скачать книгу бесплатно
Но вот наконец четверо рабочих ушли на кухню, чтобы подкрепиться, и Маргарет медленно, обреченно покинула наблюдательный пункт, где провела так много времени, и через пустую, гулкую гостиную вышла в сумерки раннего ноябрьского вечера. Мягкий серый туман окутывал, но не прятал кусты и деревья, окрашивая их в сиреневый цвет, так как солнце еще окончательно не скрылось за горизонтом. Пела малиновка – должно быть, та самая, которую отец часто называл своей любимицей. У окна кабинета он собственными руками построил для птички домик. Листья украшали сад причудливее, чем обычно. Первый морозец уложил их на землю, и все-таки некоторые – удержавшиеся на дереве – медленно кружились в косых лучах солнца, сияя янтарными и золотыми гранями.
Маргарет прошла по дорожке вдоль южной стены, где росла груша. В последний раз они гуляли здесь с мистером Ленноксом, и возле грядки чабреца он заговорил о том, о чем сейчас нельзя думать. Пытаясь найти ответ, она смотрела вот на эту запоздало расцветшую розу, а в середине его последней фразы вдруг заметила ажурную красоту морковной ботвы. Прошло всего две недели, а все изменилось! Где он сейчас? Должно быть, ведет привычную жизнь в Лондоне, обедает на Харли-стрит или где-нибудь еще, в веселой молодой компании. Даже в этот момент, когда она в сумерках бредет по сырому печальному саду, где все отцветает и опадает, он, должно быть, с радостью откладывает в сторону своды законов. Пора закончить трудовой день, чтобы освежиться быстрой ходьбой в парке Темпла, среди невнятного, но мощного гула множества голосов близких, хотя и незаметных глазу деловых людей, и увидеть отраженный в реке свет городских фонарей. Мистер Леннокс часто рассказывал об этих торопливых прогулках, втиснутых в короткий промежуток между занятиями и обедом: вспоминал о них в самые приятные минуты и в лучшем расположении духа, – поэтому картина прочно запечатлелась в воображении.
А здесь стояла полная тишина. Малиновка улетела в таинственный ночной простор. Время от времени слышался далекий стук открывшейся и тут же закрывшейся двери: должно быть, это возвращались домой усталые крестьяне, – но звуки эти доносились из другого мира, а вот приглушенный шелест и скрип опавших листьев в лесу, за садом, послышался совсем близко. Маргарет знала, что так пробирается браконьер. Сидя осенью в спальне с погашенной свечой и с замиранием сердца созерцая красоту неба и земли, она не раз замечала, как легко и бесшумно эти люди перепрыгивают через садовую ограду, быстро пересекают освещенную луной, влажную от росы лужайку и скрываются в неподвижной, черной лесной тени. Дикая рискованная свобода их жизни волновала воображение. Маргарет не только не боялась таинственных охотников, но в глубине души желала им успеха, однако сегодня почему-то испугалась. В лесу, неподалеку, громко хрустнула ветка – то ли случайно упавшая, то ли сломанная силой. А еще Маргарет услышала, как, не подозревая, что кто-то из домашних остался в саду, Шарлотта закрывает на ночь ставни. Со всех ног она бросилась к окну и отчаянно забарабанила, напугав горничную:
– Открой! Открой, Шарлотта! Это я!
Сердце перестало трепетать только в гостиной, под защитой закрытых и запертых ставней, в окружении знакомых стен. Маргарет присела на дорожный сундук. Разоренная, безрадостная, холодная комната наводила тоску – ни огня в камине, ни какого-то другого света, если не считать длинной свечи в руках у Шарлотты. Горничная посмотрела с удивлением. Не столько заметив, сколько почувствовав удивленный взгляд горничной, Маргарет поспешно поднялась и слегка улыбнувшись, пояснила:
– Испугалась, что оставишь меня на улице. В кухонную дверь не достучаться, а выход к церкви давно заперт.
– О, мисс, я бы тут же вас хватилась. Надо объяснить рабочим, что делать дальше. К тому же, я накрыла чай в кабинете господина: сейчас это самая удобная комната.
– Спасибо, Шарлотта. Ты добрая девушка. Жаль с тобой расставаться. Если вдруг тебе потребуется совет или просто захочется чем-то поделиться, постарайся мне написать: всегда буду рада получить весточку из Хелстона. Как только узнаю новый адрес, сразу сообщу.
Кабинет действительно оказался готов к чаепитию. В камине пылал огонь, а на столе стояли незажженные свечи. Маргарет села поближе к огню на ковер, чтобы согреться: вечерняя сырость увлажнила платье, а накопившаяся усталость пронзила холодом, – обхватила руками колени и опустила на них голову. Каким бы ни было в эту минуту состояние духа, поза свидетельствовала об унынии и покорности обстоятельствам, но как только послышались шаги отца на посыпанной гравием дорожке, Маргарет вскочила, торопливо поправила густые черные волосы, смахнула несколько случайных слезинок и вышла, чтобы открыть дверь. Мистер Хейл настолько глубоко погрузился в печальные раздумья, что с трудом говорил, хотя ценой невероятных усилий дочь старалась завести беседу на интересующие его темы. Заметив, что отец не притронулся к еде, она спросила:
– Далеко сегодня ходил?
– В Фордем-Бич, навестил вдову Малтби. Она горюет, что не смогла пожелать тебе счастливого пути. Говорит, что маленькая Сюзанна все время смотрит, не идешь ли ты. В чем дело, дорогая?
Мысль о том, что девочка ждала ее, но так и не дождалась – вовсе не из-за пренебрежения с ее стороны, а из-за отсутствия возможности выйти из дому, – оказалась последней каплей, переполнившей горькую чашу, и Маргарет безудержно разрыдалась. Мистер Хейл огорчился еще больше, встал и принялся ходить из угла в угол. Маргарет попыталась успокоиться, однако не решилась заговорить до тех пор, пока дыхание полностью не восстановилось. Отец тем временем бормотал, словно про себя:
– Невыносимо. Невыносимо видеть страдания других. Легче вынести собственные мучения. О, неужели нет обратного пути?
– Нет, папа, – негромко, но внятно проговорила Маргарет, глядя отцу прямо в глаза. – Тяжело сознавать собственную неправоту, но еще тяжелее лицемерие.
Последние слова были произнесены совсем тихо, как будто мысль о лицемерии в отношении отца граничила с непочтительностью. Уже чуть громче Маргарет добавила:
– К тому же я просто очень устала. Не думай, что твое решение причинило мне страдания. Наверное, сегодня мы оба не в состоянии это обсуждать. Пожалуй, отнесу маме чашку чая. Она пила очень рано, когда я не могла к ней подняться, и наверняка будет рада.
Следующим утром железнодорожное расписание неумолимо вырвало их из чудесного, милого сердцу Хелстона. Они уехали, в последний раз взглянув на длинный низкий дом приходского священника, спрятанный за китайскими розами и кустами пиракантуса. Сейчас, когда косые лучи утреннего солнца освещали любимые окна, он выглядел до боли родным. Сев в экипаж, присланный из Саутгемптона и призванный отвезти путников на станцию, они тронулись в путь, чтобы больше не возвращаться. Тоска побудила Маргарет посмотреть в окно на последнем повороте: там, где из-за леса на миг выглядывала старинная церковь, – но поскольку отец тоже знал это место, она молча признала за ним право первенства, откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Предательски подступившие слезы блеснули на длинных густых ресницах, медленно покатились по щекам и беспрепятственно упали на платье.
В Лондоне предстояло остановиться в каком-нибудь скромном тихом отеле. Бедная миссис Хейл почти весь день проплакала, а горе Диксон проявилось в особой сварливости и бесконечных раздраженных попытках отодвинуть свои юбки подальше от ничего не замечавшего мистера Хейла, которого она считала источником всех бед.
Они проехали по знакомым улицам, мимо домов, в которых не раз бывали, мимо магазинов, где Маргарет столько раз скучала, дожидаясь, пока тетушка примет очередное важное решение, и даже увидели нескольких знакомых лиц. Хотя ноябрьский день начался особенно рано и тянулся так долго, что уже давно мог бы раствориться в вечерней темноте, в Лондон путники попали в самое оживленное время. Миссис Хейл давно не была в столице, поэтому, чтобы получше рассмотреть улицы, витрины и экипажи, даже привстала, как ребенок.
– О, вот «Гаррисонс»: я здесь много чего купила к свадьбе! Господи, как все поменялось! Они вставили огромные зеркальные окна – даже больше, чем в «Кроуфордс» в Саутгемптоне. О, а вот… нет, не он… и все-таки он. Смотри, Маргарет, мы только что проехали мимо мистера Генри Леннокса. Интересно, в какой из магазинов он направляется?
Маргарет быстро наклонилась и тут же отпрянула, мысленно улыбнувшись импульсивному движению. К этому времени они уже проехали не меньше сотни ярдов, однако мистер Леннокс живо напомнил о Хелстоне. Память связала образ с ясным утром, наполненным событиями днем. Было бы приятно увидеть его, оставшись незамеченной, без необходимости поддерживать беседу.
Вечер, проведенный в бездействии в номере многоэтажного отеля, тянулся долго и безрадостно. Мистер Хейл ушел, чтобы заглянуть в книжный магазин и встретиться с парой друзей. Каждый, кого видела Маргарет: будь то в отеле или за окном, на улице, – спешил по делам, торопился на заранее условленную встречу или кого-то ждал, и только она оставалась одинокой и никому не нужной. В то же время не дальше как в миле отсюда, во множестве богатых домов, мисс Хейл приняли бы с искренним радушием ради нее самой, а матушку приветствовали бы в качестве сестры миссис Шоу. Вот только для этого надо было приехать в радости или хотя бы в душевном покое, а явившись в гостиную близких знакомых, но не друзей, в разгар тягостной семейной драмы, да еще в надежде на сочувствие, они вряд ли были бы желанными гостями. Лондонская жизнь слишком суматошна и стремительна, чтобы принять хотя бы час того глубокого сочувственного молчания, в которое погрузились друзья Иова, семь дней и семь ночей сидя рядом с ним на земле и не произнося ни слова, поскольку горе его было слишком велико.
Глава 7. Новые места и лица
Туман скрывает солнце.
Дымные дома, как карлики,
Обступают нас со всех сторон.
Арнолд М.
На следующий день, примерно в двадцати милях от Милтон-Нотерна, путники пересели в поезд, отправлявшийся в Хартон. Городок представлял собой одну длинную улицу, беспорядочно тянувшуюся вдоль морского берега, обладал собственным характером и ничем не напоминал небольшие курортные поселки на юге Англии, в свою очередь, непохожие на своих континентальных собратьев. Используя шотландское слово, можно сказать, что все здесь выглядело «практичным». Экипажи отличались большим количеством железа за счет уменьшения доли дерева и кожи в лошадиной упряжи. Люди на улице, несмотря на явное желание отдохнуть, все равно выглядели озабоченными. Цвета склонялись к серой, немаркой гамме вместо яркой и веселой. Рабочих халатов здесь не носили даже сельские жители: эта одежда замедляла движения и нередко попадала в технические устройства, а потому постепенно вышла из употребления. На юге Англии Маргарет замечала, что хозяева магазинов в свободную минуту выходили на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и поглазеть на прохожих. Здесь же в отсутствие покупателей продавцы непременно придумывали себе дополнительную работу: например, зачем-то без всякой необходимости разворачивали и сворачивали ленты. Все эти особенности сразу бросились Маргарет в глаза, когда наутро они с матушкой отправились на поиски подходящего жилья.
Две ночи в отелях обошлись дороже, чем предполагал мистер Хейл, и они с радостью сняли первые же чистые жизнерадостные комнаты, готовые их принять. Здесь Маргарет впервые за много дней почувствовала себя удобно и свободно. Где-то неподалеку мерно накатывалось на песчаный берег море. С противоположной стороны улицы доносились голоса разносчиков. Время от времени перед окнами разворачивались необычные сцены, которым уставшая Маргарет не пыталась найти логического объяснения. Пляж манил соленым морским воздухом и мягким, теплым даже в конце ноября песком. Горизонт сводил воедино длинную туманную линию волн и нежно окрашенное небо. Белый парус сиял серебром в случайно пробившемся из-за туч, бледном солнечном луче. Казалось, можно погрузиться в роскошь созерцания и заново вообразить свою жизнь, состоящую только из одного-единственного спокойного, а потому счастливого, дня. Можно не вспоминать о прошлом и не задумываться о будущем.
И все же будущее предстояло встретить, каким бы железным и жестоким оно ни оказалось. Однажды вечером было решено, что на следующее утро Маргарет поедет вместе с отцом в Милтон-Нотерн, чтобы вплотную заняться поисками постоянного жилища. Мистер Хейл получил несколько писем от мистера Белла и два письма от мистера Торнтона. Ему не терпелось сразу уточнить подробности своей будущей работы и оценить шансы на успех, что можно было сделать исключительно во время личной встречи и беседы с последним из названных джентльменов. Маргарет знала, что переезд неизбежен, однако с отвращением думала о промышленном городе и верила, что воздух Хартона благоприятно действует на здоровье матушки, а потому была бы рада отложить поездку в Милтон на неопределенный срок.
За несколько миль до города на горизонте повисла тяжелая свинцовая туча. На фоне бледного серо-голубого зимнего неба она выглядела особенно мрачной, тем более что утром в Хартоне ощущались самые ранние, едва заметные признаки мороза. Ближе к городу в воздухе появился слабый запах дыма – точнее говоря, Маргарет почувствовала не столько какой-то определенный запах, сколько отсутствие аромата трав и цветов. Экипаж быстро катил по длинным, прямым, безнадежно однообразным улицам, среди маленьких кирпичных домов. Здесь и там над ними возвышались длинные, громоздкие, многооконные здания фабрик. Высокие трубы нещадно дымили, создавая то самое облако, которое Маргарет приняла за странное предвестие несвоевременного дождя. На более широких и респектабельных центральных улицах приходилось то и дело останавливаться: дорогу загораживали тяжело груженные повозки. Пока ехали вместе с тетушкой по улицам Лондона, им тоже время от времени встречались товарные платформы, но здесь все фургоны, телеги и прочие транспортные средства, в отличие от тех, были заполнены хлопком: или в мешках, в качестве сырья, или в рулонах готовой ткани. На улицах было многолюдно: горожане выглядели бы вполне презентабельно, если бы не контраст между добротной тканью из одежды и небрежьностью на грани неопрятности, чем разительно отличались от чистоплотной бедности лондонского рабочего люда.
– «Нью-стрит», – прочитал табличку мистер Хейл. – Судя по всему, это главная улица. Белл не раз о ней упоминал. Случившееся тридцать лет назад преображение захолустного переулка в оживленный тракт и стало причиной колоссального удорожания его собственности. Фабрика мистера Торнтона должна располагаться где-то неподалеку: он арендует у мистера Белла земельный участок, – и, полагаю, со времени строительства первого склада.
– А где наш отель, папа?
– Кажется, в конце этой улицы. Когда хочешь пообедать: до или после того, как посмотрим выбранные по объявлениям дома?
– Давай сначала займемся делом.
– Что ж, отлично. В таком случае проверю, нет ли почты, и отправимся по адресам. Мистер Торнтон обещал сообщить, если что-то узнает насчет жилья. Пожалуй, извозчика лучше не отпускать: это надежнее, чем заблудиться в чужом городе и опоздать на поезд.
Писем еще не было, и отец с дочерью отправились на поиски. Жилье они могли снять не дороже тридцати фунтов в год. В Гэмпшире за такие деньги можно было рассчитывать на просторный дом с уютным садом, а здесь квартира из необходимых двух гостиных и четырех спален оказалась недостижимой. Двигаясь по списку, они отвергали одно предложение за другим, пока, наконец, не поняли с отчаянием, что за такие деньги здесь ничего не найдут.
– Думаю, надо вернуться ко второму варианту, – предложила Маргарет. – Кажется, пригород называется Крамптон. Там предлагали три гостиных вместо четырех спален. Помнишь, как нас это рассмешило? Но я все обдумала. Первая комната внизу станет твоим кабинетом и одновременно столовой. Маме, как и условились, выделим самую веселую гостиную: из первой комнаты наверху, с нелепыми розово-голубыми обоями и тяжелым карнизом, открывается чудесный вид на долину и изгиб реки или канала – не знаю, что это такое. Я могу взять себе маленькую спальню в самом конце коридора, над кухней, а вашу спальню можно оборудовать в комнате за гостиной, тем более что по соседству с ней есть чулан – в нем можно устроить гардеробную.
– А куда девать Диксон и девушку, которую придется нанять ей в помощь? – растерянно спросил мистер Хейл.
– Ой, дай вспомнить – ведь я уже об этом думала… Ах да, Диксон поселитсяв дальней гостиной, на первом этаже. Надеюсь, ей понравится. В Хартоне она постоянно ворчит по поводу лестницы, – а девушке придется довольствоваться каморкой на чердаке, над вашей с мамой спальней. Как, по-твоему, сойдет?
– Пожалуй, сойдет. Вот только обои… Что за вкус! Да и вообще дом перегружен цветом и громоздкой лепниной.
– Ничего страшного, папа! Тебе наверняка удастся убедить хозяина сменить обои хотя бы в двух комнатах – в гостиной и вашей спальне, – так как мама будет проводить там много времени, а в столовой значительную часть аляповатых стен скроют твои книжные полки.
– Значит, этот вариант ты считаешь лучшим? В таком случае сейчас же поеду по указанному в объявлении адресу к мистеру Донкину, но прежде отвезу тебя в отель, чтобы ты могла заказать ленч и отдохнуть. Постараюсь вернуться к тому времени, как накроют стол. Может, удастся договориться о новых обоях.
Маргарет тоже на это надеялась, хотя и промолчала. Она никогда не разделяла приверженности к орнаменту, тем более плохому, и отдавала предпочтение спокойным тонам – в ее представлении они служили необходимым условием элегантности. Отец проводил ее в отель, оставил у подножия лестницы и поехал по указанному в газете адресу, чтобы встретиться с хозяином выбранного дома. Едва Маргарет взялась за ручку двери, как к ней поспешно подошел коридорный.
– Прошу прощения, мэм. Джентльмен уехал так поспешно, что я не успел ничего ему сказать. Мистер Торнтон заходил почти сразу после вашего отъезда. Поняв со слов джентльмена, что вы вернетесь через час, я так ему и передал. Мистер Торнтон явился снова, примерно пять минут назад, и решил дождаться мистера Хейла. Сейчас он в вашем номере, мэм.
– Спасибо. Отец скоро вернется, и вы сможете его предупредить.
Маргарет открыла дверь и вошла – уверенно, спокойно, с достоинством. Смущения и неловкости она не испытывала: опыт светских салонов не прошел даром. Некий джентльмен пришел к отцу по делу, а поскольку он проявил любезность, она намеревалась встретить его со всей возможной вежливостью. Мистер Торнтон удивился и растерялся куда больше, чем она. Вместо степенного священника средних лет перед ним предстала ослепительно красивая молодая леди – совсем непохожая на тех молодых леди, которых он привык видеть, – хотя и одетая очень просто: маленькая элегантная соломенная шляпка, украшенная белой лентой; темное шелковое платье без намека на рюши и воланы; большая индийская шаль, стекавшая к полу длинным тяжелыми складками и напоминавшая королевское облачение. Не успев понять, кто это, он встретил открытый, прямой, невозмутимый взгляд: присутствие постороннего не отразилось в точеных чертах лица и не окрасило румянцем чистую нежную кожу. Торнтон слышал, что у мистера Хейла есть дочь, но считал ее маленькой девочкой.
– Мистер Торнтон, полагаю? – проговорила Маргарет после возникшей из-за растерянности посетителя мгновенной паузы. – Прошу, садитесь. Отец довез меня до отеля, но, к сожалению, его не предупредили о вашем визите, поэтому поехал по делам. Однако скоро вернется. Сожалею, что в первый свой визит вы нас не застали.
Мистер Торнтон привык во всем брать инициативу на себя, однако молодая леди сразу проявила собственную волю. Всего лишь за мгновение до ее появления он сердился: в базарный день время дорого, – а сейчас покорно повиновался и опустился на ближайший стул.
– А вы не знаете, куда именно отправился мистер Хейл? Может быть, удастся его найти?
– Отец поехал на Каньют-стрит, к мистеру Донкину – владельцу того дома в Крамптоне, который собирается арендовать.
Мистер Торнтон знал этот дом: прочитал объявление и съездил на место, выполняя просьбу мистера Белла во всем содействовать мистеру Хейлу, а также подчиняясь собственному интересу к священнику, покинувшему службу по столь редкой причине. При осмотре мистер Торнтон решил, что дом заслуживает пристального внимания, однако теперь, увидев Маргарет, устыдился своего решения, что, несмотря на очевидную вульгарность, жилище подойдет для семьи мистера Хейла.
Маргарет не сознавала, какое впечатление производит ее внешность на новых знакомых, но короткая, чуть приподнятая верхняя губа, округлый тяжелый подбородок, манера высоко держать голову, полные мягкого женственного вызова движения неизменно воспринимались как проявление высокомерия. Сейчас она устала, а потому с радостью воспользовалась бы предоставленной отцом возможностью отдохнуть и помолчать, однако правила приличия предписывали беседу на отвлеченные темы с этим человеком – надо признаться, отнюдь не безупречного внешнего вида после хождения по улицам Милтон-Нотерна. Лучше бы он ушел, как собирался поначалу, а не сидел здесь, отвечая на каждое ее замечание отрывистой репликой. Маргарет сняла шаль, повесила на спинку стула и села лицом к свету, поразив гостя естественной, незамутненной красотой: нежная белая шея, гибкая, хотя и довольно полная, с формами фигуры. Губы во время разговора двигались едва заметно, не нарушая холодной безмятежности лица ни единым изменением прелестной линии. Мягкие, с легкой поволокой глаза смотрели на собеседника с девственной свободой. Еще до окончания беседы Торнтон почти решил, что не испытывает к ней симпатии. Так он пытался компенсировать унизительное чувство: в противоположность его восхищению ею, леди смотрит на него с гордым равнодушием, как на огромного неотесанного мужлана без намека на элегантность, каковым, к сожалению, он и сам себя считал. Спокойную холодность обращения мистер Торнтон счел за высокомерное презрение и воспринял так болезненно, что едва не ушел, чтобы больше никогда не иметь ничего общего с надменными Хейлами.
В тот самый момент, когда Маргарет исчерпала последнюю тему для беседы – хотя обмен редкими короткими фразами трудно было так назвать, – вернулся мистер Хейл и тонкой любезностью, мастерски дозированными извинениями сумел восстановить в глазах мистера Торнтона как собственную репутацию, так и репутацию своей семьи.
Джентльмены увлеченно говорили об общем друге, мистере Белле. Тем временем Маргарет, радуясь, что ее освободили от нелегкой миссии, отошла к окну и взглянула на незнакомую улицу и, видно, до такой степени погрузилась в созерцание, что не расслышала обращенных к ней слов отца, и тому пришлось повторить:
– Маргарет! Хозяин дома в восторге от своих ужасных обоев. Боюсь, нам ничего не остается, кроме как смириться.
– Ах какая жалость! – воскликнула Маргарет и тут же принялась обдумывать возможность скрыть безвкусицу своими акварелями, но вскоре отказалась от идеи, чтобы не испортить комнату окончательно.
Отец с сельским гостеприимством уговаривал гостя остаться к ленчу. Мистер Торнтон хоть и спешил, но если бы мисс Хейл поддержала приглашение отца пусть не словом даже, а взглядом, сразу бы сдался. Впрочем, она этого не сделала, чем одновременно и обрадовала и раздосадовала. Прощаясь, красавица медленно, грациозно поклонилась, отчего гость окончательно смутился и почувствовал себя тем самым неуклюжим мужланом.
– Ну, Маргарет, теперь отправимся на ленч, причем как можно скорее. Надеюсь, ты его заказала?
– Нет, папа. Когда я вошла в комнату, этот человек уже ждал, так что у меня не было возможности.
– В таком случае придется довольствоваться малым. Боюсь, ждать бедняге пришлось долго.
– И мне тоже. Когда ты вошел, я уже едва не умирала. Сам он не произнес ни единой фразы, а на все мои замечания отвечал односложно, словно спешил прекратить разговор.
– Полагаю все же, что всякий раз ответы попадали в цель. Очень толковый малый. Сказал – ты слышала? – что Крамптон расположен на песчаной почве и поэтому считается самым здоровым пригородом Милтона.
Вернувшись в Хартон, отец и дочь подробно рассказали миссис Хейл о событиях и впечатлениях прошедшего дня. За чаем разговор не умолкал ни на минуту.
– Что представляет собой этот твой мистер Торнтон?
– Спроси Маргарет, – ответил супруг. – Им пришлось поддерживать светскую беседу, пока я вел переговоры с хозяином дома.
– О, я почти не заметила, каков он, – безразлично отозвалась Маргарет, слишком усталая, чтобы обдумать и выразить впечатления, но потом усовестилась и все же описала мистера Торнтона: – Высокий, широкоплечий, лет примерно… сколько ему, как ты думаешь, папа?
– Полагаю, около тридцати.
– Лет примерно тридцати, с лицом, которое нельзя назвать ни красивым, ни некрасивым. Так, ничего особенного. Не в полной мере джентльмен. Впрочем, этого и не следовало ожидать.
– Однако не вульгарен и не груб, – вставил отец, обиженный пренебрежительным отзывом о единственном друге, только что приобретенном в Милтоне.
– О нет! – воскликнула Маргарет. – С подобным выражением решительности и силы ни одно лицо, даже с самыми простыми чертами, не покажется вульгарным или грубым. Не хотелось бы иметь с ним дело: выглядит чересчур упрямым и несговорчивым. Человек, созданный для своего дела: умный, проницательный, волевой, как и положено успешному торговцу.
– Не называй фабрикантов из Милтона торговцами, Маргарет, – возразил отец. – Они совсем другие.
– Разве? Я применяю это слово ко всем, кто продает что-то осязаемое. Однако, если ты, папа, считаешь определение неверным, больше не буду его употреблять. Да, кстати, о вульгарности и грубости, мама! Ты должна заранее подготовиться к обоям в гостиной. Только представь: розовые и голубые цветы с желтыми листьями! И по всему потолку тяжелый лепной карниз!
К счастью, когда семейство приехало в новый дом, отвратительные обои исчезли. Хозяин принял благодарность очень сдержанно и позволил арендаторам думать, если им того хотелось, что он самостоятельно изменил решение. К чему им знать, что все просьбы неизвестного в Милтон-Нотерне преподобного мистера Хейла значили для него несравнимо меньше, чем одно-единственное лаконичное высказывание богатого уважаемого промышленника мистера Торнтона?
Глава 8. Тоска по дому
Домой, домой, домой!
Домой душа влечет.
Неизвестный автор
Новые обои почти примирили их с Милтоном, но не доставало чего-то большего и недостижимого. На город спустились густые желтые ноябрьские туманы, и когда миссис Хейл поселилась в новом доме, вид на широкую долину с плавным изгибом реки исчез.
Два дня подряд Маргарет и Диксон трудились не покладая рук, но комнаты все равно выглядели неряшливыми, а плотный туман подползал к окнам и ядовитыми белыми кольцами просачивался в открытые двери.
– Ах, Маргарет! Неужели нам придется здесь жить? – воскликнула миссис Хейл в беспомощном отчаянии.
Сердце Маргарет эхом повторило безысходность вопроса, так что она с трудом нашла силы для беззаботного ответа:
– О, лондонские туманы порой намного хуже!
– Но Лондон нам знаком, там жили друзья, а здесь! Здесь мы одни. Ах, Диксон! Что за ужасное место!
– Ваша правда, мэм. Не удивлюсь, что скоро вас здесь настигнет конец, и я знаю, кого винить… Подождите, мисс Хейл, не поднимайте! Для ваших рук это слишком тяжело.
– Вовсе нет, Диксон, спасибо, – холодно отозвалась Маргарет. – Лучшее, что можно сделать для мамы, это приготовить комнату, чтобы она смогла прилечь. А я принесу ей чашку кофе.
Мистер Хейл чувствовал себя столь же неуютно, как жена, и тоже искал у дочери сочувствия и поддержки.
– Маргарет, по-моему, это очень нездоровое место. Только представь, как пострадает мамино самочувствие. Да и твое тоже. Лучше бы я отправился в Уэльс, в самую глухую деревню. Здесь просто ужасно.
Он подошел к окну, сознавая, что утешения не найдет. Они приехали не куда-нибудь, а в Милтон-Нотерн, а значит, должны терпеть дым и туман. Жизнь утонула в таком же плотном тумане обстоятельств. Лишь накануне мистер Хейл обреченно подсчитал, во что обошелся переезд вместе с двухнедельным отдыхом в Хартоне, и горестно обнаружил, что растратил почти весь небольшой запас наличных средств. Нет уж, раз они сюда приехали, то должны здесь остаться.
Поздним вечером, поняв, что выхода не предвидится, Маргарет погрузилась в бессильное отчаяние. Тяжелый сырой туман окутал спальню, занимавшую длинный узкий выступ в дальней части дома. Окно, расположенное в боковой стене выступа, выходило на глухую стену не далее чем в десяти футах. Она маячила сквозь туман, преграждая путь надежде. В самой комнате царил хаос. Все усилия сосредоточились на создании если не удобной, то хотя бы приемлемой обстановки для мамы. Маргарет присела на дорожный сундук и вдруг заметила багажную квитанцию, на которой отправным пунктом значился Хелстон. Чудесный, любимый Хелстон! Горестно вздохнув, она совсем приуныла, но потом вспомнила, что получила от Эдит письмо, которое в суете до сих пор не успела прочесть. Решив отвлечься от настоящего, она вскрыла конверт. Кузина рассказывала о приезде на остров Корфу, о путешествии по Средиземному морю, о музыке и танцах на борту корабля, о новой веселой жизни, о доме с увитым виноградом балконом, об открывающемся из окон восхитительном виде на белые скалы и синее море. Эдит излагала свои мысли легко и увлекательно, хотя и несколько небрежно, но Маргарет все-таки смогла сделать вывод, что капитан Леннокс и еще один недавно женившийся офицер сняли виллу на живописно нависшей над морем скале. Несмотря на позднюю осень, молодые люди прекрасно проводили время: катались на лодке, устраивали пикники. Радостная, полная развлечений и удовольствий жизнь Эдит напоминала безупречный, не затуманенный ни единым облачком свод голубого неба. Капитан регулярно проводил строевую подготовку, в то время как миссис Леннокс – самая музыкальная из офицерских жен – прилежно переписывала для дирижера оркестра популярные произведения современной английской музыки. На этом серьезные, утомительные обязанности заканчивались. В конце письма Эдит выражала горячую надежду: если полк останется на Корфу еще на год, то Маргарет обязательно приедет в гости, причем надолго. А еще спрашивала, помнит ли кузина, как год назад, такой же поздней осенью, на Харли-стрит весь день лил дождь, и ей ужасно не хотелось ехать на какой-то глупый обед, чтобы по пути к экипажу и обратно не намочить и не испачкать новое платье. А потом на этом обеде она встретила капитана Леннокса.
Да, Маргарет хорошо помнила тот день. Миссис Шоу и Эдит уехали на обед, а сама она присоединилась к ним позже. Память услужливо представила щедрую роскошь убранства, величественное богатство мебели, внушительные размеры дома, свободу и уверенность гостей. Картины прошлого особенно впечатляли в сравнении с нынешним убожеством. Гладкие блестящие воды столичной жизни, безразличные к их судьбам, равнодушно сомкнулись. Привычные званые обеды, визиты, поездки по магазинам, танцевальные вечера по-прежнему продолжаются и будут продолжаться вечно, хотя ни тетушка Шоу, ни Эдит больше не принимают в них участия. А уж о ней-то и подавно никто никогда не пожалеет, да и не вспомнит никто… кроме разве что Генри Леннокса. Да и тот постарается выбросить ее из головы, чтобы поскорее забыть о пережитом разочаровании. Он не раз хвастался особым умением стирать неприятные мысли.
Маргарет задумалась о возможном развитии событий. Если бы она питала к Генри нежные чувства и приняла предложение, а тем временем произошло бы все то, что произошло, мистер Леннокс счел бы нужным скрыть недовольство. Для Маргарет это оказалось бы горьким унижением, и все же, сознавая чистоту помыслов отца, она сумела бы проявить терпение и смириться с его ошибками, хотя и считала их грубыми и тяжкими, а вот мистера Леннокса примитивное, лишенное сочувствия осуждение света наверняка огорчило бы и рассердило. Представив, что могло бы случиться, Маргарет поблагодарила милосердную судьбу. Сейчас они оказались на дне, дальше падать некуда. Изумление Эдит и потрясение тетушки Шоу придется терпеть молча. Ничего не поделаешь.
Маргарет встала с сундука и, наслаждаясь заслуженной свободой, начала медленно раздеваться. В столь поздний час, после суматохи и спешки долгого дня, уснула она в надежде на прояснение, будь то внутреннее или внешнее, но если бы представляла, как долго придется ждать света, сердце ее сжалось бы от печали.
Время года безжалостно испытывало не только телесное, но и душевное здоровье. Мама серьезно простудилась, и даже Диксон чувствовала себя плохо, хотя Маргарет не могла ее обидеть ничем иным, кроме искреннего стремления помочь. Нанять девушку-горничную никак не удавалось: все работали на фабрике, а те претендентки, которые приходили, немедленно попадали под суровую критику Диксон, считавшую их недостойными прислуживать в доме джентльмена, – поэтому пришлось нанять поденщицу. Маргарет мечтала вызвать из Хелстона Шарлотту, но они не могли позволить себе то жалованье, которого она заслуживала, да и ехать пришлось бы слишком далеко.
Мистер Хейл встретился с несколькими учениками, рекомендованными как мистером Беллом, так и мистером Торнтоном. Юноши их возраста обычно еще учились в школе, но в соответствии с распространенным в Милтоне и, должно быть, обоснованным мнением, чтобы сделать из парня хорошего торговца, начинать следовало рано и едва ли с пеленок приучать его к работе на фабрике, в конторе или на складе. Пройдя курс даже в шотландском университете, молодой человек возвращался негодным к коммерции. Что уж говорить об Оксфорде или Кембридже, куда поступали не раньше восемнадцати лет? Поэтому, как правило, уже к четырнадцати-пятнадцати годам промышленники пресекали любые попытки сыновей заняться литературой или иными отвлеченными науками, надеясь направить силы и энтузиазм исключительно на коммерцию. И все же находились мудрые отцы и умные юноши, трезво оценившие пробелы в образовании и готовые их восполнить. Встречались даже люди зрелого возраста, обладавшие редким мужеством признать собственное невежество и наверстать упущенное. Мистер Торнтон стал самым старшим из учеников мистера Хейла и, безусловно, самым любимым. Мистер Хейл так часто и почтительно ссылался на его мнение, что дома даже шутливо уточняли, сколько минут из отведенного на занятия часа посвящалось учебе и не страдала ли от этого приятная беседа.
Маргарет старалась поддерживать легкое, шутливое отношение к дружбе отца с мистером Торнтоном, так как матушка откровенно ревновала. Если в Хелстоне она равнодушно смотрела на поздние возвращения мужа из прихода и долгое сидение над книгами, то сейчас, когда мистер Хейл с энтузиазмом готовился к очередной встрече с новым подопечным, раздражалась, как будто тот впервые в жизни пренебрегал ее обществом. В данном случае неумеренные восхваления производили на слушателей обычный эффект: как известно, те возмущались, когда Аристида постоянно называли благочестивым.
После двадцати с лишним лет жизни и работы в сельском приходе энергия Милтон-Нотерна ошеломила мистера Хейла. Сила машин, сила людей, способных с легкостью решать любые, даже самые сложные, проблемы, поразила и подчинила, не вызвав желания вникнуть в суть процессов. В отличие от отца Маргарет реже выходила из дома, меньше сталкивалась с людьми и видела не так много открытых проявлений промышленной мощи, но все же и ей довелось увидеть нескольких лидеров, которые повелевали судьбами сотен рабочих и в то же время страдали за их благо. Неизбежно возник вопрос: все ли сделано для того, чтобы облегчить мучения этих немногих? Или в триумфе победного марша упавших равнодушно затаптывали, вместо того чтобы бережно поднять и положить на обочину, подальше от завоевателя, с которым они больше не могут идти в ногу?
Маргарет пришлось взять на себя поиски служанки в помощь Диксон, хотя та поначалу намеревалась сама выбрать достойную исполнительницу грязной работы. Проблема в том, что ее представления о такой девушке основывались на воспоминаниях об ученицах старших классов школы в Хелстоне, которые гордились возможностью приходить в дом священника и относились к горничной даже с большим почтением и страхом, чем к мистеру и миссис Хейл. Сама Диксон вовсе не оставалась равнодушной к благоговению: ей это льстило не меньше, чем Людовику XIV – обычай придворных прикрывать при виде его ладонью глаза, чтобы не ослепнуть от сияния. Диксон не собиралась терпеть независимый, если не грубый, тон, с которым девушки Милтона отвечали на вопросы по поводу их умений и навыков. Даже преданная любовь к миссис Хейл не могла ее заставить. Некоторые даже набирались наглости и задавали встречные вопросы, поскольку сомневались в состоятельности семейства, снявшего дом за тридцать фунтов в год и при этом нанимавшего вторую служанку в помощь первой – высокомерной и властной. Мистера Хейла больше не воспринимали как уважаемого приходского викария и относились к нему как к всего лишь человеку с весьма скромным достатком. Маргарет с неизменным раздражением выслушивала мнение Диксон о поведении претенденток, когда та без стеснения делилась с ней. Грубые манеры этих девушек вызывали отвращение. Самоуверенность и запанибратство ранили и без того уязвленную гордость, а откровенное любопытство в отношении средств и положения людей, поселившихся в Милтоне, но не занимавшихся торговлей, рождало гнев. Чем острее Маргарет переживала их дерзость и нахальство, тем меньше хотела обсуждать эту тему. Взяв на себя переговоры с местными девушками, она надеялась избавить маму от бесконечных рассказов о разочарованиях, воображаемых или реальных оскорблениях.
В поисках одной-единственной подходящей помощницы Маргарет заходила в мясные и бакалейные лавки, однако неделя безрезультатно сменяла неделю, и планку ожиданий приходилось снижать: в промышленном городе все предпочитали трудиться на фабрике, где и жалованье выше, и независимости больше. Каждый выход на шумную, заполненную людьми и повозками улицу становился нелегким испытанием. Представления о приличиях, равно как и собственная беспомощность, заставляли миссис Шоу выпускать дочь и племянницу из дома не иначе как в сопровождении лакея. В то время ограничение свободы рождало в душе молчаливый протест; тем большую радость доставляли вольные прогулки по лесам и полям Хелстона. Там Маргарет смело ходила туда, куда вела душа. Если спешила, то без стеснения бежала, а порой останавливалась, прислушиваясь и приглядываясь к какому-нибудь неведомому существу, распевавшему среди листвы или блестящими глазками смотревшему из-под раскидистого куста. Перейти от свободы передвижения к принятому на городских улицах ровному, размеренному шагу оказалось непросто, но Маргарет лишь посмеялась бы над этим испытанием, если бы оно не сопровождалось другой, более серьезной неприятностью. Та часть города, в которой располагался Крамптон, служила трудовому люду дорогой на работу и с работы. На дальних улицах сконцентрировались фабрики, откуда два-три раза в день выливались и куда устремлялись потоки мужчин и женщин, и Маргарет, пока не запомнила время массового движения, то и дело попадала в самую гущу толпы. Эти люди шли напористо, с выражением тупого бесстрашия на лицах, с громким смехом и грубыми шутками, нацеленными на тех, кто был выше их по социальному или должностному положению. Поначалу Маргарет пугалась этой необузданности, пренебрежения элементарными правилами вежливости. Женщины фамильярно, хотя и с одобрением, комментировали ее одежду и даже трогали шаль и платье, чтобы определить, что за ткань, а пару раз что-то спрашивали про особенно понравившиеся вещи. В каждом таком обращении ощущалась безыскусная вера в женское взаимопонимание, в доброту, поэтому Маргарет с готовностью отвечала на вопросы, а услышав забавное замечание, даже улыбалась. Если против встреч с девушками, какими бы шумными и бесшабашными те ни казались, она ничего не имела, то мужчины с той же незамысловатой простотой вслух обсуждавшие не только одежду, но и внешность, вызывали настоящий ужас. Маргарет, до сих пор считавшая неприличным любое замечание в свой адрес, теперь должна была терпеть откровенное восхищение, высказанное самым незамысловатым образом. К сожалению, страх перед беспорядочной толпой помешал понять сразу, что именно эта простота свидетельствовала о невинности намерений и нежелании ранить ее чувствительность. Тот же страх породил негодование, от которого лицо краснело, а темные глаза вспыхивали огнем, и только вечером, в тишине и безопасности спальни, некоторые замечания казались не столько неприличными, сколько забавными.
Например, однажды, когда она проходила мимо группы мужчин, кто-то ей вслед, после шутливого предложения стать его подружкой, добавил: «Посмотришь на тебя, красавица, и день становится светлее».
В другой раз, когда она бессознательно улыбнулась какой-то своей мысли, бедно одетый рабочий средних лет заметил: «Улыбайся, милая, почаще. С таким хорошеньким личиком нельзя хмуриться». Мужчина этот выглядел таким усталым, что Маргарет не удержалась и открыто улыбнулась в ответ, радуясь, что одним лишь своим видом способна поднимать настроение. После этого, словно в силу тайной договоренности, встречаясь на улице, оба молча приветствовали друг друга. Они не обменялись ни единым словом, и все же Маргарет смотрела на этого человека с большим интересом, чем на кого бы то ни было в Милтоне. Несколько раз, по воскресеньям, она встречала этого рабочего в обществе девушки – очевидно, дочери, еще более нездоровой, чем он сам.
