скачать книгу бесплатно
– Тевтонские братья несут Слово Божье на острие меча. Насколько я знаю, за прошедшие годы они окончательно покорили Пруссию и уже успели побывать в полночной Ятвягии. Там, где хоть раз потрудились огнем и мечом, уже трудно проповедовать… – голос монаха стал глуше, глаза сузились, – трудно проповедовать одним лишь словом…
Владимир уперся щекой в кулак, не отрывая взгляда от странника.
– Какого ответа ты ждешь от меня?
– Ответа, о котором я молил Господа всю дорогу с того дня, как покинул родину…
– Далеко твоя родина?
– На острове, на самом западе Европы, – Патрик опустил глаза.
– И ты, покидая свой монастырь, знал о существовании Ятвягии?
– Да.
– Какой же епископ мог благословить тебя на такой дальний путь?
– Альберт Зауэрбер[19 - Альберт II Зауэрбер – пятый рижский епископ и первый архиепископ в 1253–1273 гг.].
– Альберт Рижский? Он умер много лет назад. Ты, видно, решил посмеяться надо мной, монах.
– Я бы не отважился смеяться над тобой в твоем присутствии. Альберт благословил меня на эту проповедь двадцать четыре года назад.
– О, как же долог был твой путь!
Гость сделал вид, что не заметил насмешки в словах князя.
– Это так. Три месяца прошло с того утра, когда мы с моим спутником покинули на корабле пристань города Дублин. Через день после отплытия мы прибыли к берегу Англии. Мы пересекли эту страну с запада на восток, опять сели на корабль, что плыл во Фландрию, но из-за ненастья высадились в Нормандии. Здесь мальчик, что сопровождал меня, заболел лихорадкой и, сбросив бремя телесной оболочки, отдал долг каждого смертного. Похоронив его и не найдя себе нового спутника, я в одиночку продолжил путь. Так, путешествуя по Франции, я добрался до герцогства Саксония. В Любеке сел на корабль пилигримов и с ними прибыл в Пруссию, в город тевтонских братьев Торунь. Дальше – по большой реке Висла через княжество Мазовия, о котором тебе хорошо известно, потом по Бугу я добрался до Руси. От Мельника до Берестья я шел пешком. Мне сказали, что я смогу найти тебя здесь, потому что ты редко бываешь во Владимире, и я рад этому, потому что это избавило меня от лишних дней пути.
Лицо князя помрачнело. Да, он редко бывал в стольном городе, носившем такое же имя, как его собственное. Недаром на славянском языке слово «волынь» означало поле, луговую степь. Древний град Владимир Волынский стоял слишком близко к степи – дикому полю, со стороны которого стремительно приходили татарские орды – так быстро, что гонцы и разведчики с пограничья не всегда успевали обогнать их и предупредить о прибытии гостей, чтобы князья могли подготовиться к унижению, а жители – спрятать свои пожитки или уйти с семьями куда подальше и переждать лихо. С тех пор, как выжившие после многих проигранных битв русские князья смирились и согласились платить дань, татары стали их союзниками и покровителями. Но такие покровители были хуже врагов. Приходя из степи, надменные татарские темники требовали еще больше дани, царского почтения к себе, прокорма для войска и лошадей, и еще войска, чтобы оно шло с ними дальше на запад – в Польшу, Венгрию, Чехию. Но они могли и не пойти дальше, а вместо этого задержаться на много месяцев здесь, и это было страшнее, потому что земля, которую они избирали для стоянки и пастбища, превращалась в пустыню. Они могли угнать людей и скот в степь, могли потребовать от князей для подтверждения дружбы и доверия срыть валы и разобрать стены своих замков и городов. Бывало, они приходили каждый год, а бывало, не появлялись по несколько лет, и жизнь возрождалась. Вырастали дети, не знавшие этого страха. Но потом они все равно приходили. Здесь, на полночи Владимирского княжества в городах лесной Руси, дышалось спокойнее, хотя тоже было небезопасно. И Владимир все чаще искал себе прибежища в этом краю. Но обсуждать это с латинским монахом он не собирался.
– Вы, латиняне, называете нас, русинов, схизматиками за то, что мы следуем в вере и обрядах грекам. Своих язычников крестите так, что после вашего крещения остаются трупы и пепелища. Ты же пришел ко мне и просишь позволения крестить покорных мне язычников – не мечом, а словом. Так чего же, спрашиваю тебя снова, ты ждешь от меня?
– Каждый будет держать свой ответ в судный день. В моих руках нет меча.
Ирландец развел руки, показывая открытые ладони, на одной из которых блеснули бусины четок.
– Не хочешь ли ты сказать… – прищурился Владимир, – что не согласен с образом действий тевтонских братьев?
– В моей суме только книга, крест и немного еды…
– Как у Мейнарда.
Князь не пояснил, что хотел сказать этим именем. Гость ждал и, возможно, молился. Владимир пригладил короткую бороду и когда снова заговорил, в его бесстрастном голосе уже не было ни любопытства, ни раздражения:
– Я рад твоему прибытию. Любой христианин – желанный гость в моем доме. Ты можешь гостить у меня и священников моей земли, сколько пожелаешь, при условии, что не будешь проповедовать у нас свой обряд. Ты получишь все необходимое для твоего содержания. Когда отправишься в обратный путь, я дам тебе грамоты для королей твоей земли и скромный дар для твоей обители. Что касается твоей просьбы, я не могу позволить тебе идти к ятвягам, и пусть мой отказ не омрачит твоего сердца.
Ирландец сжал губы и поклонился. Владимир успел заметить, как холодно блеснули серые глаза, и подумал, что этот человек из упрямой породы людей, поступающих по-своему даже под страхом жестокой кары.
– Покажи мне свою книгу…
Патрик выпрямился, бережно извлек из сумы рукопись в переплете из темной кожи и, приблизившись, протянул правителю. Владимир неспешно развернул пергаменные листы в середине книги. Строки были написаны на латыни округлыми буквами. Пальцы перевернули несколько страниц. Глазам открылся волшебный лес миниатюр: лев, бык, крылатые существа – орел и ангел. Тонкие линии орнамента поднимались на полях, как болотный хмель обвивается вокруг ольхи, десятки раз переплетаясь друг с другом, образуя кольца, водовороты и линии пламени, прежде чем исчезнуть в пасти неожиданно выползшей откуда-то змеи или мифического зверя.
– Что в ней? – спросил князь.
– Четыре Евангелия, Псалтирь и некоторые пророческие книги.
– Мало червленого цвета… – подумал Владимир вслух, – много измарагда[20 - Измарагд – изумруд.] и древесного. Золото, лазурь…
Патрик, разглядывавший вместе с князем листы рукописи, бросил короткий взгляд на его лицо и заметил, как оно преобразилось – как будто засветилось изнутри. Глаза Владимира жадно смотрели на миниатюры и незнакомые слова, словно душа его пила и не могла напиться. Князь бережно перевернул еще несколько страниц.
– Что написано здесь? – спросил он.
Патрик прочитал отрывок из псалма. Владимир закрыл книгу и одновременно – глаза. Прошептал что-то, перекрестился, поднял веки и развернул наугад пергаменные листы. Он подал книгу монаху, указав перстом на строки, и ирландец прочитал:
– Бог помазал меня благовествовать нищим, исцелять сокрушенных сердцем, возвестить пленным освобождение и слепым прозрение, возвестить год Господень благоприятный и день воздаяния Бога нашего, утешить плачущих…
– Читай дальше.
– …их назовут народом праведным, насаждением Господним во славу его, и застроят пустыни вечные, прежде запустевшие, возобновят разоренные города, запустевшие с древних родов…[21 - Ис. 61.]
Владимир жестом прервал чтение.
– Возобновят разоренные города, запустевшие с древних родов… – повторил он, глядя в желто-зеленое окно, – мой человек отведет тебя и покажет, где ты сможешь передохнуть с дороги и подкрепить силы. Я еще подумаю над твоей просьбой.
Ирландец прижал книгу к груди и направился к выходу не поклонившись. Уже у двери князь окликнул его и спросил во второй раз:
– Ты же знаешь, какая дикая страна Ятвягия и какова была судьба проповедников, ходивших в те места. Ты не можешь творить чудеса, как тот древний Патрик, не обладаешь войском, как тевтонские братья. А если у тебя нет никакой силы, для чего идешь туда?
– Чтобы умереть там… – тихо, но твердо промолвил странник.
Владимир Василькович видел, что гость ответил искренне, приоткрыв этими словами некую личную тайну, о которой не говорил вслух.
Путника, много дней не евшего горячей еды, проводили в поварню и накормили кашей с пшеничными отрубями. Потом отвели в тесную избу. Внутри было прохладно, в ноздри била древесная сырость, слабый сумрачный свет проникал через узкое оконце. В углу стояла маленькая глиняная печь. В щели меж рассохшимися бревнами копошилась мышь. Значит, крыс не было. Как же здесь было хорошо! Присев, Патрик понял, как сильно устал. Княжий холоп растопил огонь и принес рогожу, чтобы было, чем укрыться ночью.
Глаза привыкли к полумраку. Патрик увидел на стене против печи, выше освещенного дрожащего пятна, полку. Он положил на нее суму с книгой, снял плащ, власяницу и долго держал над дымом. Обкурив ризы, он опять оделся и препоясался, нащупав пальцами зашитые в пояс монеты. Потом опустился на колени, вспомнил, что оставил четки в суме, но уже не стал подниматься, сложил руки в замок и, положив локти на скамью, начал негромким и ровным голосом произносить молитвы на латыни, отшлифованные за многие столетия христианства до совершенства. Потом умолк. И вдруг заговорил на родном ирландском:
– Господи, знаю, что согрешил. Но кому мне здесь исповедоваться? Я обманул князя, но слова, которые я прочел, были на соседней странице. Я решил, что Ты так устроил. У меня не было времени подумать. Как еще я мог убедить его? Иначе для чего я проделал этот путь? Разве не в том была Твоя воля? Как мне узнать, Господи? Как же просто все было бы, если бы Ты не молчал! Я делал бы все по Твоему слову, и душа моя была бы спокойна. Знаю, знаю, что не могу слышать Твоего голоса только по моей немощи. Ибо голос Твой опалит, и вид Твой испепелит. Только такие святые, как Патрик, могут без ущерба для себя общаться с небесными силами. Но ведь он и так был святой. Ему легче было понять, чего Ты хочешь. А мне как быть? Господи! Ведь мне, грешному, помощь нужна больше. О, если бы мог я, как святой Патрик, видеть своего ангела! А он направлял бы меня… Он ведь здесь? Сидит рядом – крылья приподняты, взор ясен, одежды белы, как снег…
Рука дотронулась до темной пустоты. Пламя в печи слабо потрескивало, проживая короткую жизнь. Донеслось шуршание дождя.
– Знаю, что дело во мне. Если бы я постился чаще, молился сильнее, удерживал сердце от недобрых помыслов, не завидовал бы, не гордился, не обманывал… не обманывал.
Монах горько вздохнул.
– Разве не в том была Твоя воля? – повторил он с чувством. – Иначе зачем, зачем из ночи в ночь мне снится тот день в городе Рига? Зачем архиепископ Альберт является мне и повторяет одни и те же слова, которые сказал двадцать четыре года назад: «Это целый мир, и ты спасешь его». Я ведь тогда немало потрудился, ходя по Литве и Налынанам, обращая язычников во времена короля Миндовга. Но в Ятвягии шла война, и я убоялся туда идти. И вот – я пришел опять. И я все так же боюсь, Господи! Но я пришел. А если я напрасно обманул русского князя, сам наложи на меня епитимью, какую хочешь, и я смиренно приму все, что случится со мной в последующие дни. Лишь бы свершилась воля Твоя, какой бы она ни была.
Патрик умолк и ясно различил частые равномерные постукивания по древесной кровле. Дождь напомнил монаху о родном острове. Он лег на скамью, закрыл глаза и прежде, чем уснул, прошептал на родном языке:
– Я возложу в эту ночь тело и душу мои на Твой алтарь, милосердный Отче, царь небес. Я возложу в эту ночь тело и душу мои на Твой алтарь, Иисусе Христе, победивший смерть. Я возложу в эту ночь тело и душу мои на Твой алтарь, Дух совершенной истины. Вы сохраните меня от зла в эту ночь. Троица меня защитит, Троица меня оправдает, Троица будет хранить меня этой ночью и всегда…[22 - Здесь и далее тексты ирландских молитв собраны на основе текстов гэльских молитв, записанных английским фольклористом XIX в. Александром Кармайклом в Западной Шотландии, где среди труднодоступных гор и островов дольше всего сохранялся дух древнего ирландского христианства времен святых Патрика и Колумбы. При этом использовались материалы статьи «Слава Шотландии» протоиерея Андрея Филлипса в переводе Дмитрия Лапы: [Электронный ресурс]. – Режим доступа: Pravoslavie.ru. – Дата доступа: 02.06.2012.]
Слово 3: Стегинт
Берестье стоял среди обширных лесов в глубине Волынского княжества на острове между Бугом, Муховцом и узкой протокой. Около сотни дворов. Тесные деревянные избы с хозяйственными пристройками. Улицы, вымощенные продольно расколотыми бревнами. Вокруг острова возвышалась крепостная стена. Около въездной вежи разместился княжий двор. Выше других построек поднималось единственное каменное сооружение – одноглавая церковь Святого Петра. Напротив брамы[23 - Брама – ворота, преимущественно защитного типа. Старославянское слово, сохранившееся во многих славянских языках, имеет один корень со словом «оборона».] через протоку перекинут мост, соединявший остров с окольным городом. Его постройки и дворы были просторнее, однако в случае внезапного нападения крепостные стены не могли защитить его жителей.
Город принял странника с далекого запада настороженно. Странный был этот монах. Стрижка что ли у него была не такая? Мужики молча рассматривали гостя, покручивали усы, немногие просили благословения. Бабы косились и перешептывались. Дети нашли забаву отслеживать его передвижения, словно охотясь, но когда монах оборачивался и смотрел на них, пугающе выпучивая глаза, удирали, а он ухмылялся в рыжие усы и продолжал путь. Княжеские люди относились к гостю почтительно – кормили, позволяли свободно передвигаться по городу, но когда он выходил за ворота, за ним следовал кто-нибудь из холопов или дружинников.
В назначенный срок Владимир не принял Патрика. В городе что-то случилось. Женщины голосили, мужики ходили смурые. Ирландец провел день в избушке, читая молитвы. На следующий день он узнал от приходского священника, что где-то в Мазовии погибли тридцать семь людей князя, среди которых было немало берестян. Владимир велел собирать войско и уехал в столицу. Понимая, что оказался в чужом городе в плохое время, Патрик еще день остерегался отходить от избы.
Рядом с речной пристанью разместился небольшой рынок, посещаемый торговцами, путь которых лежал по Бугу, – польскими из Мазовии и русскими из Волыни и Галиции. Гости с запада обычно продавали сукно, ремесленные изделия, оружие, покупали шкуры и кожи, мед, воск. Могли купить хлеба и мяса в дорогу – за еду в этом году платили дорого.
К берегу пристала ладья. Коренастый купец с окладистой бородой сошел на землю, ведя за собой худого босоногого подростка. Веревка стягивала невольнику шею. Обношенная рубаха без рукавов открывала тонкие жилистые руки. Порты едва прикрывали колени. Лицо у него было узкое и загоревшее, темно-русые волосы взлохмачены. Мальчик терпеливо сносил боль и только изредка постреливал исподлобья колючими глазами. Купец остановился посреди рынка, широко расставив ноги, как кряжистое дерево, и, оглядевшись, спросил громким и наглым басом:
– Кто Тита видел?
– Здрав будь, Ярыга, – спокойно сказал ему один из горожан, человек лет сорока, в простой, но чистой одежде.
– И тебе быть здоровым, Борко. Тита ищу.
– Нет его в городе.
– Как это нет?
– Людей спроси, если мне не веришь. В леса ушел на охоту. Когда вернется, Бог весть.
– Да ведь он сказал давеча, что купит у меня ятвяга!
– Зачем ему ятвяг?
– Не знаю, какого черта ему понадобился ятвяг, но я его привез, как договорились! Что мне делать теперь с этим зверенышем? – купец резко дернул веревку. – Покупай ты, раз его нет.
– Успокойся, Ярыга. С тобой Тит договаривался. Не я. С ним и разбирайся.
– Я этого Тита увижу, на дереве подвешу за ноги! Так ему и передай.
– Тогда скорее он тебя подвесит, Ярыга. Не обижайся.
Купец сплюнул на землю и бранно выругался.
– Этот мальчик – ятвяг? – спросил кто-то третий.
Мужики обернулись и увидели монаха в зеленом плаще.
– Ну да… – отозвался торговец, взглядом оценивая латинянина, – ятвяг-злинец, пять лет назад во время последней войны взял. Выносливый. Ест мало.
Патрик приблизился. Мальчик зыркнул на него волчьим взглядом, от которого проповеднику стало немного не по себе.
– Как звать тебя?
Ответа не последовало.
– Он не говорит по-русски?
– Говорит. Но если упрется, не уступит, пока хлыстом не уважишь.
Патрик присел на корточки и, глядя на пленника снизу вверх, заговорил на другом языке. Ярыга и Борко переглянулись, догадавшись, что монах говорит по-ятвяжски.
– Я попробую тебя выкупить. Ты будешь свободен и сможешь вернуться на родину. Но мне нужно, чтобы ты сопровождал меня там, потому что я направляюсь туда же. Мне нужно, чтобы ты помогал мне находить пути, разговаривать с твоими соплеменниками, объяснял их обычаи.
Ятвяг пристально посмотрел на Патрика.
– Ты христианский вайделот?[24 - Вайделоты – языческие жрецы у пруссов, литовцев и других балтских племен.]
– Да, – согласился Патрик подумав.
– Идешь к нам говорить про своего Бога?
– Верно.
– Ты дурень.
– Почему?
– Тебя убьют.
– Не похоже, что ты ищешь свободы.
– Если хочешь, заплати за меня. Я пойду с тобой. Но я не буду тебя защищать.
– Этого от тебя не потребуется… – согласился ирландец.
Патрик поднялся и обратился к хозяину:
– Какую цену ты хочешь?
– Тит обещал хороший выкуп, – почесал затылок Ярыга, – гривну серебра[25 - Гривна серебра весила около 204 граммов серебра. Такова же была средняя цена раба (рабыни стоили дороже). Во время войн, когда появлялось много пленников и предложение превышало обычный спрос, бывало, что цены падали в десять раз и даже больше.] и тридцать шкурок сверху.
– Ты хочешь продать раба по цене рабыни? – заметил Борко, скрестив руки на груди.
– Да ты посмотри, какие у него зубы! Все на месте. Глянь, жилистый какой! Один раз покормишь, и день будет работать…
– Я дам за него восемь английских монет[26 - Пенни (пенс) – средневековая монета Англии. В 1179 г. – 1,45 граммов серебра.], – сказал Патрик.
Ярыга громко расхохотался.
– Двенадцать монет, – согласился ирландец, – больше у меня нет.
– Да я лучше утоплю его здесь перед рынком за то, что он мне столько крови попортил!
