скачать книгу бесплатно
Радостным жаром обдало тогда Тэмуджина. Быстро потянувшись, он схватил Бортэ в охапку, посадил к себе на колени и крепко, изо всех сил обнял. Ему, которого и родные домочадцы не всегда понимали, не всегда соглашались с ним, радостно было видеть в своей жене единомышленницу, которая с полуслова уловит его думы и без оглядки пойдет за ним по любому пути.
VI
В конце осени, когда в тайге опадали с деревьев листья, Тэмуджин вместе с Боорчи и Джэлмэ ездил к Мэнлигу. Ни с ним, ни с Кокэчу он не виделся со дня своей свадьбы. Расставшись с ними в довольно неопределенных отношениях – не друзьями, как прежде, и не врагами, чему как будто не было явного повода, – теперь, хорошенько все обдумав, он решил возобновить прежние связи.
«Нужно во что бы то ни стало сохранить их в числе моих сторонников, – рассчитывал он, – и тогда Мэнлиг по-прежнему будет присматривать за отцовским войском, чтобы оно не разбежалось прежде времени, а Кокэчу будет заступаться за меня среди шаманов и перед духами. А в будущем, когда придет время возвращать отцовский улус и хан Тогорил обратится к борджигинским нойонам, эти будут действовать снизу и склонять народ под мое знамя…»
На дружбе с ними настаивала и мать Оэлун, повторяя, что не будет счастья тому, кто враждует с шаманами.
Тэмуджин задолго приготовился к этой поездке, старательно обдумав предстоящую встречу с отцовским нукером. Не зная, как Мэнлиг теперь относится к нему, он решил проведать, что у того на уме, да еще между делом выяснить, не узнал ли он как-нибудь о его поездке к хану Тогорилу. В любом случае он поставил цель вновь заручиться расположением влиятельного воина, возродить былую дружбу с ним.
В то же время Тэмуджин хотел дать отцовскому нукеру ясный намек на то, что он не прежний подросток, что время идет вперед и вместе с ним он растет и взрослеет, а когда-нибудь достигнет могущества – и потому не нужно смотреть на него как на малого ребенка. Для этого он взял с собой не братьев, что было бы прилично, когда он едет к близкому его семье человеку, а нукеров. Их он взял для того, чтобы показать Мэнлигу, что он не одинок, что у него есть друзья и что он прибыл к нему как нойон, а не как простой человек.
За несколько дней до поездки Тэмуджин попросил матерей сшить хорошую соболью шапку из тех шкурок, которые позапрошлым летом они с Бэктэром получили в подарок от хамниганов. Шапку он повез Мэнлигу тоже с умыслом: с одной стороны, чтобы задобрить, а с другой – показать тому, что перед ним не беспомощный нищий, ищущий подаяния, а хозяин своей жизни, способный одаривать за услуги, что и в будущем он собирается щедро платить за добро, а не жить на готовом и быть кому-то обязанным.
И повод для поездки к нему был найден весомый: нужно было обменять двух меринов и забрать у него несколько дойных коров – из тех, что остались у того еще от владений отца Есугея. Теперь, когда айл их пополнился новыми людьми, они без труда могли управиться со своим небольшим поголовьем, и поэтому приезд его не должен был сильно удивить Мэнлига.
* * *
Мэнлиг встретил их холодновато. Он вышел на топот коней, с видимым равнодушием оглядел их. Выждав, негромко ответил на приветствие и знаком пригласил в юрту.
«Видно, он знал, что мы приедем, – тая беспокойство под добродушной улыбкой, Тэмуджин сошел с жеребца, – наверно, Кокэчу каким-нибудь своим способом узнал и предупредил его… Но знают ли они о моей поездке к Тогорилу?..»
Тэмуджин сел на хойморе рядом с хозяином, за ним сели Боорчи и Джэлмэ. Жена Мэнлига, молчаливая, как помнил ее Тэмуджин, суровая видом женщина, поднесла гостям молока.
Побрызгав очагу и онгонам, они отпробовали и поставили чаши на стол.
– Мэнлиг-аха, – Тэмуджин взял из рук Боорчи чистый замшевый мешок, вынул оттуда высокий, пышно вышитый соболий малахай, – в знак нашей дружбы я привез тебе небольшой подарок…
Он надел его на голову Мэнлигу, успев заметить, как у того потеплели глаза, довольно сощурились, утопая в мелких морщинках. Тот, было видно, принял его подарок как знак подношения младшего старшему и согласия быть послушным, и сразу размяк духом.
– Я всегда знал, что ты умный парень, – сказал Мэнлиг, обеими руками сняв с головы шапку и любуясь пышным мехом. – Ты знаешь, с кем нужно дружить, а друзья в наше время – главное в жизни.
– Вы с Кокэчу многое сделали для нашей семьи в самую трудную пору, и это мы никогда не забудем, – сказал Тэмуджин и повторил: – Ничто, сделанное вами для нас, никогда не забудется.
Мэнлиг на миг прижмурил глаза, ища затаенный смысл в его словах, и тут же безмятежно посмотрел на него.
Тэмуджин был рад, что отношения между ними вновь налаживаются, и старался задобрить его окончательно.
– Верно вы сказали, Мэнлиг-аха, в наше время без друзей ничего не достигнешь, и ваша дружба для меня очень дорога. Ведь главное нам с вами добрые отношения сохранить и в будущем всегда быть заодно. Тогда нас никто не одолеет.
– Ты становишься взрослым, а ум у тебя в крови, от предков! – похвалил его Мэнлиг, с улыбкой глядя на него. – Вот за что я тебя люблю – за ум! Правильно ты говоришь: кругом у нас враги, все готовы загрызть, так как же нам с тобой не помогать друг другу, ведь у нас с тобой рядом никого и нет. Я, ты да твой друг и мой сын Кокэчу, и еще наше войско – вот и вся наша сила…
Тэмуджин понял, что Мэнлиг ничего не знает о его поездке к Тогорилу, и успокоенно перевел дух.
За угощением они долго беседовали о положении в степи, о том, что происходит в племени. Мэнлиг скоро убрал с лица добродушную улыбку и теперь покровительственно поглядывал на него, подчеркивая свое старшинство. Он внушительно говорил о том, чего они вместе должны добиваться.
– Единства в племени теперь не будет, северные и южные роды окончательно разошлись, и это нам на руку, – склонившись вперед, он пристально смотрел на него. – Борджигины отныне будут стараться бить керуленских как можно сильнее, те же будут огрызаться как обреченные волки, которых прижали к горной скале. Вражда между ними с каждым днем будет углубляться: пролитой крови будет все больше, а там пойдет такая взаимная месть, что не найдешь уже правых и неправых. И они будут воевать до тех пор, пока не ослабнут окончательно. А когда они придут к тому крайнему положению, что знать не будут, что им всем дальше делать, вот тут мы с тобой выступим со своим войском и объединим весь народ под твоим именем. И ты, как когда-то твой прадед, поднимешь знамя племени.
«Вон чем он хочет воспользоваться! – думал Тэмуджин, слушая его. – Войной между родами… И одним разом хочет все племя захватить, и северных, и южных, с тайчиутами и джадаранами, со всеми без остатка… И добиться этого он хочет, использовав мое знамя… Ну нет, сейчас я хочу лишь вернуть отцовский улус и больше ничего… И радоваться тому, что роды проливают между собой кровь, не могу. Ханом, как предсказывали мне шаманы, стану, если меня другие изберут, но навязываться насильно, да еще дождавшись, когда все обессилят, – это не по мне!»
Однако, избегая споров, он умолчал об этом, сказав лишь:
– Будь моя воля, я бы прямо сейчас прекратил грызню в племени. Нельзя ли как-нибудь положить этому конец?
Мэнлиг усмехнулся, развел руками:
– А как мы можем это сделать? Ведь это сами люди хотят воевать! Никто их не заставляет!
– Как же так? – Тэмуджин удивленно посмотрел на него. – А Таргудай и другие нойоны? Ведь это они гонят людей на войну, они заставляют…
– Эти только ведут толпу, как волчью стаю ведут вожаки. Если бы люди сами не хотели, никто не смог бы их заставить. Ведь нельзя людей заставить есть траву, потому что они не хотят ее есть, а убивать друг друга они хотят, чтобы отнять добро у других, чтобы жилось им сытно. А высокие и красивые слова лишь для того, чтобы оправдать себя и повести за собой других, и слова всегда найдутся…
Тэмуджин слушал его задумавшись. Слов против доводов старого воина что-то не находилось.
– И до тех пор они будут резать друг друга, – внушал ему тот, – пока не устанут лить кровь, пока не увидят, что на этом пути им всем скоро конец: некому станет продолжить род, некому будет пасти скот и охотиться. Да и на самих, обессиленных войной, могут напасть другие и забрать в рабство… И вот когда поймут это, они захотят вернуться к мирной жизни, возжаждут покоя и без раздумий пойдут за тем, кто призовет их к миру, заставит всех убрать оружие. Так всегда было, так всегда и будет, пока люди живут на свете.
Тэмуджин, оторвавшись от дум, спросил:
– А нельзя ли хотя бы войско отца удержать в стороне от войны? Им-то ведь не за что воевать.
– Прямо отказаться от войны нельзя, – сказал Мэнлиг. – Ведь семьи наших воинов держат скот на джадаранских пастбищах по уговору, что будут с оружием стоять за них. Если они откажутся, то керуленские монголы прогонят их, и тогда останется им идти с повинной головой обратно к Таргудаю, и попадут они на ту же войну, только с другой стороны, да в самое пекло. А главное, потом их Таргудай разбросает по разным местам, они разбредутся, и уже не соберешь их.
– А если им на время укочевать в другие земли? – допытывался Тэмуджин. – Например, в кереитские степи…
Тут он едва не поперхнулся словами, смолкнув, и опасливо покосился на Мэнлига: не выдал ли свою тайну, упомянув о кереитской стороне? Однако тот оставался беспечен. На некоторое время он задумался над его предложением, но тут же отверг:
– Нет. Тогда у нас с тобой не будет никакого веса в племени. Нам скажут: вы жили в стороне, так и живите, не лезьте в наши дела. Поэтому нам сейчас надо быть в самой гуще, чтобы потом наше слово было значимо.
– Ведь погибнут люди, – неуверенно спорил с ним Тэмуджин.
– Ну, без потерь не обойтись, – нахмурился Мэнлиг, – но наши тысячники не такие глупцы, чтобы в чужой войне совать свои головы под удар. Они сберегут людей.
Немного успокоившись, Тэмуджин перевел разговор на другое, стал расспрашивать о положении у южных монголов. Мэнлиг подробно объяснял ему:
– Если раньше борджигинские роды были едины и все держались вокруг киятов и тайчиутов, то керуленские жили порознь, они не смотрели друг на друга как на близких соплеменников. Только теперь, когда борджигины стали нападать на них, они начинают объединяться. Самые сильные среди них джадараны, вокруг них все и сбиваются, а у самих джадаранов все держится на одном Хара Хадане. Братья его – люди мелкие, глупые, далеко им до старшего. У других керуленских родов тоже нет такого, как Хара Хадан, который мог бы собрать всех вокруг себя. У одних, как твой тесть Дэй Сэсэн, сил мало, у других, как баяуты или джелаиры, есть силы, но нет ума и духа. Так что нам с нашим войском только Хара Хадана и нужно держаться…
* * *
Обратно Тэмуджин ехал, гоня вместе с нукерами свое небольшое стадо, и обдумывал разговор с Мэнлигом. Он был доволен, что отношения между ними вновь наладились. «Когда придет хан Тогорил, тогда посмотрю, как Мэнлиг поведет себя, а пока он будет со мной», – думал он.
Но больше всего поразили его слова о том, что никто людей не заставляет воевать, что они сами желают уничтожить друг друга.
«Ведь нельзя заставить людей есть траву… – тяжелой правдой звучали слова отцовского нукера. – А губить других они готовы, они хотят забрать чужое добро, чтобы самим жилось хорошо…»
Мысль эта занозой сидела в голове и не отступала.
«Выходит, все люди виноваты в нынешних бедах, – думал он, – а не одни такие, как Таргудай. Они с радостью идут за теми, кто ведет их грабить и убивать… Тогда чем же люди отличаются от животных, от волков и медведей? А как же разум у людей? К чему тогда все слова о справедливости, мужестве и отваге, которые люди произносят все время, если они думают лишь о себе и о том, как нажиться, хотя бы и за счет убийства других?»
Не придя ни к чему, поколебавшись, он подозвал к себе нукеров. Те отстали от коров и коней, которых гнали, подъехали к нему.
– Вы запомнили, что говорил Мэнлиг о людях? – спросил он. – О том, что они сами хотят войны.
– Помним, – ответил Джэлмэ.
– Что вы думаете об этом, прав он или нет? – Тэмуджин с притворной беспечностью посматривал на них.
– Правильно он говорит, – сказал Боорчи, – каждый хочет что-нибудь отобрать у другого, вот и воюют люди.
– Ну, разве все только из-за этого воюют? – подавляя в себе недовольство, сказал Тэмуджин. – Есть ведь и такие, которые защищают свои улусы, мстят за кровь предков, сородичей.
– Есть, – пожал плечами тот, – только сегодня они защищаются, теряют сородичей, страдают и плачут, а завтра сами нападут и будут так же убивать, заставят страдать других, а отговорка, верно говорит Мэнлиг, всегда найдется. Все говорят, мол, делаем благородное дело, мстим за кровь предков, когда главное для всех – награбить чужое. А нойоны хотят усилиться, власть свою расширить, побольше подданных под себя собрать. Вот и воюют люди.
– А ты что думаешь, Джэлмэ? – спросил Тэмуджин.
– Человек тот же зверь, – подтвердил тот его мысли, – он ничем не отличается от медведя или волка, кроме того только, что он двуногий и в руках у него оружие. Если ему будет угрожать опасность, то он будет убегать и прятаться, а если ему безопасно, то сам нападет и готов будет съесть, чтобы утолить свой голод.
Тэмуджин, внутренне загорячившись, хотел заспорить, разоблачить, но, как и тогда, при Мэнлиге, не нашел весомых доводов и промолчал.
VII
Новые столкновения между ононскими и керуленскими монголами начались в пору зимней облавной охоты, когда родовые отряды были в сборе, а оружие и снаряжение у воинов, по древнему обычаю тщательно приготовляемое к строевому смотру перед охотой, находилось в лучшем виде.
В этот год все монгольские роды, каждый из которых в летнее нашествие чужеземцев потерял немалые части своих стад, старались сберечь оставшееся поголовье, почти не резали скот, обходясь кто рыбой, кто птицей и тарбаганами, а теперь они с первым же снегом бросились добывать звериное мясо.
Издавна сложилось так, что ононские борджигины охотились в своих северных горных дебрях, где не было недостатка в богатых зверем долинах, а керуленские роды ходили по верховьям своей реки, в южных отрогах Хэнтэйских гор, да еще им оставались сухие степи по обе стороны Керулена, где паслись несчитанные стада дзеренов. Из года в год в эту пору отряды южных и северных монголов передвигались по своим путям, и до сих пор ни те, ни другие не меняли направления движения своих войск.
На этот же раз борджигины, в течение первого зимнего месяца обойдя свои горные пади, вдруг стремительным прыжком переметнулись на юг, в сторону Керулена. Редкие очевидцы, оказавшиеся на их пути и издали видевшие рысящие борджигинские колонны, думали, что те захотели пополнить свою охотничью добычу стадами дзеренов, пасшихся здесь. Однако в окрестностях горы Бэрх те с ходу захватили в снежной степи несколько олхонутских и хонгиратских лошадиных табунов, перебили немногочисленную охрану. В другом месте они забрали один из куреней джелаиров, и всем стало ясно, что борджигины пришли не охотиться, а продолжить свои нападки на южных соплеменников. Вновь в монгольской степи запахло кровью.
Перед этим в зимней ставке Таргудая на южном берегу Онона – в том самом месте, что и в прошлую зиму, когда в плену у него пребывал Тэмуджин, – собрался совет борджигинских нойонов.
Совет шел в айле Таргудая. Хозяин заранее приготовился к важному событию, обставил все пышно и торжественно: своими руками зарезал черного жеребца, возжег огонь на внешнем очаге и принес жертву восточным военным хаганам.
Из большой юрты по такому случаю были убраны домашние пожитки, войлочный пол сверху был устлан яркими сартаульскими коврами. Вдоль стен восседали созванные со всей долины родовые нойоны – тайчиуты, кияты, бесуды, арулады, баруласы, буданы, сониды, сулдусы, оронары, хабтурхасы, другие… Между тайчиутами теснились ближние нукеры Таргудая – те, что были при нем во время летнего отступления в низовье.
Сам хозяин, одетый в синий шелковый халат, в белую, как снег, войлочную шапку, на которой были вышиты знаки его родовой тамги, важно возвышался на хойморе. Вновь уверенный в своей власти, в том, что нойоны и нукеры послушны ему, он с суровым видом посматривал вокруг.
Выждав, когда расселись последние запоздавшие, найдя свои места по старшинству и родовитости, он еще раз оглядел лица нойонов и неспешно заговорил.
Гости, съехавшиеся второпях по грозному его зову, еще не зная, о чем будет разговор, поначалу напряженно внимали его словам, стараясь понять, к чему он ведет. Скоро, по ходу витиеватой его речи уловив смысл, они начали радостно кивать, тряся бородами, пышными лисьими и выдровыми шапками.
Таргудай, тая в сдержанном, степенном голосе ликующее торжество, возглашал:
– Настало время нам рассчитаться с этими негодными людьми. Это они виноваты во всех наших бедах, из-за них мы пострадали и лишились табунов. Они сложили оружие в то время, когда чужеземцы угоняли наш скот. Они спасали свои никчемные жизни, когда мы, не покорившись врагам, отступали в низовья и там, подобно раненым волкам, огрызались от пришельцев. Теперь пришло время отмщения – мы разгромим их, заберем у них все, табуны и подданных. Я, ваш старший нойон, даю вам это право… Нукеры мои и младшие братья! – В этом месте он радостно возвысил голос, оглядывая всех и поднимая толстый указательный палец. – Вы помните, я еще там, на Аге, обещал вам: если будете верны мне, я вам найду хорошую добычу. Сейчас я вам эту добычу даю. Все, что увидите и сможете взять по обоим берегам Керулена, ваше! Заберите себе все, вы – законные хозяева!..
– Хурай! – исступленно взревели нойоны и нукеры. – Верно указывает нам Таргудай-нойон!
– Пора наказать этих предателей!
– Пусть возмещают наши потери!
– Так будет справедливо!
– А если они заартачатся, тогда мы их всех уничтожим! – гремел рев охрипшего на охоте Бури Бухэ, покрывая голоса остальных. – Чтобы больше не было в нашем племени предателей!
– Всех до одного истребим! – вразнобой заливались злые голоса. – Вместе с детьми вырежем!
– Саблями порубим, копьями поколем! – орал Бури Бухэ.
– А подданных себе заберем.
– Наконец-то у нас наладится жизнь!
Увидев долгожданный выход накопившейся в них великой злобе – на порушенную в последние годы жизнь в племени, на то, что исчезли прежние покой и благополучие, – борджигинские нойоны ликовали в предчувствии мести и богатой добычи. Несказанно обрадовались они возможности восполнить свои потери в стадах и обрести новых подданных.
Когда гомон немного поутих, неожиданно раздался бесстрастный голос пожилого оронарского нойона. Хмуро поглядывая на остальных, он задумчиво сказал:
– Дело это непростое, наскоком нельзя его решать. Сначала надо бы хорошенько подумать, чтобы не вышло ошибки. Все-таки не чужие нам керуленские монголы, а наши кровные соплеменники. Если между нами начнется война, потом нелегко будет ее остановить. Рекой будет литься кровь, а к чему все это нас приведет? Нет, надо хорошенько подумать нам…
– О чем ты говоришь? – недоуменно оглянулся на него хабтурхасский нойон. – Что тут тебе еще непонятно?
– Сначала надо разобраться, они ли на самом деле виноваты в наших бедах, – сказал оронар.
Тут же раздраженно вскричали тайчиуты и ближние к ним нойоны:
– А кто тогда виноват, если не они?..
– Ты что запутываешь нам дело!
– Ум свой хочешь показать?
– А он всегда так: один он умный, а вокруг все глупцы.
– Все уже ясно! Нечего раздумывать.
Таргудай, в мстительной усмешке скривив губы, выжидающе потупил взгляд. Оронарский нойон, видно, хотел сказать в ответ всем что-то весомое, он вскинул голову и решительно оглядел других нойонов, но тут заметил изменившееся лицо Таргудая, злобно прищуренные глаза. Он подумал о чем-то про себя и как-то разом сник. Смущенно пожав плечами, примирительно сказал:
– Что мне перед вами показывать? Говорю лишь, как бы ошибки не было… Даже если и отгоним у них скот, сами они просто так не дадутся нам в руки. Джадараны и джелаиры сильны, вокруг них соберутся другие роды. Могут уйти в другие земли, и тогда обнажатся наши южные границы. Нам же будет хуже. Кто будет нас с той стороны прикрывать?
Но нойоны, уже почуяв запах добычи, не желали отказываться от нее. Они решительно отмахнулись от доводов оронара:
– Пусть уходят!
– И без них сможем защититься.
– Где были эти твои керуленские, когда летом пришли онгуты и чжурчжени? – кричал на него бугунодский нойон. – Разве защищали они наши границы?
– От них давно нет никакой пользы! – в общем гомоне смешивался радостный голос Даритая.
