немного не в лад, шшиханнушши застонали, запели:
– Ты обратил в прах, о Маски, прекраснейшую планету, на чью красоту глаза твои недостойны взглянуть, о невежественный вояка, поправший гармонию мира. Ты уничтожил несравненный Шшиханнушш, и погасло животворное око галактики, в котором черпала вдохновение наша Вселенная. Нет прощения злодеянию столь чудовищному, что жалкими словами описать его невозможно. Горе тебе, о жестокосердный Маски! Да не узнаешь покоя ты ни в день славы, ни в годину невзгоды. Да не будет мира в душах потомков твоих, ибо им суждено нести позор твой на спинах своих до скончания века.
Потускнел, выцветая, мираж, начал гаснуть свет восходящего солнца. Белесые шшиханнушши мелко дергали ножками, роняли с них капли яда, тянули свой плач о погибшей планете.
Главнокомандующий Лерра-Лер-Лии остался доволен. Узор наград на объемистом брюхе заблестел ярче: окрашенные чешуйки его брони слегка повернулись и отразили свет под другим углом. Морда с водянистыми шарами выкаченных глаз потянулась к гостю.
– Господин Шоу, что скажете? – спросил Маски на общегалакте.
Военный атташе на Лерра-Лер-Лие, суровый кеннец Шоу поставил торчком усики на голове и сменил цвет фасеточных глаз с красного на оранжевый. Прозрачные крылья жестко скрипнули, когда Шоу приподнялся на гостевом ложе, выказывая уважение главнокомандующему.
– С вашего позволения, господин Маски, я бы посмотрел, что там дальше, – ответил он на общегалактическом с чрезвычайной учтивостью, свойственной обитателям Кенна. А про себя добавил на языке, который ему особенно нравился: «Чтоб ты сдох, индюк надутый!»
Шоу понятия не имел, что такое индюк и как его надувают, но звучало красиво.
Военному атташе было от чего ругаться. Цивилизация Лерра-Лер-Лии – мощная, воинственная и успешная, уже захватившая половину галактики (если быть честным, ее большую половину). Лерра-лер-лийцы едва не сожрали и его родной Кенн; счастье, что удалось заключить договор о союзничестве. Неизвестно, что это было: то ли недосмотр и халатность чиновников Лерра-Лер-Лии, то ли исключительная ловкость кеннских дипломатов, то ли просто случилось чудо.
А нынче Шоу порядком встревожила затея главнокомандующего с представлением планет. Кажется, неуемная Лерра-Лер-Лия вновь распахнула свою жадную пасть и готовится проглотить очередной жирный кусок. И ведь не подавится, вот что печально.
К тому же атташе полагал, что офицеру не пристало глумиться над пленниками. Для чего, спрашивается, главкому этот спектакль? Самолюбие потешить? Или Маски хочет лучше понять психологию возможного противника?
Прозрачная переборка отделяла «зрительскую ложу» от превращенного в театральную сцену ангара. Во тьме за переборкой сменились декорации. Засветился символ Айрена – ниспадающие фиолетовые лепестки цветка-водопадника. Лепестки колыхались, струились, поблескивали – точь-в-точь водопад, окутанный лиловыми сумерками и обласканный светом луны. Перед цветком закружили серебристые облачка – обитатели не участвующей в космических войнах, беззащитной планеты. С неожиданной силой грянули гневные голоса айренцев, обрушили на голову Маски самые страшные проклятья, какие только нашлись в языке галактического общения.
Главнокомандующий слушал, прикрыв складчатыми веками выпученные глаза. Он блаженно покачивался на своем упругом хвосте, и задние лапы елозили туда-сюда, скребли когтями пол. Защитные капсулы с рисунками боевых кораблей на когтях надоедно скрипели, и в этом скрипе угадывался победный марш завоевателей.
