скачать книгу бесплатно
– Мама, прогуляйся со мной по саду этим утром. Хотя бы немного, – попросила Маргарет, обнимая миссис Хейл за талию.
Они вышли через открытое окно. Миссис Хейл что-то говорила, Маргарет не слышала слов матери. Ее взгляд наткнулся на шмеля, влетавшего в цветок колокольчика. Когда этот шмель вылетит обратно со своей ношей, она начнет – это должен быть знак. Знак свыше. Вот и вылетел шмель.
– Мама! Папа собирается уезжать из Хелстона! – выпалила она. – Он собирается покинуть церковь и жить на севере, в Милтоне.
Три самые трудные вещи были сказаны.
– Что заставляет тебя так говорить? – спросила миссис Хейл удивленно и недоверчиво. – Кто тебе рассказал такую чепуху?
– Сам папа, – ответила Маргарет, всей душой желая как-то нежно утешить ее, но не находя слов…
Они оказались возле садовой скамьи. Миссис Хейл села и заплакала.
– Я не понимаю тебя, – сказала она. – Или ты ужасно ошибаешься, или я не вполне понимаю тебя.
– Нет, мама, я не ошибаюсь. Папа написал епископу, сообщив, что у него есть сомнения, что он не может оставаться священником Англиканской церкви, что он должен покинуть Хелстон. Он также посоветовался с мистером Беллом, крестным Фредерика, – ты его знаешь, мама, – и он предложил нам поехать жить в Милтон, на север.
Миссис Хейл не отрываясь смотрела на Маргарет, пока та говорила. Тень на лице дочери сказала ей, что та, по крайней мере, сама верит в то, что говорит.
– Я не думаю, что это правда, – произнесла наконец миссис Хейл. – Он бы рассказал мне, прежде чем решиться на это.
Маргарет стало вдруг совершенно ясно, что матери давно следовало все рассказать. Как бы отец ни страшился ее недовольства и ропота, он допустил ошибку, не рассказав о переменах в своих взглядах, о намерениях изменить жизнь, предоставив жене услышать это из уст дочери. Маргарет села возле матери, склонила ее голову себе на грудь, наклонила собственную, нежно потерлась щекой о щеку.
– Дорогая, любимая мамочка! Мы так боялись причинить тебе боль. Папа так переживал, ты же знаешь, боялся, что у тебя недостаточно сил, а ведь предстояло пройти через такие ужасные испытания.
– Когда он рассказал тебе, Маргарет?
– Вчера, только вчера, – ответила Маргарет, почувствовав ревность, которая побудила к расспросам. – Бедный папа! – Она пыталась пробудить в душе матери сочувствие к тому, что пережил отец.
Миссис Хейл подняла голову.
– Что он имел в виду под сомнениями? – спросила она. – Конечно, он не стал диссидентом, не усомнился в Церкви.
Маргарет покачала головой, и слезы появились в ее глазах, поскольку миссис Хейл затронула оголенные нервы ее собственного горя.
– Разве епископ не может призвать его к порядку? – спросила миссис Хейл нетерпеливо.
– Боюсь, что нет, – ответила Маргарет. – Но я не спрашивала. Я бы не вынесла того, что могла услышать в ответ. Во всяком случае, все уже решено. Он собирается покинуть Хелстон через две недели. Я не уверена, говорил ли он, что послал прошение об отставке.
– Через две недели! – воскликнула миссис Хейл. – Я думаю, это очень странно, неправильно. Я бы назвала это жестокостью, – сказала она, начиная находить облегчение в слезах. – У него есть сомнения, ты говоришь, и он бросает свой приход, не посоветовавшись со мной. Смею сказать, если бы он мне рассказал о своих сомнениях сначала, я бы могла пресечь их в корне.
Маргарет чувствовала, что отец совершил ошибку, но она не могла слышать, как мать обвиняет его. Она знала, что его молчание вызвано лишь любовью к жене и оно, может быть, трусливое, но не бесчувственное.
– Я почти надеялась, что ты была бы рада уехать из Хелстона, мама, – сказала она, помолчав. – Ты никогда не чувствовала себя хорошо здесь, на этом воздухе, ты же знаешь.
– Не можешь же ты думать, что задымленный воздух промышленного города будет лучше местного воздуха, чистого и приятного, даже если он слишком влажный и расслабляющий. Подумать только, жить среди фабрик и рабочих! Хотя, конечно, если твой отец оставляет Церковь, нас нигде не примут в обществе. Это будет таким позором для нас! Бедный дорогой сэр Джон! Хорошо, что он не дожил и не видит, до чего дошел твой отец. Каждый день после ужина, когда я была маленькой девочкой и жила с твоей тетей Шоу в Бересфорд-Корте, сэр Джон обыкновенно произносил первый тост: «За Церковь и короля, и долой „охвостье“!»[5 - «Охвостье» (англ, rump) (ист.) – остатки Долгого парламента.]
Маргарет была рада, что мысли матери перешли от факта умолчания ее мужа к тому, что должно было быть так близко ее сердцу. Помимо серьезного и важного беспокойства о природе сомнений отца, было еще одно обстоятельство, которое причиняло Маргарет сильную боль.
– Ты знаешь, мама, у нас здесь очень маленькое общество. Горманы, наши ближайшие соседи (трудно назвать их обществом, если мы едва с ними видимся), занимались торговлей так же, как и многие люди в Милтоне.
– Да, – ответила миссис Хейл почти возмущенно, – но, во всяком случае, эти Горманы делали экипажи для половины дворянских семей в стране и в некотором роде состояли в отношениях с ними. Но эти фабричные люди… ради чего кто-то будет носить хлопок, если может позволить себе лен?
– Ну, мама, я стою за прядильщиков хлопка не больше, чем за других рабочих. Только нам не придется общаться с ними.
– Почему твой отец выбрал Милтон?
– Отчасти, – ответила Маргарет, вздыхая, – потому, что он так отличается от Хелстона, отчасти потому, что мистер Белл говорит, что там есть вакансия частного учителя.
– Частный учитель в Милтоне! Почему он не может поехать в Оксфорд и быть учителем для джентльменов?
– Ты забываешь, мама! Он оставляет Церковь из-за своих убеждений, его сомнения не пойдут ему на пользу в Оксфорде.
Миссис Хейл молчала какое-то время, тихо плача. Наконец она произнесла:
– И мебель. Как, в конце концов, мы справимся с переездом? Я никогда в жизни не переезжала, и у нас только две недели, чтобы подумать об этом!
Маргарет почувствовала невыразимое облегчение, обнаружив, что беспокойство и страдания матери свелись к трудности настолько несущественной, что здесь она могла быть чрезвычайно полезной. Она все распланировала и убедила мать по возможности заняться сборами, чтобы все было готово до того, как они узнают что-то более определенное о намерениях мистера Хейла. На протяжении всего дня Маргарет не оставляла мать одну, всеми силами души стараясь уследить за перепадами ее настроения. Маргарет очень хотелось, чтобы вечером ее отец встретил дома спокойный прием. Она без конца повторяла, что он, должно быть, долго держал это в секрете и испытал немало горя, а ее мать холодно отвечала, что ему следовало рассказать ей все, что, во всяком случае, у него был бы советчик, чтобы дать ему наставление. У Маргарет дрогнуло сердце, когда она услышала шаги отца в холле. Она не решилась выйти встречать его и рассказать, что ей пришлось делать весь день, чтобы смягчить ревнивое раздражение матери. Она услышала, что он медлит, как будто ждет ее или какого-то знака от нее, но не осмелилась пошевелиться. По поджатым губам матери и ее побледневшим щекам Маргарет поняла, что та знает о возвращении мужа. Вскоре он открыл дверь в комнату и встал в проходе, не решаясь войти. Его лицо было пепельно-серым, а взгляд робким и боязливым, почти жалким. Но этот взгляд унылой неуверенности, умственной и телесной вялости тронул сердце миссис Хейл. Она подошла к нему и, рыдая, бросилась на грудь мужа:
– О Ричард, Ричард, ты должен мне рассказать все немедленно!
А Маргарет, вся в слезах, оставила их, побежала наверх и бросилась на кровать, уткнув лицо в подушку, чтобы заглушить истерические рыдания, что вырвались у нее наконец после невыносимо долгого дня, когда она изо всех сил сдерживала себя.
Сколько она так пролежала, Маргарет не могла сказать. Она не слышала шума, хотя служанка приходила убираться в комнате. Напуганная девочка на цыпочках выбралась из комнаты, пошла к миссис Диксон и сказала ей, что мисс Хейл плачет навзрыд и наверняка доведет себя до болезни, если будет продолжать так плакать. Вскоре Маргарет почувствовала, что до нее кто-то дотронулся, и села. Она увидела привычную комнату, фигуру Диксон в тени. Та стояла со свечой в руке чуть позади нее, чтобы не ослепить распухшие от слез глаза мисс Хейл.
– О Диксон! Я и не слышала, как ты вошла в комнату! – прошептала Маргарет. – Уже очень поздно? – спросила она, осторожно поднимаясь с кровати, хоть и не была уверена, что устоит на ногах.
Тем не менее она откинула влажные растрепанные волосы с лица и сделала вид, будто ничего не случилось, она просто спала.
– Я едва ли могу сказать, который час, – ответила Диксон огорченно. – С тех пор как ваша мама поведала мне эту ужасную новость, когда я одевала ее к чаю, я потеряла счет времени. Ума не приложу, что будет со всеми нами. Когда Шарлотта сказала мне, что вы рыдаете, мисс Хейл, я подумала: неудивительно, бедняжка! Хозяину взбрело в голову сделаться отступником – в его-то возрасте, когда, право слово, Церковь пошла ему на пользу и, в конце концов, не сделала ему ничего плохого. У меня есть кузен, мисс, который стал методистским проповедником в пятьдесят лет, а до того он был портным. Но он никогда не мог сшить и пары приличных брюк, хотя и занимался этим ремеслом всю жизнь, поэтому неудивительно. Но хозяин! Как я сказала хозяйке: «Что бы сказал на это бедный сэр Джон? Он не одобрял ваш брак с мистером Хейлом, но, если бы знал заранее, к чему это приведет, он бы гневался еще не так!»
Диксон так привыкла комментировать поступки мистера Хейла своей хозяйке (которая то слушала ее, то нет, когда была не в настроении), что не заметила пылающих глаз Маргарет и ее расширенные ноздри. Слышать, как отца осуждает перед ней ее же служанка!
– Диксон, – сказала она низким голосом, которым всегда говорила, если была взволнована, и в котором словно слышались отголоски дальней грозы. – Диксон! Ты забываешь, кому ты это говоришь. – Она стояла теперь прямо и твердо на ногах, лицом к лицу со служанкой, устремив на нее пристальный проницательный взгляд. – Я дочь мистера Хейла. Иди! Ты допустила ошибку, и такую, что, я уверена, твое доброе сердце заставит тебя сожалеть об этом, когда ты подумаешь.
Диксон нерешительно слонялась по комнате минуту или две. Маргарет повторила:
– Диксон, ты можешь идти. Я хочу, чтобы ты ушла.
Диксон не знала, возмущаться этими решительными словами или плакать, любой исход подошел бы для ее хозяйки, но она сказала себе: «У мисс Маргарет та же манера, что и у старого джентльмена, так же как и у мастера Фредерика. Удивительно, откуда она у них?» И она, которая возмутилась бы такими словами, будь они сказаны тоном менее надменным и решительным, смягчилась и сказала робко и немного обиженно:
– Можно, я расстегну ваше платье и причешу вас, мисс?
– Нет! Не сегодня, спасибо! – И Маргарет выставила ее из комнаты и заперла дверь.
С этого дня Диксон восхищалась Маргарет и во всем ее слушалась. Она говорила, это потому, что та была так похожа на бедного мастера Фредерика. Но, по правде говоря, Диксон, как и многим другим, нравилось, чтобы ею руководила сильная и решительная натура.
Маргарет потребовалась помощь Диксон в деле и ее молчание. Какое-то время служанка считала своей обязанностью выказывать оскорбленное достоинство и разговаривать с молодой госпожой как можно меньше. Поэтому вся ее энергия претворялась в поступки, а не в разговоры. Две недели были слишком коротким сроком, чтобы подготовиться к такому серьезному переезду. Как-то Диксон сказала:
– Любой джентльмен, вернее, любой другой джентльмен… – но, взглянув на сурово сдвинутые брови Маргарет, поспешно закашлялась и кротко приняла мятный леденец, предложенный Маргарет, чтобы прекратить «легкую щекотку в груди, мисс».
Но почти все, кроме мистера Хейла, достаточно понимали в практических делах, чтобы сообразить, что за такой короткий срок будет трудно выбрать дом в Северном Милтоне или еще где-нибудь, куда они смогут перевезти необходимую мебель из Хелстона.
Миссис Хейл, подавленная всеми неприятностями и необходимостью принимать немедленные решения, которые, казалось, обрушились на нее сразу, и в самом деле заболела. Маргарет почувствовала почти облегчение, когда ее мать фактически слегла и предоставила распоряжаться делами ей. Диксон, верная своей обязанности телохранительницы, преданно ухаживала за своей хозяйкой и только изредка выходила из комнаты миссис Хейл, качая головой и бормоча про себя. Маргарет предпочитала этого не слышать. Ей было ясно только одно: необходимо покинуть Хелстон. Преемник мистера Хейла был уже назначен, сразу после решения отца об отставке. Не стоит здесь задерживаться для его же пользы, а также из-за других соображений. Мистер Хейл возвращался домой каждый вечер все более подавленным после неизбежных прощаний с каждым своим прихожанином. Маргарет, не имея достаточного опыта, чтобы справиться со всеми делами, не знала, к кому обратиться за советом. Кухарка и Шарлотта продолжали работать усердно, несмотря на все эти приготовления и сборы. И поскольку пути назад не было, здравый смысл вскоре помог Маргарет понять, что и как нужно сделать и как это сделать лучше. Но куда они поедут? Через неделю отъезд должен состояться. Сразу в Милтон или куда-нибудь еще? Так много приготовлений зависело от этого решения, что Маргарет решилась спросить отца однажды вечером, несмотря на его явную усталость и подавленное настроение. Он ответил:
– Моя дорогая! Я действительно слишком много думал о другом, чтобы решать еще и это. Что говорит твоя мама? Чего она хочет? Бедная Мария!
В ответ он услышал эхо, более громкое, чем его вздох. Диксон только что вошла в комнату с чашкой чая для мисс Хейл и услышала последние слова мистера Хейла. Защищенная его присутствием от укоряющих глаз Маргарет, она осмелилась сказать:
– Моя бедная хозяйка!
– Ты же не думаешь, что ей стало хуже сегодня? – сказал мистер Хейл, торопливо поворачиваясь.
– Не могу сказать, сэр. Это не мне судить. Болезнь, кажется, больше задела душу, чем тело.
Мистер Хейл выглядел еще более подавленным.
– Тебе лучше отнести маме чай, пока он горячий, Диксон, – сказала Маргарет тихим, но властным тоном.
– Я приношу извинения, мисс! Я была занята размышлениями о моей бедной… о миссис Хейл.
– Папа! – сказала Маргарет, – эта неопределенность плоха для вас обоих. Конечно, мама должна через это пройти, мы не можем ничего поделать, – продолжала она мягче, – но теперь, по крайней мере, нам известен конечный пункт нашего пути. И я думаю, папа, что могу попросить маму помочь мне с подготовкой, если бы ты мне сказал, к чему готовиться. Она не выражала никаких пожеланий, она только думает, что ничего нельзя поделать. Мы направляемся прямо в Милтон? Ты снял там дом?
– Нет, – ответил он. – Я полагаю, мы должны снять комнаты и искать дом.
– И запаковать всю мебель, чтобы можно было оставить ее на станции, пока не найдем дом?
– Полагаю, что так. Делай, что считаешь нужным. Только помни, что у нас не так много денег, чтобы тратить их не считая.
Маргарет знала, что у них никогда не было лишних денег. Она почувствовала, будто на ее плечи внезапно навалилась огромная тяжесть. Четыре месяца назад все решения, которые ей нужно было принять, сводились к тому, какое платье надеть к обеду, или помочь Эдит набросать списки, кого с кем нужно посадить на званых обедах дома. И не нужно было вести домашнее хозяйство, чтобы принимать такие решения. Кроме одного важного обстоятельства, предложения капитана Леннокса, вся их жизнь шла заведенным порядком, словно безупречно отлаженный часовой механизм. Раз в год тетя и Эдит долго спорили, стоит ли им поехать на остров Уайт, за границу или в Шотландию. Но в те времена Маргарет и сама была уверена, что вернется без всяких усилий в тихую гавань родного дома. Теперь, с того самого дня, как приехал мистер Леннокс и поставил ее перед выбором, каждый день приносил какой-то вопрос, насущный для нее и для тех, кого она любила.
Мистер Хейл после чая поднялся к жене. Маргарет осталась одна в гостиной. Неожиданно она взяла свечу, поднялась в отцовский кабинет за большим атласом и, принеся его обратно в гостиную, начала сосредоточенно изучать карту Англии. Она выглядела радостной, когда ее отец спустился к ней.
– У меня есть хороший план. Послушай, в Даркшире, едва в ширине моего пальца от Милтона, находится Хестон. Я слышала от людей, живущих на севере, что это славный морской курорт. Как ты думаешь, может, нам отправить туда маму с Диксон, пока ты и я будем искать дом и подготовим его к ее приезду в Милтон? Она бы подышала морским воздухом, набралась бы сил к зиме, отдохнула бы, а Диксон с удовольствием позаботится о ней.
– Диксон едет с нами? – спросил мистер Хейл взволнованно.
– О да! – сказала Маргарет. – Диксон даже настаивает на этом, и я не представляю, как мама будет обходиться без нее.
– Но, боюсь, нам придется смириться с другим образом жизни. В городе все намного дороже. Я сомневаюсь, что Диксон будет чувствовать себя удобно. Сказать по правде, Маргарет, я иногда чувствую, будто эта женщина держится высокомерно.
– Так и есть, папа, – ответила Маргарет, – и если она будет вынуждена смириться с другим образом жизни, то мы будем вынуждены смириться с ее высокомерием, и еще не известно, что хуже. Но она действительно любит нас всех и будет несчастна, покинув нас, особенно при таких обстоятельствах. Поэтому, ради мамы и учитывая ее преданность, я думаю, она должна поехать.
– Очень хорошо, моя дорогая. Продолжай. Я сдаюсь. Как далеко Хестон от Милтона? Ширина твоего пальца не дает мне ясного представления о расстоянии.
– Я полагаю, миль тридцать, не так много!
– Дело не в расстоянии, а в… Не волнуйся! Если ты на самом деле думаешь, что маме там будет хорошо, пусть будет так.
Это был большой шаг вперед. Теперь Маргарет могла действовать и всерьез заняться подготовкой. И теперь миссис Хейл могла победить свою слабость и забыть страдания, с восторгом думая о поездке к морю. Она жалела лишь о том, что мистер Хейл не может остаться с ней на те две недели, которые ей предстоит там провести, как когда-то, когда они были помолвлены и она жила с сэром Джоном и леди Бересфорд в Торки[6 - Торки – приморский курорт с минеральными водами в графстве Девоншир.].
Глава VI
Прощание
Не видим мы ветвей шатер
Или трепещущий бутон,
Не любим бука темный тон
И клена пламенный костер;
Подсолнух, как ни горделив,
Ничто не пробуждает в нас,
Тюльпан цветет в урочный час —
Нам дела нет, что он красив;
Пока по тем же мы садам
Все снова, снова не пройдем,
И будут тропки с каждым днем
Знакомей и любимей нам.
Так пахарь борозду ведет,
Все дальше направляя плуг;
Так ширит память наша круг
День ото дня, из года в год.
Теннисон
Наступил последний день. В доме было полно ящиков, которые увозили от парадного крыльца к ближайшей железнодорожной станции. Даже прелестная лужайка перед коттеджем выглядела неприглядной и неопрятной из-за соломы, которая вылетала через открытую дверь и окна. В комнатах раздавалось гулкое эхо, и непривычно яркий свет падал сквозь незашторенные окна, делая всю обстановку какой-то чужой и трудноузнаваемой. Гардеробная миссис Хейл до последнего момента оставалась нетронутой. Там хозяйка и Диксон упаковывали одежду, постоянно прерывая друг друга восклицаниями, перебирали с нежным сожалением забытые сокровища – подарки, сделанные руками детей, когда те были еще маленькими. Поэтому работа продвигалась очень медленно. Маргарет стояла внизу, спокойная и собранная, давая указания людям, нанятым в помощь кухарке и Шарлотте. Служанки все время плакали и удивлялись, как молодая леди может так бодро держаться. В конце концов они решили между собой, что она не успела полюбить Хелстон, так долго прожив в Лондоне. Маргарет была очень бледна и молчалива, но ее большие серьезные глаза замечали все вплоть до мельчайшей подробности. Служанки не могли понять, как болит ее сердце от тяжкой ноши, которую не могли ни снять, ни облегчить никакие вздохи. Все ее нервы были напряжены до предела, и лишь постоянная деятельность помогала ей удерживаться от слез. Ведь если бы она дала волю чувствам, кто бы тогда действовал? Ее отец проверял бумаги, книги, реестры и прочие документы в ризнице вместе с новым священником. Когда он приходил домой, ему нужно было упаковывать собственные книги, которые, кроме него, никто не мог уложить в нужном порядке. Кроме этого, разве Маргарет могла дать волю слезам перед незнакомцами или даже домашними – перед кухаркой и Шарлоттой?! Только не она! Но наконец четверо упаковщиков пошли на кухню выпить чаю, а Маргарет медленно прошла из коридора, где она, казалось, простояла целую вечность, через пустую гостиную, наполненную гулким эхом, в сумерки раннего ноябрьского вечера. Ночь уже опустила на землю тонкую завесу, затенявшую, но не скрывавшую предметы. Последние лучи заходящего солнца окрашивали их в лиловый цвет.
«Малиновка поет», – подумала Маргарет. Та самая малиновка, с которой так часто разговаривал ее отец, которая зимой жила у них в доме и для которой он собственными руками сделал что-то вроде клетки у окна кабинета. Листья были даже пестрее и ярче, чем несколько дней назад, но с первым морозом они опадут. Уже сейчас они то и дело срывались с ветвей, сверкая янтарем и золотом в косых лучах солнца.
Маргарет пошла по аллее под ветвями грушевых деревьев. Она не бывала здесь с тех пор, как гуляла вместе с Генри Ленноксом. Здесь, у клумбы тимьяна, он начал говорить, что хотел бы, чтобы она не так сильно любила Хелстон… Ее взгляд тогда остановился на поздно расцветшей розе, будто в ней она пыталась найти ответ. Потом Маргарет залюбовалась перистыми листьями моркови, рассеянно слушая его речь. Прошло всего две недели, а все так изменилось. Где он сейчас? Вернулся в Лондон, живет обычной жизнью, по давно заведенному порядку, обедает со старыми знакомыми на Харли-стрит или в компании веселых молодых друзей. А она бродит в сумерках по сырому и унылому саду, где листья опадают, вянут и превращаются в прах. Сейчас он, наверное, уже отложил свои юридические документы, вдоволь наработавшись за день, и прогуливается быстрым шагом по Темпл-Гарденз (он говорил, что часто там бывает), слышит неразборчивый шум – говор десятков тысяч деловых людей, невидимых, но находящихся где-то поблизости, и видит на поворотах проблески городских огней, будто всплывавших со дна реки. Он не раз рассказывал Маргарет об этих торопливых прогулках, совершаемых в перерывах между работой и ужином. Здесь же, в саду, было совсем тихо. Малиновка исчезла в безбрежной неподвижность ночи. Время от времени дверь какого-нибудь коттеджа открывалась и закрывалась, впуская уставшего работника в дом, но этот звук доносился издалека. Еле слышный, бросающий в дрожь хруст опавших листьев раздался в лесу за садом, но Маргарет показалось, что он прозвучал совсем рядом. Она знала – это был браконьер. Она много раз видела, сидя в темноте у окна спальни и любуясь торжественной красотой небес и земли, как браконьеры легко и бесшумно перепрыгивали через садовую изгородь, быстро перебегали влажную и залитую лунным светом лужайку и исчезали в черном неподвижном полумраке. Дикая, опасная свобода их жизни завладела ее воображением. Ей хотелось пожелать им успеха, она никогда не боялась их. Но сегодня Маргарет испугалась, сама не зная почему. Она услышала, как Шарлотта закрывает окна и запирает их на ночь, не догадываясь, что кто-то находится в саду. В ближней части леса послышался шум – это ветка упала: то ли оттого, что подгнило ее основание, то ли сломанная чьей-то рукой. Маргарет побежала, быстрая, как Камилла, прямо к окну и принялась нервно стучать, напугав Шарлотту.
– Впусти меня! Впусти меня! Это только я, Шарлотта!
Сердце Маргарет трепетало от страха, пока она не оказалась в безопасности в гостиной, где окна были закрыты на засов, а знакомые стены окружали и защищали ее. Маргарет села прямо на заколоченный ящик. В мрачной и неуютной комнате было холодно, не было ни огня, ни другого света, кроме пламени огарка свечи у Шарлотты. Шарлотта смотрела на Маргарет с удивлением, и Маргарет, не столько увидев, сколько почувствовав это, поднялась.
– Я испугалась, что ты оставишь меня на улице, Шарлотта, – произнесла она, едва заметно улыбнувшись. – И потом, ты никогда бы не услышала меня на кухне, а двери на дорожку к церковному двору давно закрыты.
– О мисс, я уверена, что скоро бы заметила ваше отсутствие. Работники хотели, чтобы вы сказали им, что делать дальше. И я отнесла чай в кабинет хозяина, потому что это самая подходящая комната для разговоров.
– Спасибо, Шарлотта. Ты добрая девушка. Мне будет жаль расстаться с тобой. Ты можешь написать мне, если тебе нужны будут мой совет или помощь. Я буду рада получить письмо из Хелстона, ты ведь знаешь. Как только у нас будет постоянный адрес, я тебе пришлю его.
Стол в кабинете был сервирован к чаю. Ярким пламенем горел огонь, а на столе стояли незажженные свечи. Маргарет села на ковер поближе к огню – ее платье пропиталось вечерней сыростью, к тому же ее знобило от переутомления. Обхватив колени руками, она склонила голову на грудь, позволив себе на минуту предаться отчаянию. Но, заслышав шаги отца, она встала, поспешно откинула назад густые черные волосы, утерла слезы, катившиеся по щекам, и пошла открывать ему дверь. Он выглядел еще более подавленным, чем дочь. Она вновь и вновь пыталась разговорить его ценою неимоверных усилий, с отчаянием думая, что больше не выдержит.
– Ты сегодня далеко ходил? – спросила она, заметив, что он ничего не ест.
– Далеко, до Фордхэм-Бичиз. Я ходил повидаться с вдовой Молтби, она очень жалела, что не может попрощаться с тобой. Она говорит, маленькая Сьюзан все смотрела на аллею последние дни… Маргарет, что случилось, дорогая?
Мысль о том, что маленький ребенок высматривал ее и так и не дождался не потому, что она забыла о Сьюзан, а потому, что не могла вырваться из дому, оказалась последней каплей горя для бедной Маргарет, и она разрыдалась так, будто ее сердце разрывалось. Мистер Хейл был огорчен и ошеломлен. Он поднялся и нервно заходил по комнате. Маргарет попыталась успокоиться, но не решалась заговорить, пока ее голос не обрел необходимую твердость. Она услышала, как отец разговаривает сам с собой:
