Север и юг

– Эта практическая реализация силы человеческого воображения – воплощение гигантской мысли – возникла в нашем городе, в уме одного человека. И все мы обладаем способностью достигать, шаг за шагом, любых чудес и замечательных свершений. Я хочу сказать, что, если этот изобретатель умрет, его заменят сотни людей, которые продолжат его битву за прогресс и будут покорять другие материальные силы.

– Ваша гордая речь напомнила мне старые строки, – ответил мистер Хейл. – «У меня сто капитанов в Англии. Таких же хороших, как этот».

Услышав слова отца, Маргарет с легким удивлением в глазах приподняла голову. Каким образом они перешли от зубчатых колес к строкам Чеви Чейза?

– Для меня это не гордая речь, а реальная действительность, – произнес мистер Торнтон. – Я не отрицаю, что горжусь своей принадлежностью к городу… точнее, к его району, нужды которого порождают великие замыслы. Я предпочитаю работать, страдать, безуспешно падать и вновь подниматься – здесь, в Милтоне, – чем вести процветающую, но тусклую жизнь в беспечной праздности, в которой погрязли старые южные графства с вашим так называемым аристократическим обществом. Те, кто застрял в меду, уже не в силах подняться в воздух и улететь.

– Вы ошибаетесь, – сказала Маргарет, задетая обидными словами в адрес ее любимого юга.

Безрассудная пылкость чувств вызвала румянец на ее щеках. На глаза набежали гневные слезы.

– Вы ничего не знаете о наших графствах! Если на юге меньше авантюр или прогресса – то есть, я могла бы сказать, меньше возбуждения от азарта торговли, который требуется для выдумки таких чудесных изобретений, – то там и меньше страданий. Здесь я вижу людей, бродящих по улицам, которые постоянно смотрят себе под ноги от какой-то терзающей их печали. Они не только страдают, но и ненавидят. На юге тоже есть бедные, но там вы не увидите таких ужасных выражений на лицах – гримас от безысходного чувства несправедливости. Вы ничего не знаете о юге, мистер Торнтон.

После этих слов она погрузилась в мрачное молчание. Маргарет злилась на себя за то, что так много сказала. Мистер Торнтон, заметив ее обиду, невыразимо мягко произнес:

– Могу ли я в свою очередь спросить, а знаете ли вы север?

Маргарет продолжала молчать, тоскуя о красивых местах, которые оставила в Хэмпшире. Она боялась, что дрожь в ее голосе выдаст разбушевавшиеся в душе чувства.

– В любом случае, мистер Торнтон, – вмешалась миссис Хейл, – вы должны признать, что Милтон представляет собой очень грязный задымленный город. На юге вы не встретите ничего подобного.

– Боюсь, вы правы насчет чистоты, – с быстро промелькнувшей улыбкой ответил мистер Торнтон. – Парламент предложил нам пережигать наш дым для очистки, и, думаю, мы, как славные маленькие дети, выполним это указание… но через некоторое время.

– Но вы же рассказывали, что изменили конструкцию ваших печей для поглощения вредных веществ, содержащихся в дыме, – напомнил мистер Хейл.

– Я сделал это еще до того, как парламент начал вмешиваться в наши дела. Затея оказалась затратной, хотя позже она сэкономила мне тонны угля. Однако я не уверен, что стал бы экспериментировать так после правительственного акта. Я, скорее всего, ждал бы, пока меня не оштрафуют по доносу, а затем старался бы возместить свои потери, урезая зарплаты рабочим. Видите ли, все законы, основанные на использовании штрафов и доносов, малоэффективны. Вся беда в машинном оборудовании. Сомневаюсь, что за последние пять лет оштрафовали хотя бы одну милтонскую фабрику, хотя все они тратят треть угля на так называемый «непарламентский дым».

– Я скажу вам одно, мистер Торнтон, – произнесла миссис Хейл. – Муслиновые занавески пачкаются здесь в течение недели. А в Хелстоне мы не меняли их по месяцу и больше, и в конце этого срока они не выглядели настолько грязными. Что касается рук… Маргарет, сколько раз сегодня ты мыла руки с утра и до полудня?

– Три раза, мама.

– Похоже, вы не одобряете парламентские акты и законодательные инициативы, влияющие на работу милтонских фабрик, – сказал мистер Хейл.

– Да, как и другие промышленники. И думаю, что это вполне обоснованно. Не стоит удивляться, что наши механизмы дымят и шумят. Они придуманы недавно и, естественно, не во всем хороши. Я сейчас говорю не о древесной и металлургической промышленности, а только об обработке хлопка. Подумайте, какой она была семьдесят лет назад. И какой стала теперь! Первые владельцы фабрик мало чем отличались от своих рабочих по уровню образования и социальному статусу. Однако им хватило ума и смекалки, чтобы увидеть возможности, ведущие к великому будущему. Их дальновидность нашла выражение в машине сэра Ричарда Аркрайта. Быстрое развитие новой отрасли наделило этих ранних мастеров огромными богатствами и силой власти. Я говорю не о власти над рабочими людьми, а о власти над рынком потребления – над всей мировой торговлей. Для примера приведу вам объявление, размещенное пятьдесят лет назад в милтонской газете: такой-то и такой-то джентльмен – один из полудюжины набойщиков ситца той эпохи – заявлял, что отныне он будет ежедневно закрывать свой склад в полдень, поэтому всем покупателям рекомендовалось приходить до этого времени. Забавно! Человек диктовал условие – когда он может продавать товар, а когда не может. Теперь же, если хороший клиент решит прийти ко мне в полночь, я встану и буду стоять со шляпой в руке, ожидая его заказов.

Губы Маргарет презрительно изогнулись, но она отчего-то больше не могла сосредоточиться на своих мыслях.

– Говоря о подобных вещах, я хочу показать вам, какую неограниченную власть получили в этом веке производители. От невиданных успехов у людей шла кругом голова. Но если человек добивался успеха в торговле, это еще не означало, что все другие идеи он так же хорошо спланировал. Наоборот, внезапно привалившее богатство зачастую абсолютно подавляло чувство справедливости. О тех первых хлопковых баронах рассказывали странные истории. Дикая экстравагантность их жизни, нескончаемые кутежи и, конечно же, тирания, проявляемая к рабочим, – все это вызывает возмущение. Мистер Хейл, вы знаете пословицу: «Посади нищего на лошадь, и он поскачет к дьяволу»? Некоторые из первых промышленников скакали к дьяволу сломя голову. Они беспощадно крушили человеческую плоть и кости под копытами своих коней. Но все постепенно менялось – становилось больше фабрик, владельцам требовались новые руки. Запросы хозяев и рабочих стали более сбалансированными. И теперь между ними ведется честная борьба. И те, и другие больше не желают подчиняться решениям посредников. Нам претит вмешательство назойливых людей с поверхностным знанием реальных фактов, пусть даже эти болтуны называют себя Верховным судом парламента.

– То есть это битва между двумя классами? – спросил мистер Хейл. – Я знаю из ваших слов, что именно такая терминология используется, когда речь идет о реальном положении вещей.

– Да, и я верю в необходимость борьбы между мудростью и невежеством, между расчетливостью и безалаберностью. В этом и есть великая красота нашей системы, где простой рабочий благодаря своим усилиям и рассудительности может подняться до уровня хозяина. Фактически каждый, кто проявляет внимание к своим обязанностям, благопристоен и воздержан в поведении, рано или поздно пополняет наши ряды – возможно, не всегда как владелец фабрики, но как бригадир, кассир, бухгалтер, клерк или представитель администрации.

– Если я поняла вас правильно, – холодно произнесла Маргарет, – вы считаете своими врагами всех, кто по каким-либо причинам не смог подняться до вашего уровня.

– Они сами себе враги, – ответил мистер Торнтон, обидевшись на высокомерное осуждение, прозвучавшее в ее словах.

Однако через миг, будучи прямолинейным и честным человеком, он почувствовал, что дал слабый и уклончивый ответ. Маргарет могла вести себя так, как ей нравилось – презрительно и надменно, но его долг заключался в правдивом объяснении сложившейся на севере ситуации. Трудно было отстраниться от ее интерпретации и сохранить конкретность в своих рассуждениях. Он решил привести в качестве иллюстрации пример из собственной жизни. Но стоило ли касаться личных тем в разговоре с чужими людьми? Да, это был простой способ выражения своего мнения. Поэтому, отбросив в сторону смущение, вызвавшее румянец на его щеках, он произнес:

– Это знание я получил не из книг. Шестнадцать лет назад мой отец умер при печальных обстоятельствах. Я бросил школу и за несколько дней повзрослел насколько мог. К счастью, мне помогала мать – женщина, обладающая сильным характером и способностью принимать твердые решения. Таких родителей судьба дарует лишь немногим. Мы переехали в небольшой провинциальный городок, где жизнь была дешевле, чем в Милтоне. Я устроился работать в магазин тканей и приобрел много полезных знаний о товарообороте. Неделя за неделей наш семейный доход составлял пятнадцать шиллингов – ужасно мало для троих человек. Но моей матери удавалось вести хозяйство таким образом, что я регулярно получал три из этих пятнадцати шиллингов. Так создавались мои первые накопления. А я учился экономии и самопожертвованию. Теперь я способен обеспечить мать любыми удобствами, какие требуются скорее ее возрасту, чем желаниям. Я молча благодарю ее при каждом случае за ранние уроки жизни, которые она мне дала. Поэтому к успеху меня привели не удача, не какие-то заслуги, не талант, а просто строгие правила и презрение к незаслуженным поблажкам. Мисс Хейл говорила здесь о страданиях, отпечатанных на лицах некоторых милтонских горожан. Я думаю, это естественное и заслуженное наказание за нечестно полученные удовольствия в некий период их жизни. Такие чувственные и потакающие себе люди не вызывают у меня ненависти, но я презираю их за слабость характера.

– В свое время вы получили зачатки хорошего образования, – заметил мистер Хейл. – Тот энтузиазм, с которым вы читаете теперь Гомера, говорит мне о вашем знакомстве с его произведениями. Вы вспоминаете старое знание.

– Это верно. В школе мы проходили «Илиаду» и «Одиссею». Смею сказать, что я считался любителем классики, хотя с тех пор почти забыл латынь и греческий язык. Но позвольте спросить, какую пользу эти книги принесли мне в моей последующей жизни? Вообще никакой. А вот используя реально полезное знание, я обогнал в карьерном росте многих мужчин, с которыми вместе учился читать и писать.

– Не могу согласиться с вами. Хотя, возможно, я в чем-то педант. Разве воспоминания о героической простоте той жизни, которую вел Гомер, не придавали вам сил и терпения?

– Нисколько, – со смехом ответил мистер Торнтон. – Мне некогда было думать о мертвых поэтах. В ту пору я добывал хлеб для своей семьи и боролся с живыми людьми, пытавшимися вцепиться мне в горло. Теперь, когда моя мать живет в тихом надежном месте, достойном ее возраста и прежних заслуг, я могу вернуться к историям древности и порадоваться им в свое удовольствие.

– Видите ли, мое замечание было продиктовано прежней профессией, которая приросла ко мне, как кожа, – сказал мистер Хейл.

Мистер Торнтон встал из-за стола и попрощался с мистером и миссис Хейл, а затем подошел к Маргарет, чтобы пожать ей руку. Таков был фамильярный обычай местного общества, но Маргарет оказалась не готовой к этому. Увидев протянутую и чуть позже отдернутую ладонь, она холодно поклонилась в ответ, хотя уже в следующее мгновение пожалела, что не поняла намерения мистера Торнтона. Молодой фабрикант, не догадываясь о ее раскаянии, гордо выпрямил спину и, выходя из дома, прошептал себе под нос:

– Самая высокомерная и неприветливая девушка, которую я когда-либо видел. Даже ее красота стирается из памяти после такого заносчивого и презрительного отношения.

Глава 11. Первые впечатления

Говорят, в нашей крови много железа.Да, возможно, пару зерен для выносливости;Но в нем, я остро чувствую,В крови течет расплавленная сталь.Неизвестный автор

Мистер Хейл проводил гостя до дороги и, вернувшись в гостиную, сказал:

– Знаешь, Маргарет, я с тревогой смотрел на тебя, когда мистер Торнтон признался, что в юности работал подручным в магазине тканей. Мистер Белл заранее предупредил меня об этом. Я был готов к подобным откровениям. Но я опасался, что ты можешь встать и покинуть комнату.

– Папа! Неужели вы считаете меня такой глупой? На самом деле история о его юности понравилась мне больше, чем все остальное. Грубоватые суждения мистера Торнтона иногда вызывали у меня неприятие. Но о себе он говорил очень просто, без вульгарности и претензий, присущих лавочникам. А его слова о матери были проникнуты такой нежностью, что мне вообще расхотелось покидать комнату. Хотя я подумывала уйти, когда он расхваливал Милтон, утверждая, что он чуть ли не лучший город на земле, или признавался в своем презрении к людям, которые, по его мнению, были беспечно расточительны и непредусмотрительны. Мистеру Торнтону не мешало бы подумать о том, что он мог бы помочь этим людям, – например, преподать им уроки жизни, к которым обязывает его положение или которые когда-то преподнесла ему мать. Но его признание о работе подмастерьем в магазине понравилось мне больше всего.

– Я удивляюсь тебе, Маргарет, – сказала мать. – В Хелстоне ты всегда порицала людей за работу в торговле! А ты, мой дорогой супруг, поступил неправильно, представив нам такого странного человека без предварительного рассказа о нем. Я действительно была шокирована некоторыми идеями, которые он излагал. Его отец «умер при печальных обстоятельствах». Наверное, в работном доме.

– Лучше бы он действительно умер в работном доме, – ответил мистер Хейл. – Прежде чем мы приехали сюда, мистер Белл подробно рассказал мне о прежней жизни мистера Торнтона. И раз уж наш гость поведал вам только малую часть, я дополню упущенное. Его отец связался с авантюрными спекуляциями, обанкротился и, не в силах вынести бесчестья, покончил жизнь самоубийством. Все его прежние друзья скрыли, что причиной банкротства были азартные игры, связанные с чужими деньгами. Он пытался заработать на них свой капитал. Никто не пришел на помощь матери с двумя детьми. У нее был еще один ребенок – девочка, слишком юная, чтобы зарабатывать деньги. А ведь ее тоже нужно было содержать. Когда ни один прежний друг не появился на пороге, миссис Торнтон решила не ждать запоздалой доброты и милости. Их семья покинула Милтон. Я знаю, мистер Торнтон работал в магазине. Его заработок и некоторые остатки былого имущества помогли им продержаться долгое время. Мистер Белл говорил, что они годами жили на воде и каше, – каким образом, он не знает. Через несколько лет кредиторы оставили надежду на оплату старых долгов мистера Торнтона, если они вообще собирались вернуть деньги после его самоубийства. И вдруг в Милтоне появился молодой человек, который обошел всех кредиторов и выплатил им первый взнос по задолженностям своего отца. Все было сделано очень мирно, без лишнего шума, без собраний и споров. По завершении долговых выплат один из кредиторов – ворчливый старик, как сказал мистер Белл, – предложил мистеру Торнтону деловое партнерство.

– Все это замечательно, – заметила Маргарет. – Но мне жаль, что такая сильная натура была испорчена и низведена до уровня милтонского фабриканта.

– Испорчена? – переспросил отец.

– Ах, папа! Деньги для него являются мерилом успеха. Говоря о новых достижениях в промышленности, он рассматривал их только как способ для расширения торговли и увеличения капитала. Бедные люди видятся ему порочными и не вызывающими симпатии, потому что они не обладают жестким характером и не способны стать богатыми.

– Мистер Торнтон не говорил, что они порочные. Он называл их недальновидными и потакающими своим желаниям.

Маргарет собирала швейные принадлежности матери и готовилась идти ко сну. Прежде чем покинуть комнату, она остановилась на пороге, желая сделать признание, которое, несмотря на некий негативный оттенок, могло бы понравиться отцу.

– Папа, я думаю, мистер Торнтон – замечательный человек. Но лично мне он не нравится.

– А мне нравится! – со смехом ответил отец. – И лично, как ты сказала, и в целом. Хотя я не выставляю его героем. Ладно. Спокойной ночи, дитя. Твоя мать этим вечером заметно устала.

Маргарет уже давно заметила, насколько изнуренной выглядит мать, и слова отца лишь укрепили смутный страх, лежавший грузом на ее сердце. Жизнь в Милтоне разительно отличалась от их прежнего существования в Хелстоне. Там миссис Хейл привыкла к чистому деревенскому воздуху. А здесь ее душила атмосфера, нарушавшая все принципы физического восстановления организма. Домашние тревоги обрушились на их семейство с такой силой, что у дочери появились серьезные опасения по поводу здоровья матери. Она подозревала, что та скрывала от близких какую-то опасную болезнь. Мать часто запиралась вместе с Диксон в своей спальне, после чего старая служанка выходила из комнаты, крестясь и плача. Впрочем, это было вполне обычным явлением, поскольку любое недомогание хозяйки вызывало у нее сочувственные слезы. Однажды Маргарет прокралась в спальню матери сразу после того, как Диксон вышла оттуда. Она застала мать стоящей на коленях. Покидая на цыпочках комнату, девушка услышала несколько слов из молитвы. Мать просила Бога о силе и терпении, чтобы вынести свои телесные страдания.

Маргарет хотела восстановить те доверительные отношения, которые были утрачены из-за ее долгого проживания в доме тети Шоу. Нежностью и ласковыми словами она стремилась достучаться до сердца матери. И хотя дочь получала в ответ такое количество искренних заверений в любви, что могла бы радоваться им, как и прежде, она догадывалась о некой скрытой тайне, имевшей самое непосредственное отношение к здоровью матери. Ночью она долго лежала без сна, размышляя о том, как уменьшить злое влияние их милтонской жизни на самочувствие мамы. Если бы она нашла служанку, это позволило бы Диксон все время находиться рядом с хозяйкой, и тогда миссис Хейл получала бы то внимание, к которому она привыкла в прошлом.

Несколько последующих дней Маргарет упорно посещала биржу труда и различные регистрационные бюро. Она побеседовала с сотней неприятных женщин – и с дюжиной достаточно приятных, – но лишь потратила зря время. Однажды вечером, возвращаясь с биржи, она встретила на улице Бесси Хиггинс и остановилась, чтобы немного поболтать с ней.

– Бесси, как ты себя чувствуешь? Надеюсь, лучше. Ведь ветер переменился и дым от труб идет в другую сторону.

– И лучше, и хуже, если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Не совсем понимаю, – с улыбкой ответила Маргарет.

– Мне лучше, потому что этой ночью в приступе кашля я не порвала в клочья свои легкие. Я получила еще один день жизни, хотя невероятно устала от Милтона. Пора отправляться в земли предков. Знаешь, раньше, когда я думала, что скоро буду далеко-далеко, мое сердце радовалось. А теперь, когда этого не происходит, мне становится только хуже.

Маргарет развернулась и пошла вместе с Бесси в сторону ее дома. Минуту или две она молчала, затем тихо спросила:

– Бесси, ты хочешь умереть?

Сама она боялась смерти и, будучи молодой и здоровой девушкой, считала естественным любить жизнь и бороться за нее. Ее собеседница долго не отвечала, но в конце концов сказала:

– Если бы ты жила моей жизнью и так уставала от нее, как я, тебя иногда посещали бы печальные мысли. Ты думала бы: «У некоторых эта болезнь длится пятьдесят или шестьдесят лет. А что будет со мной?» И у тебя кружилась бы голова, озноб доводил до боли в мышцах. Это происходит со мной уже шесть лет. Муки лишают меня разума и насмехаются надо мной в течение нескончаемых дней, часов и минут… О, девушка! Как я была рада, когда доктор сказал, что, к его сожалению, я могу не увидеть следующей зимы.

– Почему, Бесси? Ты настолько больна?

– Мое здоровье не хуже, чем у многих других. Тут у половины горожан такой кашель. Только они хотят жить, а я – нет.

– А что это за болезнь? Ты же знаешь, я здесь новенькая и не всегда понимаю, о чем говорят жители Милтона.

– Если ты придешь к нам в гости, как обещала когда-то, я, возможно, расскажу тебе об этой болезни. Но отец говорит, что ты ничем не отличаешься от остальных людей – с глаз долой, из сердца вон.

– Я не знаю, какие у вас тут люди. В последнее время у меня было столько дел, что, признаться, я забыла о своем обещании.

– Ты сама предложила… Мы не просили.

– Я не помню, что говорила тебе в тот раз, – тихо произнесла Маргарет. – Надо будет подумать над этим, когда появится свободное время. А если я пойду с тобой прямо сейчас?

Бесси быстро посмотрела ей в глаза, проверяя, насколько искренна Маргарет. Встретив мягкий дружеский взгляд, она задумчиво произнесла:

– Мною еще никто так не интересовался. Если хочешь, идем.

Какое-то время они сохраняли молчание. Затем Бесси свернула с грязной улицы в небольшой открытый двор и смущенно сказала:

– Ты не пугайся, если отец будет дома. И не обращай внимания на его грубость. Он недавно вспоминал о тебе. Ты ему очень понравилась. Он верил, что ты придешь к нам в гости. А потом устал ждать и рассердился на тебя. Не обижайся, если он будет ворчать.

– Не бойся, Бесси. Мы как-нибудь поладим.

Когда они вошли в дом, Николаса Хиггинса там не было. Крупная неряшливая девушка, чуть моложе Бесси, но более высокая и сильная, стирала что-то в тазу, шумно плеская водой и яростно сминая белье кулаками. Устав от прогулки, Бесси сразу же села на стул. У Маргарет сердце сжалось от сочувствия. Гостья попросила стакан воды и, пока младшая сестра бегала на кухню, сбив на своем пути кочергу и стул, развязала ленты у шляпки Бесси, облегчая тем самым ее сдавленное дыхание.

– Думаешь, о такой жизни, как эта, стоит беспокоиться? – задыхаясь, прошептала Бесси.

Маргарет без слов поднесла стакан с водой к ее губам. Бесси сделала долгий жадный глоток, откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Маргарет услышала ее шепот: «Они не будут больше ни голодать, ни испытывать жажду, и их не будет палить солнце и зной».

Маргарет наклонилась к ней и сказала:

– Бесси, не торопись заканчивать жизнь, какой бы она ни была. Вспомни, кто дал тебе ее и наделил такой судьбой!

– Я не хочу, чтобы моей девочке читали проповеди!

Маргарет испугалась, услышав голос Николаса за своей спиной. Он вошел так тихо, что она не заметила его.

– Бесси и так достаточно плоха. Если ее забавляют мечты и видения золотых врат, украшенных драгоценными камнями, пусть она фантазирует. Однако я не позволю кому бы то ни было морочить ей голову всякой ерундой.

– Вы не верите тому, что я сказала? – поворачиваясь к нему, спросила Маргарет. – Что Бог дал ей жизнь и наделил такой судьбой?

– Я верю в то, что вижу, не больше. Вот так, юная девушка. И я не верю всем словам, которые слышу. Помню, одна такая красавица захотела узнать, где мы живем. Сказала, что навестит нас с дочерью. Моя девочка покоя себе не находила. Все время вскакивала при звуках незнакомых шагов, не догадываясь, что я за ней наблюдаю. Ты наконец пришла, и тебе тут рады. Но только воздержись от проповедей, особенно о том, чего ты вообще не знаешь.

Бесси со страхом смотрела на гостью. Она уже немного оправилась и, положив ладонь на руку Маргарет, с мольбой произнесла:

– Не сердись на него. Здесь многие так думают. Очень многие. Если бы ты слышала, что они говорят, ты не удивлялась бы его словам. Мой отец – хороший человек, но иногда… – Она в отчаянии вскинула голову. – Иногда он богохульствует так, что я хочу смерти больше, чем когда-либо прежде. А меня действительно волнуют эти чудеса. Я хочу больше узнать о Царствии Небесном.

– Бедная девчушка… Моя доченька! Я часто обижал тебя, да! Но человек должен говорить правду, поэтому, когда я вижу, что мир катится в ад, когда люди беспокоятся о том, чего не знают, когда несделанные дела создают хаос в их жизни, мне хочется сказать: оставьте разговоры о религии, делайте работу, которую знаете. Это мое убеждение. Девиз простого человека.

Бесси продолжала уговаривать Маргарет:

– Не думай плохо о нем. Он хороший человек. Порой мне кажется, что буду печалиться даже в городе Бога, если не найду там своего отца.

Ее щеки окрасились лихорадочным румянцем. В глазах появился нездоровый блеск.

– Но ты будешь там, отец! Бог примет тебя! О, мое доброе сердце!

Прижав руку к груди, она вдруг побледнела. Маргарет подхватила ее, удержав от падения, затем приподняла мягкие волосы и смочила виски водой. Николас ловил каждый жест гостьи и быстро выполнял ее безмолвные указания. Даже в округлившихся глазах сестры дикий страх сменился нежностью. Вскоре спазм, предвещавший смерть, прошел и Бесси очнулась.

– Хочу в постель… Так будет лучше…

Потом она схватилась рукой за платье Маргарет.

– Ты придешь еще? Я знаю, что придешь… но все-таки скажи!

– Я навещу тебя завтра.

Николас взял дочь на руки, собираясь отнести ее наверх, в спальню. Бесси, совершенно обессиленная, прижалась к его груди. Когда Маргарет направилась к двери, мистер Хиггинс повернулся к ней и вымученно сказал: