Ода на смерть оборотня

– Неприятно было свидеться, – оборачиваюсь к пустому месту, но вижу только клочок шерсти на ветке.

Ну и ладно. Сел под ёлкой, задумался: битва шуточная намечается, скорее дань свадебной традиции – вроде как невесту завоевать надо. Так ведь в бою каждый сам за себя. Немало грязных дел в потасовке проворачивается. Прав Иней: трупы нередки, особенно среди молодой необстрелянной нечисти. Надо бы засветло отправить Луча с поручением подальше отсюда.

Но я-то здесь зачем? Что за чувство грызёт меня с того дня, как Кощей женихаться собрался? Звериный нюх подсказывает: не всё ладно с Грёзой. Полудница там, во враждебном лагере. Третьего дня виделись лишь мельком: у русалочьей запруды. Шепнула, что наблюдает за ней кто-то. Как мог, успокоил: свою колдунью в обиду не дам.

А у самого на душе шишиги скребут: тоже временами чую взгляд. Вчера даже в кусты ринулся, показалось – там незримый надзиратель. Принюхался, пригляделся – никого. Ух, попадётся мне шутник – выдранным хвостом не отделается!

– Ну, тебя, отстань. – Отмахиваюсь от назойливой козявки. А она всё равно щекочет нос. Дык, до чего же нахальные стрекозы в этом лесу! Надоедливые и блестящие, как волосы полудницы. Так, стоп! Это не стрекоза, а как есть волос. Пляшет возле меня с мошками.

Я подставил ладонь. Полудница, умница, нашла способ связи, вспоминает, о встрече вздыхает. Во время битвы первым делом её разыщу.

Волос полежал да сложился руной «чур», что значит «берегись». Кого мне бояться, глупышка? Я сам – опасность, я сам – страх, моего оскала хоронятся, мою тень стороной обходят.

На волосок дунул тихонечко, в поясной мешочек определил.

О чём меня предупреждают Иней этот, полудница? Надо бы подумать… Жучок по дереву ползёт…

До чего же солнышко славно пригревает. Лежбище у корней ели, будто под меня сделано. Не помешает вздремнуть чуток, чай, вход в подземную избу не сбежит. Будет ночь – будет пища. Не придумано ещё такой западни, что оборотня удержит.

Тень – не дребедень, выскользнет тенью со всякой круговерти…

 *****

До полуночи – полчаса. Речи сказаны. Боевой дух поднят. В центре войска жених на громадном чёрном змее. Кощей в традиционных аспидных доспехах, в чёрном шлеме, под чёрным знаменем, под провалом носа – чёрные усы. Чуть позади личная гвардия – отборные дружинники и мечники, погибшие в бою и принесшие Хозяину клятву верности. Среди них мерцает в лунном свете доспех демона; он окружён верными клыкастыми злыднями.

Упыри, умруны – эти тоже острыми зубами клацают, рады хорошей драке. Колдуны держат наготове глиняные горшки с зельем. Колдунам в помощь определены огневики. От огневиков на расстоянии сучковатая толпа коряг с глазами. Эти корнями опутают, шипами шкуру проткнут, сучьями задушат. Только огня и боятся.

Знаю, в роще спрятались лесовики и лешие. С ними мирные луговики, полевики. Эти после боя выйдут, землю подлечить.

Нас, оборотней, раскидали по войску. Вокруг меня неупокоенные мертвяки на любой вкус, цвет и запах. Глаза светятся всякими оттенками крови. Эта нежить только в виду страшна, а так смертный мужик, ежели не сробеет, мотыгой хлипкую шею враз перерубит.

Сверху шумно вздыхают трое волотов-великанов, переминаются с ноги на ногу, чешут затылки каменными дубинками. Эти драться не любят, земля их плохо держит, хотят обратно в свои горы.

Акридой – саранчой – шныряют мелкие пакостники.

Сбоку от меня мертвяк, видимо, бывший колдун – свеженький, недавно откопался – в ранах гной. Из пасти сбегает струйка голодной слюны. Разит от него, как полагается, падалью.

Через поляну колышется войско Мары Моревны. Сама Мара в кольчуге и шлеме, верхом на Индрике-звере. Могучее заклинание достало огромного зверя из-под земли. Обычно он на земле в тот же миг каменеет. А тут в блестящей попоне перебирает толстыми ногами, гулко трубит в короткий хобот.

У стоящих рядом амазонок оружие бряцает. Амазонки, – говорят, отменные воительницы. На свадьбу прибыли издалека, а уж от боя никогда не откажутся. Только у них человеческое оружие: копья, булавы с шипами, арбалеты. Железом нежить не возьмёшь, так, побаловаться. Отрубленная голова упыря потешно ругается в полёте, если пнуть.

По правую руку Мары зелёно-коричневые ряды – то лесавки да лихорадки под начальством Лиха одноглазого. По левую руку – зыбкое марево из полудниц. Между горелых брёвен бывшей деревни торчат лохматые головы шишиг. Река зелена от русалок, утопленниц, прочих водяных жительниц.

В небе шныряют химеры, и птица Гамаюн парит величаво.

Мда, неплохое войско прилетело, приползло, прискакало на свадьбу. Разве среди таких соседей унюхаешь Грёзу! Звериное же чутьё с каждой минутой громче: «Беда!».

Кощей махнул чёрной перчаткой, заревел рожок и битва началась.

Первыми в бой пошли горбатые красноглазые заморские кровососы. В центре поляны вампиров встретили шишиги и растёрли вампиров в пыль. Иноземцев не жалко, назавтра восстанут, как свеженькие.

Кощей вдругоряд даёт отмашку и наш неживой отряд срывается с места. На полном ходу боронит шишиг и врезается в передовой отряд кикимор. Воздух заполнился чавканьем, рычанием. Моментально мне в горло вцепилась злобная фурия. На полном ходу трясу головой, она держится когтями и пытается перегрызть мне горло. Успевая при этом визгливо хохотать! Прижимаю кикимору лапой, дёргаю зубами. Что-то хрустит, обмякшее тело падает. Несусь дальше. Надо лишь пересечь поляну, перескочить лесок. Отпрыгиваю от зубов, горящих факелов, ввинчиваюсь между ног, копыт и когтей.

…бегу напрямик через зелёную полянку и вязну всеми лапами в трясине. Болотницы устроили посреди поляны болото. Засада! Чем сильнее дёргаю лапы, тем больше проваливаюсь. В злыденьсильной злобе клацаю воздух зубами. Вокруг дёргаются мертвяки, пускают из болота удушливый запах.

– Ар-ра-а-а-а! – пронеслось сквозь лязг зубов, взвизги и рычание.

Ага, это лешие и болотники. Через минуту они заполонили болото, – чпок! – выдёргивают за хвост, я резво поскакал по древесным спинам.

Пробежать краем поляны, нырнуть в кустарник. Там, судя по визгам, встретился с карачунами отряд полудниц.

Тут меня подбросило, дважды перевернуло в воздухе и закрутило кубарем по траве.

– Ату его! – Две химеры просвистели, как гигантские шмели. Одна, с птичьей головой и рыбьим телом, просвистела низко, врезала когтистой лапой по ушам.

Вторая химера, смесь змеи и сумасшедшего бурундука, с жабьей головой, описала в небе полукруг и пошла со свистом на второй заход. Подкинул задние лапы, запетлял зайцем. Низко стрелой, разворот, кувырок. Сверху – хохот и улюлюканье. Химеры мастерски берут меня в «клещи». Резкий скок. Прыжок! Вправо-влево, теперь резкий прыжок.

Бух! Едва увернулся от глиняного горшка с зельем. Едкий дым резанул глаза.

Бах! Химеры стреляют острыми иглами. Сколько усилий на одного оборотня!

Ныряю в еле заметную нору и расплющиваюсь брюхом.

Химеры верещат и квакают:

– Упустили собаку!

– Вон он, вон! В кустах!

– Свербигузка, это твоя тень!

– Сама дура, Визгопряха!

Выжидаю. Успокаиваю дыхание. Шерсть возле носа медленно дымится, не обращаю внимания. Считаю медленно до десяти. Потом в обратном порядке.

На счёт «три-два-один-пуск» вылетаю из-под земли, как из пращи. Оказывается, могу развить такую скорость, что олень удавился бы от зависти. Бешеные химеры под победные вопли полетели с двух сторон. Резко разворачиваюсь – и – вот оно! То, что надо!

В небе сначала завизжало, следом хлопнуло, вдогонку шмякнуло. Химеры врезались друг в друга на полной скорости и вцепились друг в друга зубами и когтями. Сверху посыпались перья и пух.

– Девушки, спасибо, развлекли. Не провожайте.

Вслед полетела отборная ругань. Милые жабы с куриными ногами.

Бой продолжается. Всюду рвут, трясут, кусают. Волколаки разрывают на куски лихорадок. Полуночницы раскатали упырей: отрубленные головы воют, плюются ядовитой слюной.

Крылатые пакостники сплошь облепили Белую Бабу, объедают плоть. Баба ревёт громче зверя Индрика, отбивается стволом дерева. Ей на выручку тучей рухнула дева-птица Гамаюн, клювом склёвывает назойливых тварей.

Вампирши поймали серого незнакомого оборотня. Тот ещё жив, по траве кишки волочатся. Одна подняла окровавленное лицо и протягивает ко мне длиннющие бледные руки. Цыкнул клыком, вывернулся – и ходу.

В кустарнике мелькнули круглые глаза лесных духов. Проскочил напролом, пискнуть не успели.

Шум боя остался позади. Чутьё привело на поляну с кургузой избой, лопухами и старой берёзой.

Вовремя! Через миг из леса выскакивают оборотни.

Впереди Полночь, за ней – Иней и Сумрак, старые мои одноплеменники-недруги.

На каждом сидит по злыдню. Со спины Полночи свешивается светлая голова, волочится по грязи коса. Грёза! Либо околдована, либо без сознания. Чутьё взорвалось: «Беда! Беда!».

Преграждаю им путь. Упираюсь лапами в землю покрепче. Поднимаю шерсть на загривке. Ощериваюсь:

– Отдай полудницу!

– Это наша добыча!

Мы с Полночью сделали круг, не спуская глаз друг с друга. Вдали зазвенел рожок. Конец битвы. Нечисть победила нечисть.

– Слышала? Конец битвы. Кощей не велит брать в полон. – Иней и Сумрак мне не соперники. Супротив троих тяжко, но слажу.

– Есть и другие хозяева, кроме Кощея.

Рычу. Полночь скалится в ответ. Держится уверенно. Раньше хвост поджимала, с пути сворачивала, а тут осмелела. Но зачем этой волчьей стае полудница? Обычно оборотни с призрачными девами дел не имеют, дорожки не пересекаются.

– Подавись заячьей гузкой, Тень!

Одним глазом слежу за поджарой фигурой Полночи, другим – за Инеем, третьим… хм, жаль, нет запасного глаза – головой ворочаю. Оборотни поджали с трёх сторон. С чётвёртой – холм под  лопухами, по запаху – бывшее человеческое подземное лежбище.

Полночь уши подняла, фиолетовыми глазами водит. Изогнула спину, хвостом виляет. Я чуть слюной не подавился: «Заигрывает?»

– Ша! Владыка ждать не любит! – рявкнул злыдень, что верхом на Сумраке. Другой зубастый коротко замахнулся, тут же меня обрушилось небо.

Колдовская цепь, шишиги их раздери! Лапы подкосились, я аж на брюхо рухнул.

Через миг поляна опустела.

Рассветное солнце пригревает спину.

Сначала дёргался в бессильной злобе, сломал два клыка, потом затих. Колдовскую цепь изнутри не порушить.

Есть время подумать, сложить из осколков целый горшок: владыка… Иней… полудница… на оборотнях верхом злыдни. Известно, что рогатые – личные слуги демона Филотануса.  Полночь – труслива, с полудницей даже стаей не справятся, без помощи не осмелились бы. Значит, тут демон Филотанус замешен.

Только зачем?

Мёртвый коргоруши! Свежая кровь! Околдуют полудницу, кабальный свиток подсунут и… Воображение услужливо нарисовало картинку: мёртвая полудница с раздробленной головой и в огненных ранах.

– Ой. Кто. Тут. Воет?

Скашиваю глаза: упырь. Обыкновенный упырь, как вся их братия: рваная плоть, когти, вечный голод. Только у этого одна нога, да и та торчит из-за пазухи грязной накидки.

– Зачем. Жуткий. Вой? – Одноногий упырь плюхнулся на зад. Из зубастой пасти свисает ниточка слюны.

Принесла нелёгкая! И без упыря проблем по самые уши.

– Моя. Нога. – Жалкий голос чудовища никак не вяжется с красными глазами.

Ногу вторую ищет. Кто-то утащил в бою. Если не сожрал, то подвесил на дереве смеха ради. В голове шевельнулась спасительная мысль.

– Здесь, здесь твоя нога, под моим брюхом! Я на ней лежу!

– Ась?

Успокаиваю дыхание. Дам поблажку существу, в чьих мозгах пировали могильные черви.

– Твоя. Нога. Здесь.

– Где.

– У. Меня.

– Дай.

– Помоги.

– Ась?

– Стащи. Сеть.

Упырь прополз на когтях вокруг. Сел напротив, почесал длинной рукой затылок с остатками волос.

– Неа. Волк. Кусь-кусь.

– Нет! – Так, спокойно, Тень, дыши глубже. – Волк. Хороший. Не кусь-кусь. Кощеем клянусь.

– Ась?

– Землю жрать буду!

Хлопает глазами. Время подпустить жалости:

– Упырь хороший. Волк хороший. Нога.

Уши прижал, хвостом виляю, улыбаюсь клыками наружу:

– Упырь. Хороший. Сеть. Снять. – Упырь поднял с землю брошенную людскую мотыгу. С него станется разбить острым концом череп беззащитного оборотня: известно, что нечисти веры нет. Надеюсь, скулёж убедит упыря в моей немощи.

Упырь тем временем сзади тыкает мотыгой. «Не бойся, – мысленно подбадриваю, – тем местом я не кусаюсь». Но молчу. Только Черногору ведомо, что оборотни вытворяют с Полудницей, а я тут на брюхе перед упырём ёрзаю!

Тяжёлая сеть зашевелилась. Дёрнулась и медленно поползла. Освободились нос, пасть, – понимаю, что не дышал вовсе. Воздух через заколдованные ячеи не проходит.

– Ась? Нога?

– Славно, упырь, славно. Тяни, родной!

Сеть вздрогнула, протащилась и… выскакиваю, как из пращи.

Сзади раздался обиженный вопль. Ничё, упырь, свидимся. Придёт время, притащу каких хочешь ног – выбирай на вкус.

Дорогу в избу демона даже с закрытыми глазами найду.

*****

Второй раз за сегодняшнее утро стою перед покоями Филотануса. В первый визит рвал и скидывал со спины зубастых охранников. Теперь те же злыдни рядком выстроились, нахально пялятся в спину:

– Ух, ты, рыжий, собака! Шевелюра – гребень застрянет!

– Ё-моё, держите меня семеро, какие мускулы! Дай-ко, пощупаю!

– Рослая детина, мяса много.

– Глазищами рыщет, чисто одичалый!

– Владыка останется доволен…

– …вкусный, небось.

Кто-то из злыдней присвистнул. Резко оборачиваюсь. Дорогие зубастики, только для вас мой самый обаятельный оскал. Чего ж отпрянули? А если добавить хмурый взгляд? Толпа дружно ойкнула; парочка особо впечатлительных сползла по стенке на пол. То-то же: оборотень Тень не их тех, кто прощает ухмылки и сальные шуточки.

Дёргаю деревянную дверь с причудливо вырезанными языками пламени и вваливаюсь в душную горницу. Уф, проветрить бы не мешало. Светло от чудного очага без дыма и дров. Рядом кресло, столь велико, что и мне в пору.

Демон утонул щуплым тельцем в мягких подушках. Уже без доспехов, в исподнем: рубаха из переливчатой материи – пышная, с кружевами – ткани с лихвой на две рубашки. Вот на штанишки, наоборот, пожалели лосиной шкуры: тонкие ножки в облипочку.

– Я уговог’ соблюль… Пленница в свободе. – Филотанус полирует ногти кусочком замши. – Твой чег’ёд.

– Сначала удостоверюсь, что полудница в безопасности.

– Слову моему повег’ишь?

– Я похож на дурака?

Тут меня на полном серьёзе внимательно разглядывают, даже от чистки ногтей оторвались. Демон голову на бок нагнул, так и сяк меня рассмотрел, на кусочки разобрал. Прищурился:

– Вг’оде, не дуг’ак. Наполовину… Не вопг’ос, гляди.

Э-э-э, куда глядеть? Забыл, демон, изба твоя под землёй, с червями и костьми зверя Индрика. Приспичит взглянуть на белый свет, ан, окошек-то нет.

– Нет, сходство с дуг’аком есть… Р’азуй глаза, – и пальцем тычет. – Катись, катись, яблочко, по золотому блюду. Покажи полудницу Гг’озу…

– Грёзу. – Демон на шутки горазд?

Тут на низком столике подле меня жёлтое блюдо задребезжало. Яблоко закрутилось, тут же на блюде картинка появилась. Полудница будто взаправдашняя, как живая. Лежит, голуба, в нагруднике-доспехе, на лесной опушке. Место признал – недалеко от терема Мары Моревны.

Вот чудо-чудесное! Такого уровня колдовства даже среди старожил не встречал.

Но и мы не в решете воду носим. Челюсть подобрал, напустил сурового вида.  Колдовству маленько обучен, низкий за то поклон Архипу – пусть ему в ином мире не кашляется. Старый ведьмак немало об мою спину прутьев учения обломал.

Нагибаюсь к блюду – морок враз опознать сумею.

На блюде видать, как полудница села, головой трясёт.  Встала, неровно зашагала в сторону терема. Волосы тоже пробудились, шевелятся. Прочь глупый скулёж – жива, цела, свободна.

Яблоко тем временем остановилось. Погасла картинка. Видать, и у высшего колдовства свой предел, или же решено, что достаточно увидел.

– Помни, демон, уговро нарушишь – побежишь впереди Макара с телятами. Полудницу не тронь.

– Да кому она нужна… – Переключился на перстни. – Итак, обычай, чтоб его! Ответ дай: сам пг’ишёл?

– Сам.

– Повтог’и: «Я, обог’отень Мг’ак, по своей воле…»

– Тень. Оборотень Тень.

– Плевать. Г’абы не имеют имён.

– Давай свиток. Говори, куда лапой ткнуть.

… старательно полирует перстни, глаз не поднимает…

– Что ещё?

– Повтог’и.

– Я, оборотень Тень, согласен… доброхотно…. заместо плененной Грёзы.

– …добг’овольно?

– Угу. Таков уговор. Полудницу отпускаешь – я отрабатываю.

– «По добг’ой воле в кабалу», хи-хи, в обмен на пленную девку…

– Хватит языками воду толочь. Чего делать-то? Работы не боюсь. Как охранник там, или охотник. Могу жизни кого лишить или, наоборот, потерянное отыскать.

Владыка кивает:

– Надевай.

– Э-э-э, что?

Тут замечаю в руках ремешок. Кожа толстая, хорошей выделки; застёжка умелым кузнецом выкована: дырочка и крючочек. От ремешка цепь тонкая тянется, другой конец в кресле затерялся.

– Ошейник. Ты его сам надень.

– Про это уговора не было. – Ошейник в радость только дворовым псам. – Свиток подпишу, а удавку сам носи.

Демон улыбнулся во все сто мелких зубов.

Ладно, поиграем в ваши шутки. Ворчу и ругаюсь, цепляю на себя ошейник. Магический замок защёлкнулся. Поддеваю удавку ногтем – туго сидит, вражина.

– Вот и гуд. Остался свиток. Пг’иложи палец.

Тут в воздухе повис жёлтый пергамент. Буквы вспыхивают и гаснут, прыгают, как живые. Отчего киноварь столь ярко-алая? Спрошу при оказии.

Читать умею. Но знать об этом демону не обязательно. Делаю вид, что обнюхиваю свиток – горько пахнет магией. Лизнул уголок – отлично выделенная шкура. На Руси так не умеют.

«Существо, вид "оборотень" по кличке Тень… обращён в лето… от сотворения Мира… поступает в полное распоряжение демона Hilotanus сроком на сто пятьдесят лет и зим… Сим свидетельствует…».

Истинное имя демона огненными письменами выведено.

«Цепь – ерунда, один рывок. Филопопус этот бледный, – ниже меня на аршин. Двумя пальцами за тонкую шейку и… ищи оборотня в поле!».

Не успел мысль додумать, как ошейник взорвался болью. На долгий миг пропало всё, кроме огненных вихрей по телу.

– Ай-ай, нехог’ошо подумал. – Демон выхватил договор из моих трясущихся рук, рассмотрел на просвет отметины клыков. Кивнул: – Договор заключён. По г’укам.

Свиток с шипением испарился.

– Извещаю: ошейник не сбросить. Спустя сто пятьдесят лет сам – пуф! – испаг’ится. …но никто ещё не доживал.

Не уверен, что последняя фраза не послышалась – в ушах звенит. Только отдышался, как по взмаху тонкой руки в воздухе знак нарисовался.

Лишь растаял в воздухе огненный след, стены иноземными тканями покрылись. Очаг вырос в полстены. Посреди горницы вдруг лавка с богатыми шкурами. Да так широка, что лавке пятеро человек друг дружке спать не помешают. Неужто демон кувырком по постеле катается? На стене портрет Филотануса в богатой одёжке. Только неправильно висит – вниз головой. Точно, кувыркаться горазд.

По задней стенке – бог наш Черногор! – седалище с шипами, лавка с шипами, стол с хитроумным винтом. С высокого потолка крючья свисают – крестьяне на таких свиные туши подвешивают. Верно, это и есть пытательные орудия. Чутьё подсказывает, что скоро ознакомлюсь с каждым из них ближе – сначала по-отдельности, потом в совокупности.

– Ты думай хог’ошо. Думай: хозяин к г’асивый, добг’ый. У вас говог’рят: «баской» – Демону уютно в мягких подушках. – Ошейник научит любить хозяина. Меня.

Гляжу на ухоженные кудри, на тонкий профиль, на блестящие застёжки на чудных сапогах. Такое подумал, что ошейник вновь задымился.

– Ай-ай, – смех в ответ на моё шипение. Поднялся из кресла ухоженный палец. – Думай хог’ошо, повинуйся, делай мне ласково и… тебе понг’авится. Обещаю.

Особо махнул рукой и к нему прыгнул из очага уголёк. Тут же свет в горнице погас. Темнота густая, хоть ножом режь. Пропали и шипастые орудия, и широкая лавка, и перевёрнутый портрет, да и стены сгинули в непроглядном мраке. Только тонкая фигура в кресле, будто изнутри красным светится. Демон молчит, длинными пальцами уголёк, словно кошку, гладит.

Переминаюсь с ноги на ногу. Что делать-то?

– Давай, что ли, приказывай.

Демон будто и не слышит вовсе:

– Ловушка с г’аботала! Я всегда говог’ю: у всех своя цена и свой крючок. У г’ыжего обог’отня – длинноволосая девка.

О чём бормочет?

– Теперь обог’отень мой. Недаром за ним следил.

А я-то, болван, по кустам шарил, подглядывателя искал, на пустые дупла рычал! Чутьё не обмануло: был догляд.

– Но как?

– Волшебное блюдо, – отмахивается демон. Дальше рассуждает. – Я так г’ешил: полудница-г’аб – плохо. Слишком девка…э-э-э, слабый существо. Обог’отень-г’аб – гуд. Горячий, как пламя. Мне нг’авится огонь. В огне власть.

Кошусь в сторону, где в темноте столик с волшебным блюдом. Полезная в хозяйстве вещь оказывается. Уверен, что у самого Кощея этакой диковинки не сыщешь. Интересно, а другие миры можно посмотреть?

Демон тем временем рычит себе под нос. Перстни от уголька вспыхивают искрами, отсвет причудливо искажает тонкие черты.

– Иди ко мне. – Топчусь: не привыкшие мы по первому требованию собачкой бегать. – Иди, обог’отень, не бойся.

Нарочно шумлю, топаю, вздыхаю. Гремящей цепью столик (аккуратно, не задеть чудную тарелку с наливным яблочком). Кувшин гулко падает, вином запахло.

– Сядь у ног. – От демонического шепота поджимается невидимый хвост.

На следующее требование кладу голову на острые колени, вытягиваю язык. На узких кожаных штанах костяные застёжки небрежно расстегнуты, приспущены с узких бёдер.

– Что в полуднице такого? Особенного? – шепчет, глядя в чёрную пустоту. – Хотя, неважно. На девке заклятие – крепкое, неодолимое, я постарался. Полудница тебя не узнает. Не вспомнит. Ни-ког-да.

Демон развеселился, но темнота поглотила смех. В серебристых глазах беснуется ледяное пламя.

–– Ты – никто, обог’отень Тень.

Что?! Ты не знаешь, с кем связался, демон-тощие коленки! Ужо пожалеешь, что приехал в наши леса!

Филотанус ухмыльнулся. Язык шустро пробежался по губам: – Гог’ячий щенок, ног’овистый… Помни: ты только мой. Мой г’аб.

На последнее слово прижигает язык углём.

Раньше я не думал, что мир состоит из боли. Теперь уверен. Когда морок рассеялся, с трудом фокусирую зрение на глубоких царапинах у ножек кресла и собственный откушенный язык. Кашляю кровью: исчезли запахи и звуки.

Не заскулю. Не зашиплю, демону на забаву. За свободу полудницы пять десятков лет рабства сносная цена. Оборотни ведь не чувствительны к боли, не так ли? Сердца у них нет, нет привязанности, равно как и страха.

Что же это под креслом в крови светится? Никак кусочек уголька жгучего? Нарочито громко кашляю. Цапнул ладонью кусок плоти вместе со светящейся точкой, сунул в карман портков. Язык – ерунда, новый отрастет, а вот колдовской негасимый уголёк не оставлю. Авось, пригодится.

Оборотня можно уничтожить, но нельзя сломать. Видать, настало время проверить предел выносливости Тени.

История четвёртая. О волшебном обруче и богах подземного мира

«Эх, оказаться бы сейчас в лесу! Да хоть в земле собакоголовых людей или синих многоруких богов!»

Я притулился за лавкой и мечтаю.

Сверху, на лавке, сидит демон Филотанус. Голос его спокоен, но пол под ним дымятся. Раскалилась и цепь в холёных руках. Наблюдаю, как нагреваются звенья цепи и приближаются к моему ошейнику.

– Почему мой обог’отень? Отправь дг’угих. – За годы жизни на чужбине демон не пожелал избавиться от акцента. – Или у тебя г’абы закончились?

Хозяин бескрайних лесных земель Кощей отвечает сурово:

– Рабы в моих землях не водятся. Слуги есть верные. Ведомо нам, только Тени под силу вернуть утраченное.

Второй час эти двое спорили обо мне, оборотне Тени.

Филотанус раздражённо стучит носком сапога, но перечить Хозяину не осмеливается:

– Вассал моего вассала не твой вассал.

Кощей пожимает острыми плечами в золотыми нитями вышитой рубахе.

– Вы увег’ены, что искать колдовской г’аг’итет надо в том самом месте?

От дверей пискнул волхв:

– С вашего позволения, видения не врут – обруч там… и гадальный череп подтвердил…

Демон дёрнул цепь, в шею врезались шипы на ошейнике.

– Г’аб обязан обернуться в срок.

– Оборотень возвратится с искомым.

Кощей негромко стукнул резным посохом:

– За сим кончаю разговор. Слово Хозяина твёрже Алатырь-камня.

Демон пнул меня, рывком поднялся. Лавка отлетела, ударилась об стену. Обломки рухнули на пол и вспыхнули.

Тут же из стен набежали домовые, растащили куски, затушили огонь. В кощеевой великой избе домовые проходят особую школу послушания. Светящиеся черепа, паутина, вековые пылинка к пылинке, ажурные паутинные разводы на окнах – как любит хозяин. За непорядок – строгий спрос.