скачать книгу бесплатно
Путешествие в Ятвягию
Павел Валентинович Гатилов
Книга основана на реальных событиях и персонажах. В центре повествования несколько загадочных событий, произошедших на Руси, в Польше, Литве, Пруссии и Ятвягии около 1280 г. в переломную для этих стран эпоху и нашедших отражение в скупых сообщениях летописей и хроник.
Роман имеет насыщенную детективную и приключенческую составляющую, дает возможность читателю совершить увлекательное путешествие вместе с главными героями, погрузившись в миры средневековой Европы, полные красот и опасностей.
Павел Гатилов
Путешествие в Ятвягию, в Берестье, Львов, Краков и другие города Руси, Польши и Пруссии, в великую пущу и святилище Ромов ирландского монаха Патрика, о гибели кораблей, войнах королевств и христианских разбойниках, о храбрости Тита и поисках Судиславы, о сооружении замков в Мариенбурге и Каменце в год 1279-й от Рождества Христова
© Гатилов П. В., 2018
© Оформление. РУП «Издательский дом «Беларуская навука», 2018
Год 1279-й. В полночной[1 - Здесь и далее слова «полночь», «полночный» наряду с обычным смыслом применяются в значении «север», «северный», а слова «полдень», «полуденный» – в значении «север», «северный», т. е. так же, как это было в старину на Руси.] Европе из-за обильных дождей недородное лето. Чтобы избежать голодной зимы, ятвяги – воинственный лесной народ меж Русью, Польшей, Литвой и Пруссией – отправляют послов к Волынскому[2 - Волынь – земля и княжество на западе Руси.] князю Владимиру Васильковичу и смиренно просят продать им зерна, обещая заплатить как угодно: воском, белками, бобрами, куницами, серебром. В начале августа две ладьи, груженные мешками с житом, выходят из Берестья[3 - Берестье – изначальное название Бреста.] и направляются вниз по течению Буга в сторону летнего заката.
В то же лето проповедник из далекой Ирландии пересекает три моря и четыре королевства, чтобы нести Слово Господнее в последний языческий предел Европы.
Слово 1: Судислава
Третий день пути был на исходе. Столько же предстояло пройти по рекам Мазовии[4 - Мазовия – земля и княжество на северо-востоке Польши.], прежде чем достичь Ятвягии. По левому борту ухоженные деревни чередовались с полями и дубравами. По правому – тянулся густой лес, изредка виднелись одинокие рыбацкие хижины. Ракиты, растущие по низким берегам, касались листьями мутнозеленой воды.
Корабли вел берестейский тиун[5 - Управитель в Древней Руси.] Баграм Верещага. Одно из своих имен тиун получил при рождении, второе – при крещении. Годы хорошо приложились к его полысевшей голове, седым усам и обветренной коже, но мышцы хранили добрый остаток прежней силы, взгляд – остроту, а скрипучий голос не искушал людей, имевших с ним дело, перейти ему дорогу.
Около полудня Баграм заметил над правым берегом дым костра, рассеявшийся, когда корабли приблизились. Спустя время, утиный выводок в прибрежных зарослях крикливо побежал по реке, напуганный то ли зверем, то ли человеком.
Дважды в течение дня тиун отказывал в отдыхе усталым дружинникам. Гребцы переглядывались, кривили лица и сильнее налегали на весла, утешаясь мыслью, что Верещага хочет до вечера достичь Нарева – реки, берущей начало из ятвяжских болот. Но когда ладьи вошли в Нарев и пошли вверх по течению, тиун не подал знака, какого от него ждали.
Солнце теперь припекало слева. Второй корабль опасно приблизился, и Данила, молодой боярин, главный на втором корабле, перепрыгнул на первую ладью. Старый тиун щурился вдаль, придерживая кормовое весло, и как будто не обращал внимания на выходку товарища.
– Верещага, ты совсем озверел, – негромко сказал Данила.
– Дойдем до Пултуска, – коротко отозвался тиун.
– Это еще пять поприщ[6 - Поприще – старорусская путевая мера, имевшая разные значения, в данном случае – около 1,5 км.] против течения.
– Да.
– Под твоей рукой люди, а не холопы. Выдохлись, не видишь?
Дружинники слушали не оборачиваясь.
– Дед, послушай Данилу, – прозвучал девичий голос.
– А тебе кто слово дал? – рассердился Баграм.
Отец Судиславы погиб на охоте за месяц до ее рождения. Мать умерла вскоре после родов. Многие тогда говорили, что над домом Ваграма нависло заклятие. По старому обычаю, чтобы отвадить нечисть, следовало дать ребенку нелепое имя – вроде того, каким нарекли при рождении самого Ваграма. Но гордый боярин, не боясь ни людей, ни духов, назвал единственную внучку не просто одним из самых красивых имен, какие знал, но именем, принадлежавшим когда-то княжескому роду.
Баграм нашел для маленькой Судиславы кормилицу, а когда девочка подросла – не имея на кого оставить ребенка, сам взялся ее воспитывать. Он не мог научить Судиславу прясть шерстяную нить, ткать сукно, заплетать косы. Некоторые из этих наук она кое-как осваивала сама. А дед обучал, чему мог: колоть дрова, разводить огонь, разделывать звериные тушки, стрелять из лука, который смастерил нарочно для нее – настоящий охотничий был девочке не по силам. Потом приучил носить мальчишеские порты, чтобы хлопцы не заглядывались и в дорогах хлопот меньше было. Он брал ее с собой на охоту, в полюдье[7 - Полюдье – сбор дани.], по торговым путям – всюду, кроме войны.
Берестяне уже плохо представляли себе тиуна без следующей за ним худенькой девочки с вытянутым лицом, большими миндалевидными глазами, прямым, немного вздернутым носом и коротко остриженными русыми волосами, перехваченными таким же, как у деда, обручем. Ее присутствие осложняло простую и грубую жизнь мужчин, но они относились к ней как к младшей сестре, которую надо терпеть и оберегать. С ней дорога обретала иной смысл.
– Дед… – повторила Судислава с кроткой твердостью, не отводя глаз, – послушай Данилу. Ивашко ладони до крови стер.
Баграм окинул взором дружинников.
– Что, мужики, – прохрипел он, ухмыльнувшись, – правда, что ли, притомились?
– Притомились, тиун, – подтвердили корабельщики, – дай отдыха.
– Ладно, пройдем еще полпоприща – будет затока. Там и заночуем. Прежде, чем сойти на берег, наденьте кольчуги. Оружие не оставляйте…
Гребцы налегли на весла. Напряженное молчание последних часов сменилось гомоном и шуточной перебранкой. Вечернее солнце медленно клонилось к закату и освещало рыжим светом узкую полоску песчаного берега, за которой стоял старый лес – он надвигался на путников, простирая над ладьями длинные ветви. Корабельщики – все тридцать семь человек – сошли на сушу, привязали веревками корабли, словно больших коней, и, оставив на берегу дозор, разошлись собирать хворост.
Вечером у костра Баграм наставлял внучку приглушенным осипшим голосом:
– Не делай так впредь. Не становись против меня. Если хочешь просить за кого-то, проси так, чтобы другие не слышали.
– Добро, – согласилась Судислава.
– Не будь жалостливой. Мужи должны быть мужами, а жалость портит мужа. Если его часто жалеть, он станет бабой. Поняла?
– Да…
– И вообще… старайся не лезть в мужские дела.
– Да.
– Добро…
Баграм глубоко вздохнул.
– Но сегодня я была права? – Судислава покосилась на деда.
Баграм недоуменно вытаращился на внучку.
– Ну, ты же согласился!
На ее щеках заиграли ямочки, а глаза лукаво блеснули, как блестели при свете пламени два тонких кольца в ее ушах. Старик крякнул что-то и отвернулся.
– Что это за серьги у тебя?
– Тит подарил.
– Тяжелые?
– Нет.
Баграм протянул руку и приподнял одно из колец, прищурился, опять отвернулся и потыкал палкой в костер. Почерневшие головешки заискрились.
– Орихалк[8 - Орихалк – сплав меди и золота.]. Ятвяжская работа… только знаешь, в дорогу не надо надевать украшений. Здесь они ни к чему. Только мешать будут. Зацепишься ухом за ветку, повиснешь на дереве и будешь кричать: «Деда! Деда!», пока дед не придет и не снимет.
Судислава улыбнулась.
– И вот еще что, – добавил Баграм другим голосом, – запомни: нельзя принимать подарки от чужого мужчины. Тит – мой крестник, но тебе он не брат и никто. Мне не так уж важно, что там люди скажут – ты меня знаешь. Но ты сама будешь чувствовать, будто должна ему что-то. Понимаешь?
Огоньки в глазах Судиславы погасли, глаза скрылись под ресницами. Непроизвольным движением она поправила волосы над ушами, чтобы спрятать серьги. Совсем не к месту раздался грубый смех дружинников, толкующих о чем-то своем.
– Тит… – раздумчиво продолжал Баграм, – он часто стал наведываться ко мне. Но ко мне ли? Такого ловкого охотника и отважного воина, я тебе скажу, в Берестье, да и на всей Волыни, больше не сыщется. Ты его, внучка, не обижай, но будь с ним осторожна. Смотри, чтобы голову глупую твою не вскружил и ум твой не исхитил. Кто узнает его помысел? Может, ты ему в сердце легла, а может, это так совпало просто. А может, ты ему как олень, на которого он сети закинул. Обидит тебя, и урвутся корни сердца твоего[9 - Древнерусский речевой оборот.].
Судислава придвинулась к деду, обняла его руку, положила голову на плечо и неотрывно следила за движениями огня. Вдруг подул сильный ветер. Тысячи листьев в черных глубинах ночного леса тревожно зашелестели. Девочка вскинула голову и увидела, как угрожающе раскачиваются над ними тяжелые дубовые ветви. Но никто из мужчин не видел и не слышал этого. Они продолжали говорить, шутить, смеяться, словно вокруг ничего не происходило. И ветер утих так же внезапно, как поднялся. Судислава вдруг подумала, что лучше бы ей было не встревать и не мешать деду довести корабли до ближайшего польского города.
– Не бойся, – разгадал ее мысли Баграм, – мы во владениях мазовецкого князя. Конрад живет в большой любви с нашим князем Владимиром. Он знает о нашем пути. Его люди нас не тронут.
– А кто живет на этой стороне реки?
– Да никто не живет.
– А если идти много дней по лесу?
– Если идти по лесу, дня через три начнутся смоляные топи.
– Непроходимые?
– Опытный следопыт, может, и пройдет, а чужак пропадет.
– А за топями?
– А за топями Ятвягия.
– Значит, ятвяги могут выйти из этого леса? Поэтому на этом берегу нет деревень?
Лицо старика застыло.
– Когда-то ятвяги были жестоким и сильным народом, – ответил Баграм, помолчав, – но с тех пор прошло много лет. Наши князья так повоевали с ними, что ятвяги перестали даже помышлять о разбое. Теперь, видишь, просят князя Владимира о милости. Они ждут нас и встретят как своих спасителей. Так что давай-ка ложись и спокойно засыпай. А я пойду – проверю сторожей.
– Дед.
– Да?
– Когда усну, не буди меня ужасно[10 - Т. е. не испугать при пробуждении (еще один древнерусский речевой оборот).].
– Не бойся, внучка. Я тихо пробужу тебя на заре.
Судислава подложила плащ под голову и устроилась на лежанке из мелкого хвороста, приятно покалывавшего спину. Она вспомнила последнюю встречу с Титом, как он отвел ее в сторону, вложил ей что-то в руку, и она увидела на ладони две орихалковые серьги. А его серые глаза смотрели ей прямо в лицо и ловили ее душу. Судислава подняла веки и опять увидела над головой раскидистые ветви. Они уже не двигались от ветра. Над ними в иссиня-черном небе плыла на запад серебряная ладья.
Тишину порвал чей-то крик. Судислава вздрогнула, открыла глаза и не шевелилась, пытаясь понять, во сне это было или наяву. Костры уже не горели. Месяц заволокло облаками. Ночной холод до дрожи объял ее тело. Потом стали раздаваться сбивчивые голоса: «Кто кричал?» – «Это Правша кричал!» – «Он на страже?» – «Ивашко на страже». – «А где Ивашко?» – «Ивашко!» – «Зажгите огонь!»…
Из лесу опять донесся крик, от которого внутри все съежилось.
– Судислава, беги на корабль и сиди там!
Она не сразу поняла, что слова обращены к ней.
– Делай, что сказал Данила, – услышала она твердый голос деда.
Только тогда Судислава вскочила и побежала к ладье, войдя по колено в холодную воду. Чьи-то сильные руки подсадили ее. Оказавшись на палубе, она присела и, вцепившись руками в борт, смотрела на скопление дружинников на берегу. Из лесу быстро и молча выходили чужие люди. Раздались крики храбрящихся защитников. Донесся лязг и скрежет железа. Какой-то широкоплечий исполин быстро и высоко поднимал большой топор, словно рубил дрова. Крики ярости смешались с ужасными криками боли.
Судиславе послышался сдавленный стон деда. Она зажала себе рот ладонью, отвернулась и скоро по наступившей тишине поняла, что все кончено. Сидя на палубе, перебирая ступнями, она забилась в узкую щель между бортом и мешками с житом. Она понимала, что они сейчас придут, но больше ей некуда было спрятаться.
Ладья покачнулась. Судислава зажмурилась. Ее трясло. Ноги как будто отнялись. Она стиснула зубы, но не могла подавить шум прерывистого дыхания. Скрипнула палубная доска. Тяжелые неспешные шаги отмеряли короткий путь. Кто-то остановился над ней. «Кайлес-кайлес», – услышала она странные слова. Сильная рука взяла пленницу за волосы и вытянула из укрытия. Она закричала от ужаса, дернулась изо всей силы и в первый миг даже не почувствовала боли в порванном ухе. Серьга осталась в руке убийцы. Судислава упала на палубу, но тут же вскочила и прыгнула в воду. Раздался всплеск.
Черные воины стояли на краю корабля и молча смотрели вниз. Никто не выплыл. Месяц снова показался из-за облаков. Деревья замерли над рекой. По речной глади расходились круги.
Слово 2: Патрик
– …я не достоин носить его имя. Он мог разговаривать со своим ангелом, как я говорю с тобой. Он был храбр, как лев. Он умел творить чудеса. – Какие чудеса он творил? – Когда Патрик вернулся в Ирландию, был большой языческий праздник. По обычаю, в тот день, вернее, в ту ночь, никто не смел зажечь даже факел на своем дворе прежде, чем будет зажжен огонь в королевских покоях. Тогда же был канун Пасхи. И вот Патрик приказывает своим спутникам, а их было семь взрослых мужчин и один мальчик, собрать в одном месте много хвороста и дров и развести огромный костер. В ночное небо поднялся такой столп света, что зарево от него увидели даже в Таре[11 - Древняя столица Ирландии.], где собрались на праздник король со свитой, вожди кланов и друиды со всей Ирландии. Король пришел в ярость. Друиды возопили. Все они с большим войском устремились на равнину Бреги, откуда виделся свет. Но когда достигли этого места, во тьме многие перебили друг друга и не нашли, кого искали, а вместо них видели семь оленей, удаляющихся оттуда, – семь оленей, говорю я, и одного олененка. А спустя несколько дней Патрик явился на пир в королевский дворец, пройдя через запертые ворота, – король испугался и не знал, как убить его. Тогда друид капнул яда в чашу с вином и поднес ее святому. Но Патрик перекрестил чашу, и вино превратилось в лед, и только та капля яда не замерзла, и Патрик перевернул кубок, и она вытекла, он снова перекрестил свой кубок, и в нем опять было вино. Тогда друид вызвал его на состязание. Он сотворил страшное заклинание – подул ледяной ветер, и посреди весны повалил густой снег, укрывший землю, но Патрик помолился, и в тот же день вернулась весна.
– Напрасно, напрасно ты рассказываешь так много чудес, монах. Поначалу я слушал тебя и радовался, что был такой святой человек, который видел своего ангела и мог говорить с ним. А потом твои слова стали больше походить на красивые небылицы. Олени какие-то… Как мне, смертному и грешному человеку, поверить в такое? Больше того скажу. Ничто так не угнетает мою слабую веру, как выдумки о мнимых чудесах. Многие люди суетно пересказывают их друг другу со странным восторгом. Наверно, этими сказками они пытаются укрепить свои души, ослабленные маловерием. Но вместо этого вредят и своей и чужой вере. Эти вымышленные чудеса словно шепот древнего змия[12 - Древний змий, древний дракон – мистическая метафора Сатаны в средние века.]. Он – как тот лукавый друид из твоего рассказа – добавляет вымыслы, словно капли яда в вино, чтобы отравить нашу веру в Бога – и потом, когда яд начинает действовать, уже все кажется вымыслом – все отрава.
– Но я, правда, верю в чудеса, совершенные святым Патриком. Верю, потому что есть плод его труда. Он крестил мою родину – Ирландию.
– Князь Владимир, мой предок, имя которого я ношу, крестил Русь[13 - Владимир Святославич, князь Руси в 980—1014 гг. Крещение Руси произошло в 988 г.]. Но он не совершал при этом никаких чудес.
– У него была власть, воины, золото. Разве нет?
– Да.
– А Патрик ничего этого не имел. Подумай, как один простой человек смог обратить к Христу целую страну – такую страну, как Ирландия, говорю я, полную языческих вождей, друидов и древних идолов. Вот оно – главное чудо! Ни ты, ни кто другой не сможет его отрицать. Кому еще после апостолов удавалось такое?
– Если твоя вера в силу чудес так велика, почему бы тебе не помолиться, чтобы спасти загубленный урожай этого года?
– Говорю же, я – не он.
Владимир откинулся на спинку тронного кресла и повел кистью. Зашуршали одежды, скрипнули половицы – все, кроме Патрика, покинули палату. Свет вечернего солнца проникал в терем через высокие окна, падая на гладкий пол и светлые бревенчатые стены желтоватозелеными, под цвет оконных стекол, пятнами, медленно скользившими в направлении трона. Уходящий день был жарким. Поверх нательной сорочки широкие плечи волынского князя покрывала бежевая льняная свита[14 - Свита – рубаха.]. Князь был высокого роста, крепкого телосложения. Волосы русые, кудрявые, борода острижена, рот широкий, глаза большие, светлые. Спокойный взгляд пытался прочесть по лицу гостя, что таилось в его душе.
За прошедшие годы Владимир повидал немало монахов латинской церкви – они принадлежали к разным орденам, носили разные одежды, по-разному вели себя. Бенедиктинцы в черных и бурых плащах с остроконечными капюшонами, гордящиеся древностью своего ордена, заставшего времена Древнего Рима. Цистерцианцы и августинцы в белых одеяниях, проповедующие чистоту нравов и воздержание. Минориты[15 - Францисканцы.], называемые также по цвету плащей серыми братьями, препоясанные веревками, обутые в сандалии на босу ногу, взывающие к бедности и простоте. Братья-проповедники[16 - Доминиканцы.], или, как их еще называли по цвету плащей, черные братья, занимающиеся богословием и миссионерской проповедью, обращенной к язычникам и еретикам. Один из братьев-проповедников, отвечая на укор князя, объяснил эти различия тем, что монахи разных орденов, словно воины Господа, принадлежащие к разным родам войск. Владимир думал, что научился различать их всех. Но этот монах не походил ни на кого из тех, кого князю доводилось видеть прежде.
На вид страннику было около шестидесяти. Мясистое лицо с упрямым подбородком покрывала густая борода, рыжая у щек и побелевшая книзу. Проповедники-латиняне иногда отпускали бороду, когда шли в другие земли нести Слово язычникам. Но вместо обычного круглого гуменца[17 - Гуменцо (тонзура) – выбритое место на голове монаха. Древняя ирландская тонзура имела особенности.] на темени, которое выбривали и латинские, и русские монахи, волосы странника были выбриты ото лба до затылка. Глаза умные и живые, блеклосерые, возможно, когда-то были голубыми. Иноземец имел рост выше среднего, плотное телосложение и, видимо, немалую силу. На нем был сшитый из грубого шерстяного сукна темно-зеленый плащ с глубоким капюшоном, который монах откинул, когда зашел в палату. Перчатки не мешали ему перебирать четки. Дорожный посох он оставил у входа. Кожаная обувь застегивалась ремешками и, судя по мягкой поступи гостя, словно он шел босиком, не имела каблуков. На плече висела сума. Проповедник говорил на русском языке бегло, лишь изредка приостанавливаясь, чтобы вспомнить нужное слово.
– Итак, латинянин, чего ты хочешь от меня? – спросил Владимир.
– Прохода в Ятвягию.
– В Ятвягию, – повторил князь.
– Да. В ту часть земли, дань с которой ты собираешь по праву трехстороннего договора. Прошу твоего позволения нести ее обитателям Слово Евангелия.
– По договору[18 - Договор 1254 г. между Даниилом Галицким, Земовитом Мазовецким и вице-магистром Тевтонского ордена в Пруссии Бурхардом фон Хорнхаузеном.], упомянутому тобой, две трети Ятвягии принадлежат крестоносцам. Там, наверняка, все еще полно язычников. Почему же ты пришел ко мне?
