ПЕСОК В ЖЕРНОВАХ: ИЗ ГРЯЗИ

Глава 3: Искра Неповиновения

Прошла неделя. Семь дней каторжного труда, боли в едва заживающих спине и плечах, и леденящего душу молчания о судьбе Лии. Она не вернулась. Никто не спрашивал. Никто не говорил. Ее имя стало запретным, как имя чумного. Пустое место на поле и в землянке ее семьи – вот и все напоминание. Система проглотила ее беззвучно, как удав заглатывает мышонка.

Алексей работал. Молча. С опущенной головой. Но внутри него бушевал вулкан. Ярость после истории с Лией не утихла. Она выжгла все остальное – страх, сомнения, жалость к себе. Осталась только холодная, твердая решимость и ненависть, как топливо. Он наблюдал. Запоминал. Каждый окрик Бориса, каждый жест рыцаря-надсмотрщика, каждый вздох покорности соседей по несчастью. Он изучал жернова, которые должны были его перемолоть.

И он думал. День и ночь. Вспоминал обрывки знаний из прошлой жизни. Не героические саги о магах и драконах, а скучные уроки истории, биологии, химии. Принципы земледелия. Примитивные, но эффективные. Все, что могло дать хоть какое-то преимущество в этом аду.

Он заметил небольшой клочок земли возле своей землянки. Не баронская земля – слишком каменистый, слишком неудобный. Никчемный пустырь, где росли только колючки и крапива. Его семья иногда пыталась что-то там сажать, но урожай был жалким, едва окупающим семена. «Место плохое, земля тощая,» – говорил Марк. «Нечего там делать.»

Но Алексей видел не пустырь. Он видел полигон. Возможность. Риск.

Он начал украдкой. По вечерам, после изнурительного дня на баронском поле, когда другие валились с ног, он копался на этом клочке. Руками, ибо лопаты у них не было – только мотыга для основной работы. Он расчищал камни, выкорчевывал корни колючек, ворошил землю. Марк и Арина смотрели на него с немым укором и страхом.

«Лекс, что ты делаешь?» – хрипло спросил Марк на третий вечер, видя, как сын, стиснув зубы от боли в спине, пытается разбить ком глины. «Силы беречь надо. Завтра на поле…»

«Попробую что-то новое,» – коротко ответил Алексей, не отрываясь от работы. «Может, вырастет лучше.»

«Новое?» – Марк усмехнулся, звук был похож на скрежет камня. «Здесь ничего нового не бывает. Только грязь да смерть. Не выдумывай.»

Но Алексей выдумывал. Он вспомнил про севооборот, про пользу золы как удобрения (у них ее было в избытке от очага), про то, как глубокая перекопка может помочь на тяжелой почве. Он собрал всю золу, какую смог, смешал ее с гнилой листвой, которую наскреб по окраинам леса (рискуя получить плеть за «воровство» баронского валежника), и закопал эту смесь в землю. Он сделал что-то вроде примитивных грядок, чуть приподнятых, чтобы лучше дренировалась вода. Он посадил не только привычную брюкву, но и украденные горстями семена какой-то съедобной травы и коренья, которые обычно считались сорняками, но в его прошлом мире ценились за питательность.

Работа была каторжной. Каждый вечер он падал без сил, руки были в кровавых мозолях поверх старых ран. Но он продолжал. Это был его первый, крошечный бунт. Не против Бориса или Артура напрямую, а против устоявшегося порядка вещей. Против «так было всегда».

Прошел месяц. Баронское поле зеленело всходами, обещая тяжелую жатву. А на клочке Алексея произошло чудо. Трава и коренья взошли густо, сильнее, чем у соседей на их жалких огородиках. Брюква дала крепкие, сочные листья – признак того, что и корнеплоды будут хорошими. Земля, казалось, ожила, отозвавшись на его усилия.

Сначала никто не замечал. Потом заметила Арина. Она молча подошла к грядкам, тронула упругий лист брюквы, сравнила его с чахлыми ростками на своем крошечном участке. В ее глазах мелькнуло нечто, похожее на надежду, но тут же погасло, задавленное страхом.

«Хорошо растет,» – прошептала она, озираясь, словно боясь, что их подслушают. «Но… Борис увидит…»

«Пусть видит,» – хмуро буркнул Алексей, поливая грядки мутной водой из ушата. Он знал, что риск велик. Но результат окрылял. Это было доказательство. Доказательство того, что можно изменить хоть что-то. Что знание сильнее слепого подчинения.

Весть разнеслась по деревне со скоростью лесного пожара. Сначала шепотом. Потом с открытым недоверием и страхом. К землянке Марка начали подходить крестьяне. Молча. С опаской. Смотрели на зеленеющий пустырь, который перестал быть пустырем. Их лица были масками, но в глазах читалось смятение: зависть, недоверие, и… осуждение.

Первым открыто высказался старый Никита, тот самый, которого избивали дубиной. Он подошел, опираясь на палку, его спина так и не распрямилась после побоев.

«Что это у тебя, Лекс?» – спросил он, кивнув на грядки. Голос был хриплым, но в нем звучал явный упрек. «Колдовство какое?»

«Не колдовство,» – ответил Алексей, выпрямляясь. Боль в спине напомнила о себе. «Просто… по-другому землю подготовил. Золу добавил. Глубже вскопал.»

«По-другому?» – Никита усмехнулся, беззубый рот искривился. «Кто тебя, щенка, учил? Предки наши веками так пахали, как пашем! А ты выдумываешь! Навлекаешь беду!»

«Беду?» – Алексей почувствовал, как закипает гнев. «Беда уже здесь, дед Никита! Лии нет! Моего брата нет! Тебя избили за то, что упал! Разве это не беда?»

«Молчи!» – Никита вдруг зашипел, озираясь. «Не смей вспоминать! И не смей нарушать порядок! Ты – грязь! Твое дело – молчать и работать, как все! А не умничать! Думаешь, барон позволит тебе больше урожая иметь? Отнимет! А нас всех накажет за твою глупость!»

Другие крестьяне, стоявшие поодаль, загудели в поддержку:

«Нарушаешь правила, Лекс! Все так говорят!»«Верно! Высунулся!» «Нам потом отвечать за его выдумки!» «Навлек гнев управителя в прошлый раз, теперь еще и это!» «Пусть уберет это безобразие!»

Их шепот сливался в злобный гул осуждения. Не благодарности за возможный секрет лучшего урожая. Нет. Страха. Страха перед любым изменением. Страха перед гневом господ. Страха, что один «выскочка» навлечет кару на всех. Они защищали свою жалкую, но предсказуемую нору.

Алексей смотрел на них. На эти изможденные, испуганные лица. На спину Никиты, сгорбленную под тяжестью не только лет, но и рабского духа. Его ярость сменилась чем-то новым – горьким разочарованием и презрением. Они были не просто жертвами. Они были соучастниками. Стенами этой тюрьмы.

«Правила?» – тихо, но так, что все услышали, произнес он. Его голос дрожал, но не от страха. «Правила, по которым мы – грязь? По которым нас бьют, убивают, забирают? По которым вы молчите? Эти правила?» Он плюнул в сторону их жалких огородов. «Радуйтесь своей тощей брюкве. Цепляйтесь за свои правила. Я не могу.»

Он развернулся и ушел в землянку, оставив их бубнить и качать головами. Его маленький оазис зелени теперь казался ему не победой, а символом пропасти, отделявшей его от этих людей. Они предпочитали гнить в знакомой грязи, чем рискнуть шагнуть в неизвестность, пусть и к лучшему.

На следующий день, как и предсказывала Арина, пришел Борис. Управитель подошел к грядкам, пнул сапогом крепкий росток брюквы.

«Чё это у тебя, щенок?» – спросил он, подбоченившись. «Хазу свою развел?»

«Огород, господин управитель,» – монотонно ответил Алексей, глядя в землю у ног Бориса. «Пытаюсь урожай улучшить.»

«Улучшить?» – Борис фыркнул. «Тебя кто учил агрономии, грязь? Думаешь, умнее всех?» Он наклонился, сорвал сочный лист, размял его в пальцах. «Хм… Растет и правда злее…» В его маленьких глазках мелькнул расчет. «Ладно. Пусть растет. Но учти – половина урожая – барону. Как и со всего. А если недодашь – узнаешь, почем плеть.»