скачать книгу бесплатно
Гриша нажал на красную кнопку телефона и передал его сидящему с открытым ртом Валере. Иваныч был зелёного от злости цвета и не скрывал своей неприязни ко всему происходящему вокруг. Он выхватил у Чурбанова ТР и улегся к себе на шконарь. Через мгновение послышался тихий шепоток общающегося с молодой женой старика.
Дни продолжали тянуться невыносимо долго. Трудно объяснить не сидевшему человеку те ощущения времени, с которыми сталкивается впервые оказавшийся в заключении бедолага. Григорий вспомнил, как в раннем детстве, когда его, трёхлетнего Гришу, оставляли надолго в одиночном боксе инфекционного отделения кремлёвской больницы ЦКБ на западе Москвы. Тогда он грустно сидел у огромного, как ему казалось, окна, смотрел на фрагмент морозного заснеженного пейзажа во дворе корпуса. Огромные ели и сосны в белых одеяниях были его единственными друзьями и собеседниками в те далекие и самые врезавшиеся в память моменты детства. Психиатр доктор Келидзе, который возвращал ему память в 2007 году в клинике института имени Сербского, говорил, что первыми будут всплывать самые горькие и болезненные воспоминания. Одним из того, что вернулось Тополеву тогда в сознание, были как раз эти его детские ощущения одиночества и грусти. Они нахлынули на него теперь так же стремительно и безотрадно. Тогда время тоже тянулось катастрофически долго и отвратительно медленно. Настенный радиоприёмник, висевший почти под потолком, передавал каждый день детские радиоспектакли, которые с таким нетерпением ждал маленький болеющий ребенок. Это было его единственным развлечением и событием, хоть как-то ускоряющим время. Теперь же в камере у него был и соратник, и враги. Были даже телевизор и утренние прогулки. Но фактор медленно текущего времени никуда не исчез, он стал неотъемлемой частью тюремной жизни.
Просыпались каждое утро в 6 утра по команде продольного, после туалета и умывания по очереди с сокамерниками, после подготовки к прогулке ждали открытия двери и разрешения погулять часок в такой же камере, только на свежем воздухе. Потом были уборка «хаты» и завтрак.
Затем самое тяжёлое и сложное время – семь долгих часов ожидания до 16:00, когда становится понятно, что сегодня тебя уже никуда не вызовут – ни на допрос, ни к адвокату, ни к оперу. После ужина начинаешь ждать восьми, когда Валера достанет телефон из «курка» и можно будет, прислушиваясь, окунуться в домашние вопросы сокамерников и терзать себя желанием попросить ТР, чтобы набрать номер и просто поболтать всласть. А после этого, закутавшись в жиденькое хозяйское одеяло, мысленно перевернуть лист календаря и забыться до следующего утра – до нового «дня сурка» в мире закрытого камерного пространства размером в 12 квадратных метров.
Григорий прекрасно понимал, что беспредел с телефоном, который затеял Валера и Иваныч, он мог прекратить в любой момент – просто отобрать запрещённый предмет силой, а в случае недовольства оппонентов поднять этот вопрос перед смотрящим. Так поступить ему неоднократно советовали бывалые сидельцы в «стаканах» блока встреч, допросов и свиданий. Но он не торопился этого делать. Ему надо было набрать как можно больше компромата на своих врагов, пока те чувствовали свою силу и были расслаблены своим преимуществом перед ним.
А уж через «Валерьянычей» он собирался добраться и до опера Володи, от которого, как ему казалось, частично зависела его судьба. Поэтому Григорий решил ждать момента и собрать как можно больше фактов из подслушанных им разговоров – друг с другом и с домашними. Если честно, то звонить Тополев никому не хотел: после последнего визита адвоката он понял, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. А в том, что он тонул, и ещё как тонул – сомнений не было.
Иваныч, как бывалый сиделец, разговаривал по телефону очень тихо. Цедить информацию из его бесед надо было ситечком, зато Валера пел, как соловей. Григорий добросовестно делал вид, что спит на шконке над Чурбановым. Заметив это, Валера начинал говорить чуть громче и обсуждал с женой многие тайные факты своих взаимоотношений как с опером Володей, со смотрящим Русланом и даже с положенцем Ибрагимом.
Так Тополеву стало известно, что Иваныч за свой перевод с воровского продола в эту камеру отдавал деньги оперчасти через положенца. Сколько получил Володя, а сколько оставили себе реальные хозяева тюрьмы, он не знает. А вот Валера, наоборот, не выплатил положенную и оговорённую с Русланом сумму, но пообещал рассчитаться гаражом в районе Бутырки, принадлежащим ему как собственнику. После провала плана Валерьянычей заработать на Григории миллион за «прописку» на Большом Спецу Руслан начал ежедневно названивать Валере с напоминанием о должке. Валера ныл в трубку и умолял об отсрочке. С уходом опера Володи в отпуск Чурбанов лишился негласного покровителя, который не мог или не хотел спасать своего «сексота»[99 - Секретный сотрудник]. Как ни пытался связаться с ним Валера по телефону сам или через супругу, Владимир Клименко был недоступен.
В ночь на третье декабря конфликт Чурбанова с Русланом и Ибрагимом достиг своего апогея. Сперва на совместной телефонной конференции Валере объявили решение, что продавать гараж, как он хотел, по рыночной цене ему больше не разрешают, ибо считают такой вариант обычной оттяжкой времени, чтобы соскочить с договора. Но этого они Валере позволить не могут и за такое поведение наказывают его – пусть отдаёт гараж целиком. У жены есть доверенность от него, пусть она подарит гараж их человеку. Причём сделать это надо прямо завтра, оформив документы у их нотариуса. Валера дрожал, лежа на шконке, как кролик, окружённый стаей волков. Не возражал, лишь изредка хлюпал носом в трубку. Голос Ибрагима горячим гвоздем жёг ухо Чурбанова, заставляя трусливого человека превратиться в податливый скот. Согласившись со всеми требованиями чеченцев, Валера дрожащими пальцами несколько раз набрал номер жены, не попадая в нужные цифры на трубке.
– Привет! – сказал он ей дрожащим голосом.
Тишина в камере была звенящей. Даже Иванович перестал сопеть и прильнул ухом к простыне, разделяющей его шконку с Валериной. Руслан вообще перестал дышать, чтобы не мешать себе и остальным подслушивать. Несчастный и подавленный Валера даже не замечал происходящего вокруг и вёл себя так, будто разговаривает у себя дома – не прижимал трубку к уху и не переходил на шёпот. Разговор стал достоянием всей камеры.
– Привет, родной! Что у тебя с голосом?! – поинтересовалась взволнованная Ирина.
– Я только что разговаривал с Ибрагимом… – ответил Валера убито-подавленно. – Ты дозвонилась до Володи?! – вдруг как-то взбодрясь, спросил он.
– Нет, любимый. Он не берёт трубку. Я звонила с разных телефонов!
– Это плохо… Это очень плохо… – кусая ногти, задумчиво произнес Чурбанов.
– Что хотели эти? – тихо, нараспев, со страхом спросила Ира.
– Чтобы ты завтра их человеку подарила наш гараж, – после небольшой паузы в отчаянии прокричал Валера.
– А что будет, если я этого завтра не сделаю? – твёрдым и спокойным голосом спросила жена.
– Они меня покалечат! Ты что, не помнишь, что они сделали с Женей Колокольниковым?
Эту историю Григорий хорошо знал. Её как притчу во языцех рассказывал весь централ на сборках и в «стаканах» ожидания.
Женя Колокольников – сотрудник крупного банка, которому вменялось мошенничество в особо крупном размере. Он был человеком состоятельным и активным в социальных сетях и прессе. Поэтому, когда он заехал на Бутырский централ, его персону тщательно пробили в интернете, как блатные, так и опера. А там было на что посмотреть: фотографии на фоне роскошной дачи на Рублево-Успенском шоссе, квартиры в элитном жилом квартале, дорогие автомобили и шикарные яхты. Поэтому его ценник за беспроблемное проживание в камере оценили в десять миллионов рублей. Он поначалу согласился, но потом дал заднюю и собирался через адвокатов подать жалобу начальнику тюрьмы о вымогательстве. Пока он ждал вызова к адвокату, его по какой-то причине отвели не в «стакан» ожидания, а на «сборку» первого корпуса. Туда завели трёх бритоголовых молодцов, и они за пятнадцать минут убедили его заплатить всю сумму, причём в этот же день. Адвокат его так и не дождался, зато жена по телефону, принесённому операми в камеру «сборки», отлично видела и слышала по видеотрансляции всё происходящее с её любимым человеком. После поступления денежных средств на киви-кошелёк Ибрагима в камеру к Евгению позволили зайти сотрудникам Бутырки. Последующие три недели Женя провёл в городской больнице с диагнозом: переломы трёх пальцев на правой руке и предплечья левой, а также тяжёлое сотрясение мозга из-за падения со второго ряда шконки. После этого Колокольников передал судье через адвокатов взятку в размере миллиона евро, и его перевели под домашний арест, где он и находился до суда.
– Не переживай, Валерочка. Я всё сделаю, как ты хочешь, – дрогнувшим голосом прошептала в трубку Ира.
Чурбанов расплакался, как ребёнок, не имея больше сил держать весь этот кошмар в себе. Он рыдал надрывно, трясясь на шконке и хлюпая носом, затем постарался взять себя в руки и, слегка заикаясь, сказал:
– Позвони, пожалуйста, Руслану прямо сейчас и обо всём договорись. Как закончите, сразу же набери меня. Хорошо?
– Хорошо, любимый! Я всё сделаю. Только не плачь и не расстраивайся. Всё будет хорошо.
Валера нажал на кнопку телефона, оборвав связь, и прислушался. В этот момент Григорий с Иванычем характерно засопели, как во сне, а Руслан даже постанывал.
«Станиславский сказал бы – верю», – подумал Григорий о своих сокамерниках.
Ира перезвонила спустя минут десять и подтвердила мужу, что обо всём договорилась. И даже созвонилась с их человеком на воле. Так что уже сегодня, потому что было за полночь, закроет этот вопрос. Только после этих слов жены Чурбанов окончательно перестал икать и шмыгать. Спрятал телефон в «курок» и лёг спать.
4 декабря 2014 года после отбоя дверной глазок камеры 288 открылся, и продольный громко прокричал в закрытую дверь: «Тополев! Завтра утром на суд! По сезону!!!». Затем посмотрел через мутный пластик на происходящее внутри, отпустил железную створку и пошёл дальше.
– У тебя что, завтра суд? – переспросил сокамерника Руслан, приподнявшись со шконки, чтобы увидеть Григория.
– Продлёнка… – тихо ответил он, даже не пошевелившись.
«Хоть какая-то смена декораций, – подумал Тополев. – Моя первая продлёнка… Сколько их ещё будет впереди?» – повернулся на бок и уснул.
Глава №4. Продлёнка
Григорий Тополев был арестован судом в начале октября сроком на два месяца. Теперь пришло время для нового судебного заседания, на котором должна была решиться дальнейшая судьба обвиняемого. По идее за первые два месяца ареста следователь должен был провести определённые мероприятия – допросы, вызовы свидетелей и подготовить дело для передачи в суд по существу. Но, как обычно бывает, и это Григорий увидел в тюрьме воочию на примере многих зэков, которых он успел повстречать даже за столь короткое время, дела тянутся годами. Особенно если обвиняемый не признаёт свою вину. В цивилизованных странах такое отношение правоохранительной системы к заключённым признали бы пыткой и нарушением прав человека, но в нашей стране – это порой единственный способ выбивания признательных показаний, которые являются главным доказательством вины в суде.
Поэтому за несколько дней до истечения срока ареста по предыдущему решению суда следователь обращается с ходатайством о продлении тюремного срока ещё на несколько месяцев. Основание может быть любым – какое придёт ему в голову. Суд, конечно, может не встать на сторону следствия с прокуратурой и заменить подозреваемому арест на иную меру пресечения, не связанную с изоляцией от общества – домашний арест, подписка о невыезде или залог. Но это случается крайне редко и в основном при коммерческом решении вопроса с судьёй. Этот цирк и называют на тюремном жаргоне «продлёнкой», исходя из статистической неизбежности решения суда о продлении меры пресечения.
И действительно, для первохода первый суд о продлении срока содержания под стражей – всегда волнительное событие. Он ещё не успел проникнуться всей безнадежностью ситуации и непоколебимостью системы российского правосудия, поэтому таит надежду на поиск справедливости, верит в то, что правоохранители во всём разберутся и поймут, что он ни в чём не виноват. И его выпустят в зале суда, а виновных в незаконном аресте – накажут. И что завтра этот кошмар закончится, как страшный сон, и снова жизнь вернётся в своё русло, а он будет вспоминать это недоразумение с улыбкой и сарказмом. Надежда – вот главная ошибка всех, кто попал в жернова пенитенциарной системы в России. Так было всегда: при царях, при коммунистах, при президентах. Так будет и дальше, потому что план по валу всегда будет валом по плану. Даже у великого Владимира Даля одно из толкований слова «надеяться» объясняется как частица «авось», выраженная глаголом.
5 декабря 2014 года в восемь утра Григория вывели из камеры на продол и повели по металлическим лестницам к месту сбора всех «БСников» – на первый этаж корпуса. Там уже стояли несколько человек в ожидании поездки на суд. Пока выводные собирали судовых и продлёночных по всем трём этажам корпуса, Тополев, будучи человеком контактным и разговорчивым, познакомился со стоящими в ожидании соседями. Два худых наркомана лет двадцати с небольшим и седовласый мошенник плотного телосложения в дорогом костюме и в до блеска начищенных ботинках.
После знакомства молодые ребята сообщили, что их взяли на закладке одного и того же барыги, который, видимо, их и сдал для улучшения отчётности крышующих его ментов. Сегодня у них суд в особом порядке, и поэтому они ожидают срок где-то около двух с половиной лет. Они сидят на централе уже семь месяцев, а так как скоро выйдет закон «день за полтора», то сидеть им придётся почти два года.
Про это изменение в статью 72 Уголовного кодекса РФ Григорий слышал уже не раз и от сокамерников, и от тех, с кем он пересекался в адвокатских «стаканах». Проект закона касался особенностей зачёта времени на содержание преступника под стражей до вынесения ему приговора судом. Один день, проведённый в следственном изоляторе, должны приравнять к полутора или двум дням, проведённым в колонии. Сегодня же для обвиняемых по уголовным делам день ареста засчитывался за один день. Некоторые особо умные заключенные специально затягивали своё пребывание в СИЗО, надеясь на скорейшее принятие «день за полтора».
Ещё ребята поведали о том, что раньше томились в общей камере первого корпуса, где был полный кошмар и ужас. Подробности они не упоминали, но однажды один из них разговорил продольного, и тот обещал за пять тысяч рублей с каждого перевести их на БС. Они согласились. Так в течение нескольких дней оказались тут, переведя через родственников ему деньги на киви-кошелёк. Камера, правда, совсем простенькая – без телевизора и холодильника, зато с унитазом и горячей водой. А главное – тёплая, и у каждого своя шконка, а не как в общих одна на двоих или даже на троих.
После разговора с «нариками»[100 - наркоманы]Григорий приблизился к более интересному для него собеседнику и заговорил с ним.
– Доброе утро! Меня зовут Григорий. Я из «хаты» два-восемь-восемь. Как только я вас увидел, мне показалось, что вы не из соседней камеры вышли, а только что с совета директоров Газпрома телепортировались сюда по ошибке…
Собеседник улыбнулся и повернулся лицом к Тополеву.
– Здравствуйте! Меня зовут Алексей. Я из два-два-семь. Приятно познакомиться.
Они разговорились. Алексей был директором строительной компании на Дальнем Востоке и сидел в одной камере с Александром Емельяненко. Как оказалось, он был одним из фигурантов по делу о строительстве объектов к саммиту АТЭС-2012, который проходил во Владивостоке. После того, как дорога в бухту Золотой Рог между двумя мостами начала буквально разваливаться, и свидетелем этому стал лично президент, прилетевший принимать стройку, арестовали всех, кто был хоть как-то связан с этим. Его строительная компания так же принимала участие в этой стройке десятилетия, поэтому сегодня он едет на очередное судебное слушание о мошенничестве в особо крупном размере.
Собрав всех по судовому списку, продольные скомандовали заключённым строиться в колонну по одному и, возглавив эту «гусеницу», повели всех на сборку. Григорий снова оказался в том же зале сборного пункта, в котором был в первый день приезда в Бутырку. Правда, на этот раз его распределили в другую камеру, более широкую и светлую, чем та, в которой он оказался после суда, где избиралась мера пресечения. Камера размером шесть на шесть метров с двумя большими высокими окнами, выходящими во внутренний двор Бутырского замка и с видом на карантинный корпус и на небольшой храм тюрьмы. Толстые прутья массивной решётки были выкрашены в грязно-коричневый цвет и располагались в два ряда, создавая смотревшему в окно эффект мира в мелкую клеточку. Было довольно много народу и сильно накурено. По периметру трёх стен стояли металлические каркасные лавки с деревянными сиденьями, приваренными к полу. Все сидячие места были заняты, да и стоячих мест было не особо много.
Войдя на сборку, Тополев тут же столкнулся с уже знакомым ему телефонным мошенником Димой, с которым заезжал в октябре на тюрьму. Пожав друг другу руки и поделившись своими впечатлениями о последних двух месяцах пребывания в этом заведении, перешли к обсуждению бытовых вопросов.
– Слушай, у нас в «хате», конечно же, ни телевизора, ни холодильника нет, может быть, поэтому и денег никто не требует? – предположил Дима, услышав рассказ Григория о своей проблеме с сокамерниками. – Но вообще я слышал о таких вымогаловах на Бэ-эСе, но цифры озвучивались намного меньшие – тысяч сто-сто пятьдесят, не больше. Поэтому тут на лицо разводилово. Не ведись!
– Да я и не ведусь, уже дал им отворот-поворот, теперь вот жду перевода в общую камеру.
– Там, конечно, не сахар, но, говорят, со связью полегче, и время летит гораздо быстрее. Так что смотри сам. Всё, что Бог ни делает, всё к лучшему.
Железная дверь громко открылась, впустив чистый воздух из коридора и немного разбавив табачный дым. Сквозь неутихающий гул разговоров охранник громко прокричал несколько фамилий. К двери подошли непонятно как разобравшие свои имена зэки и скрылись все вместе в манящей неизвестности хитросплетения судьбы.
Григорий обратил внимание на сидевшего на скамейке блатного, Он научился их различать по манере поведения и по голодным злым глазам. Перед ним на корточках сидел молодой парень интеллигентного вида и внимательного что-то слушал. Дима перехватил взгляд Тополева.
– Не пялься так нарочито на урку! Может на базар подтянуть, – пояснил Димка очень серьёзно и, взяв Григория за локоть, повернул слегка в сторону, чтобы тот не оставался лицом к лицу с возможной опасностью.
– А что там такое происходит? – с любопытством поинтересовался Тополев.
– Трудная работа по разводу лоха на бабло, – сказал пафосно Дима.
– Это как? – продолжая не понимать, вопрошал Григорий.
– Всё просто. Блатные заводят разговор по душам с наивным лошком, ловят его на словах и предъявляют по тюремным понятиям. А тут либо деньги плати, либо в ломовые иди – ни одна порядочная «хата» уже не примет.
– Всё равно ничего не понимаю!
– Хорошо, объясню на примере! Я начало этого разговора уже слышал, – показав рукой в сторону объяснявшихся, продолжил Димка. – Этого блатного зовут Тенгиз, он из один-два-один – «хаты» положенца, поэтому имеет большой вес на централе. Он подозвал к себе этого молодого парнишку, видимо, сидящего по два-два-восемь[101 - Ст. 228 – хранение наркотических средств] и предложил поговорить по душам. И вот в процессе разговора перешли на тему баб. Этот молоденький если и видел голую женщину, то только в кино, но ему-то хочется покрасоваться перед солидным арестантом, а ему только этого и надо! Тенгиз берет и спрашивает лошка в лоб, мол, делал ли ты когда-нибудь бабе приятно языком в сладком месте. Тот сдуру и по незнанке берёт и выдаёт, что да, мол, делал и не раз. И все! Парень в тисках уркаганского закона, который гласит, что те, кто куннилингус делал, тот в «обиженку» автоматом попадает. А вот тут его, Тенгиза, полное право объявить парня на весь централ «обиженным» или за небольшую по его меркам сумму умолчать об этом факте до поры до времени и спасти судьбу молодого и ещё такого неопытного порядочного арестанта.
– И сколько это, небольшая сумма?
– По-разному. Но минимум тысяч сто точно. А с этого сладкого, я думаю, тысяч триста попробуют поднять.
– Так давай вмешаемся и спасём парнишку?!
– Ты что!? Не вздумай даже! На тебя тут же повесят эту сумму и ещё столько же на общак затребуют. И парню не поможешь, его так и так в «обиженку» определят, и сам попадёшь под замес.
– А ты откуда всё это знаешь?
– Так я же тоже воровской жизнью живу. Мошенничество – это мой профиль. Я с него кормлюсь и уделяю людям с дохода. Поэтому все эти тонкости и дела хорошо знаю.
– А где же ваше хваленое А. У. Е.[102 - Арестантский уклад един]?! – негодующе спросил Григорий.
– Там, где бабло, никакого А. У. Е. нет. Это только для дурачков-первоходов придумали, чтобы в идею затянуть и управлять с лёгкостью. Ты же умный и взрослый мужик, а всё в сказки веришь…
В следственных изоляторах часы заключенным носить запрещают. По мнению сотрудников ФСИН, человек, находясь в СИЗО, или во время этапирования, не должен знать время и дату. Официально этот запрет связан с тем, что отсутствие часов затруднит организацию побегов. Однако фактически заключённые получают аналогичную информацию из разрешённых источников – телевизора и радио. Так же Григорий нигде не встречал часы и на стенах Бутырки. Поэтому, находясь вне камеры, ориентироваться во времени было возможно только благодаря своим внутренним часам и ощущениям.
Прошло, наверное, где-то около часа, когда сотрудник тюрьмы выкрикнул фамилию Тополев. Как ни странно, своё слышится и видится всегда чётче и лучше, чем чужое. Выйдя в просторный коридор сборки, его и ещё четверых повели к выходу, где была уже знакомая Григорию по заезду дежурка и огромные деревянные ворота ХVIII века с калиткой в левой части.
Опросив каждого этапируемого стандартными вопросами: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, статья, дата ареста и суд, и сравнив ответы с анкетными данными тюремных дел, груПу вывели в тюремный двор, где ожидал автозак. Это была та же самая ГАЗель и тот же конвой, что привезли Григория сюда.
– Сегодня телефоном светить мне не будешь? – узнав Тополева, с юмором и как-то по-доброму спросил конвоир.
– Отшманали телефон… – продолжил шутку Григорий, и они оба рассмеялись.
– А я смотрю, ты не унываешь?! Молодец! Таких, как ты, немного, – подчеркнул ФСИНовец, поднимаясь в автомобиль по выкидной лестнице. Открыв ключом дверь большой камеры, он скомандовал: «Первый пошёл!»
Григорий вскочил в ГАЗельку и, пройдя за решетку, сел на лавочку в угол. После него забежали ещё двое: лысый в сером пальто с кепкой в руке и волосатый в спортивной куртке. Оба лет пятидесяти. Они сели рядом, после них дверь с лязгом захлопнулась, и ключ отсчитал два поворота. Четвёртым был пожилой дед, и ему точно не повезло в этой поездке: старика разместили в «стакане» по левому борту машины, где он тут же закряхтел и закашлял. Именно в этом «стакане» Тополева везли в Таганский суд в день ареста, и он всей кожей почувствовал, как ему там внутри отвратительно душно и тесно.
Ехали не очень долго, при этом всю дорогу молчали, и только лысый сосед несколько раз поинтересовался у деда: «Как ты там, Михалыч?»
Дед бодрым голосом отвечал: «Нормуль, Юрок! Не дождутся!»
Остановившись во внутреннем дворе Таганского районного суда, сотрудники автозака передали своих подопечных под ответственность охраны конвойного помещения суда. Всю четвёрку по очереди в обратном порядке спустили сначала из машины во двор, а потом быстрым шагом отправили в полуподвальное помещение «конвойки».
Все перемещения заключённых вне тюремных стен происходят в наручниках. Поэтому, когда Григория заводили и выводили из автозака, ему пристегивали браслеты на руки, и потом к ним пристёгивался другими наручниками полицейский из конвойного полка МВД. В помещении от пут освобождали, и сотрудник шёл за следующим зэком.
Обыскав Тополева по облегчённой программе – посмотрели только верхнюю одежду и папку с бумагами, его завели в третий бокс от стены. В папке лежали постановление о его аресте от октября и написанный им под диктовку Романа Шахманова текст ходатайства с просьбой заменить ему меру пресечения на не связанную с лишением свободы и обоснованные доводы в его поддержку.
Третий бокс был обычной камерой размером четыре на четыре метра с деревянными лавками по трём сторонам, с грубой колючей «шубой» в виде штукатурки стен под потолок и очень тусклой лампочкой в закрытом решёткой плафоне над дверью. Потолок казался низким и грязным. Под потолком от двери и до противоположной стены были протянуты металлические круглые трубы вентиляции, из которых доносился тихий гул. Внутри было тепло и сухо, влажность воздуха была минимальной, и от этого сразу захотелось пить. Стены и металлическая дверь с тремя глазками на трапециевидном выступе, позволяющими видеть всю панораму внутри камерного пространства, были исписаны ручкой. В этих посланиях предыдущих посетителей бокса можно было увидеть их отношение к судьям и срокам, полученным тут. В выражениях люди не стеснялись и выплескивали эмоции в сжатых сообщениях от сердца и от души. Больше всех доставалось судье Чепрасовой, которую явно ненавидели и клеймили позором процентов семьдесят респондентов этого своеобразного издания. Особенно бросались в глаза красиво выведенные нетленные строки непонятого поэта:
«Да чтоб ты издохла, Чепрасова, в муках!
За то что влудила червонец мне, сука…»
Всё остальное было в прозе, но тоже коротко и эмоционально.
Троих попутчиков Григория завели по очереди в его бокс и оставили дожидаться вызова на «продлёнку». Дед тут же лег спиной на лавку, вытянул руки и сильно потянулся, так, что все тело его захрустело, как сухие дрова в печке. Он с удовлетворением крякнул, ещё раз проделал эту же процедуру несколько раз и, дождавшись отсутствия хруста, деловито уселся и с прищуром уставился на Григория.
– Здравствуй, мил человек! – обратился он. – Меня зовут Илья. Что за беда привела тебя в этот храм правосудия?
– Добрый день! Меня зовут Григорий. У меня сегодня первая продлёнка по делу о мошенничестве.
– Я так и подумал, что ты мошенник, а не наркоман. А то я «наркош» не очень жалую. Слабые телом и духом люди – падшие они какие-то. А мошенник – это совсем другое дело! И что же довело тебя до такого благородного с одной стороны, но уголовного с другой стороны звания?
– Пытался с обнальщика долг получить, – ответил на выдохе Григорий. – На очередной встрече повязали с поллимоном на руках.
– Ай-ай-ай! А как же это так получилось-то? Можно подробностями поинтересоваться? – залихватски сощурившись и подмигивая остальным, продолжил спрашивать Илья.
Григорий поведал о событиях своего задержания. Рассказал про подлеца Андрюшу Южакова и про первый допрос следователя. Выслушав его внимательно и с долей уважения, Дед Илья озвучил то, чего Григорий точно не ожидал от него услышать.
– Ты, наверное, думаешь, что тебя сегодня домой нагонят?
– Думаю, что шансы есть уйти под домашний арест или под залог, – уверенно ответил Тополев.
– Посмотрим, конечно… – задумчиво и тихо, чуть растягивая слова, произнёс Илья. – Но судя по тому, что тебя Люсиновские брали и сразу же в тюрьму определили, а ещё ты не колешься, как орех в шоколаде, то, на мой взгляд, держать они тебя будут на тюрьме до суда. А там как твой адвокат вырулит. Очень много от адвоката зависит! У тебя-то хоть адвокат свой? Не положниковый?
– Да, свой, конечно же. Говорят, очень хороший. Бывший прокурор Рязанской области. А у вас тоже адвокат хороший? – попытался перевести разговор Григорий на историю деда с сотоварищи.
– Нет, у нас бесплатный адвокат – государственный. Нам хороший не по карману, да и не нужен он нам в нашем деле, – раскусив интерес собеседника к их делюге, начал Михалыч. – Как ты уже понял, мы втроём подельники по одному уголовному эпизоду. Статья у нас сто пятьдесят восьмая[103 - Кража]. С частью следак ещё не определился, то ли третью, то ли четвертую нам впаять. У нас это уже вторая продлёнка. Мы сидим с августа этого года. Кстати, ребят зовут Юра… – дед указал рукой на лысого, – … и Сергей, – он показал рукой в направлении спортивного вида мужика и продолжил:
– Теплым августовским вечером решили мы втроём собраться и отметить юбилей нашего знакомства. А познакомились мы в мордовском лагере десять лет назад. Мы с Юрком досиживали наши срока из девяностых, а Серёга буквально недавно заехал за угон машины. Совершенно не отдуплял, что происходит вокруг и влипал в нехорошие истории. В общем, взяли мы его тогда на поруки… – и они все втроём засмеялись заразительно и чисто, обновив в памяти воспоминания минувших лет.
– …Сдружились, одним словом, и держались вместе, а это очень важно на зоне. Надо либо быть одиночкой и никого к себе не подпускать, либо быть в компании равных, чтобы противостоять мусорам и блатным.
– Ты ему про нашу делюгу расскажи! – прервал деда лысый. – А то ты сейчас в дебри уйдёшь, знаю я тебя.
– Так я и говорю! Сидим мы в Юркиной машине во дворах на Таганке и допиваем бутылку водки. До этого отлично посидели в «Чёрной кошке»[104 - Ресторан на Таганской площади], но алкоголь у них там уж очень дорогой, поэтому с собой принесли, но пить свое нам не дали. Вот и решили допить уже в автомобиле, не пропадать же бутылю?!
Темно уже было, как сейчас помню, вдруг стук в стекло машины… мусора стоят с автоматами. Нас внаглую вытаскивают и в отделение. Паспорта забрали. Мы поскандалили для проформы, конечно, но так как были в хорошем подпитии, улеглись на лавки спать и уснули. С утра нас развели по кабинетам, и следаки с операми заявляют, что, мол, в доме, во дворе которого мы сидели, произошла квартирная кража в особо крупном размере. И так как мы ранее судимые, а за ночь они по своим мусорским базам это всё пробили, то лучших кандидатов на подозреваемых им не найти. Поэтому берите листки бумаги, ручки и пишите признание.
