Ну, волк, погоди! Или новые приключения оборотня Тени

Капюшон Харона нехорошо задымился. Плоский камень треснул посередине. Сцепленные ладони наклонились к Микки.

– До-до-мой мне как?

Тут камень не выдержал, обломался с треском. Боги повалились в стороны, одинаково задрав к каменному потолку тощие ноги. В моих руках остался кусок ткани.

– Бегоходы. Волшебства бы в них. Чуть-чуть, – твёрдо, как мог, сказал я, пряча лоскут за спину. – Домой п-п-побегу.

Лежащий Микки на меня многочисленными глазами с груди моргнул и загудел. Харон из-под драного капюшона переводит:

– Миктла…тли…тля, ик… схвативши, швырнёт куда пожелаешь,

Хоть далеко, …ик…из бездны подземной в лесные масс-с-с-сивы…

Отлегло. Спасибо, друзья. Неровно встаю на ноги, распутываю из балахонов богов. Харон валится снова. С грохотом, во весь рост, сосна вековая. С Микки кряхтим, поднимаем, ставим бога вертикально; сую ему шест для равновесия, в другую руку – чашу с вином.

Объявляю тост:

Друзья, судьба у нас одна!

Так выпьем крепкого вина!

Я рад разлить его по чашам,

Благословляя долю нашу.

Пьём за спасение. До дна!

По кудлатой бороде Харона скатились капли. Он отбросил шест и залез в складки балахона, рядом со свежей заплатой. Вытащил глиняные таблички.

«Небось на земле не видал такого, – говорит! – Зри! Богини! Для, ик, тебя».

Гляжу, а на табличках нарисованы рыхлые женщины в куцых тряпочках. Фу, срамота: все дела наружу, призывные улыбки. Посмотрел на них и взгрустнулось. Перед глазами встала одна, как настоящая, с серебряной косой до земли.

Встряхнул головой, прогнал наваждение:

– Споём, Харитон! Хор-р-роший ты мужик. Правильный.

Харон кулаком эху погрозил, чтоб хоронилось в каменных сосулях, поднял кубок:

– Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который, – запел он радостным голосом, от которого хотелось одновременно завыть и повеситься: –

Странствуя долго со дня, как святой Илион им разру-у-ушен,

Многих людей города посетил и обычаи виде-е-е-ел…

– Калинка, калинка, калинка моя!

В саду ягода калинка, калинка моя! – завопил я так громко, как смог. У меня тоже голос, я тоже петь хочу!

Микки загудел в унисон.

Славно поём, на редкость складно. Песни Харона, как обычно, без конца и края, о путешествии некого Одиссея. Тот, по-видимому, хитрый малый: навалял хозяину Леты и выбрался живым.

Я напоследок железным наконечником выцарапал на скале общий портрет. Харон стоял напротив, качался, склонив голову в капюшоне. Эй, друг, не уснул часом?

– Тайну вечную открой, что намалевал. Не скрывай, поведай.

Балда, а ещё бог! Вот, смотри, это я, красавец-оборотень: гордая осанка, могучий торс, усы, лапы и хвост. Здесь Цербер, все его три головы. Вот Микки (похож?) глазами хлопает, рядом души бесплотные.

– Кто это будет? Свирепствующая жердь, взглянешь – прослезишься.

– Это ты, Харитон.

– ﬗτϕϜϬṉ! €ΩՃՅη!

Ишь как! Художника всякий может обидеть.

Харон же не отстаёт.

– Совет Харона прими и слушайся речи

Незачем возвращаться к человекам наземным.

Друг благородный, останься ты с нами

Честь жрецу окажи, держись за удачу зубами.

Говорит серьёзно так, даже протрезвел. В ответ широко развожу руки и выразительно касаюсь ошейника.

– Я о тебе помышлял; участь твоя безотрадна.

Слово только скажи: твою изменю я судьбину.

Тут и гадать нечего: Харон, доброе сердце, светлая душа, предлагает мне снять удавку. Он бог, ему по силе. Но, спасибо, друг, я сам влез в кабалу, добровольно. Если не вернусь, то полудницу… лучше об этом не думать. И о своей судьбе тоже.

Миктлантекутли тщательно меня обнюхал, руку лизнул, поколдовал вот уже дырья готова. Портал, то есть. Боги клятвенно уверяют, что выведет меня дыра туда, куда требуется. К дому.

– Б-р-р, – от взгляда на портал передёргивает. Дыра висит, ни за что не привязанная, переливается себе. Ярко, в полный глаз не посмотришь. Вот уже не думал, не гадал, что нужда заставит внутрь лезть. Микки же суетливо тычет меня в спину. На шее, промеж глаз, мой зуб на верёвочке висит – подарок на вечную память.

Харон выудил из складок балахона свиток, ногу отставил, руку поднял величественно. Речь заготовил.

Кланяюсь в пояс по отдельности хозяину, Миктлантекутли, Церберу, душам, всему миру тёмному, подземному:

– Спасибо, братцы, за приют и ласку. Земля, как яйцо, ровная да без углов, значит, увидимся. Харон, нужник всё-таки почисти. Попроси, что ли, героя забредшего.

Рукой махнул, разбежался и кинулся в портал, как в омут: – Эх, помоги Чернобог!

Что вам сказать о путешествии через пространственную дыру? Весело, как кролику в удаве: заглотило, пожевало, помяло, покрутило и исторгло.

Рухнул носом в мягкий мох. Эх, славно дома!

Воздух густой – дыши полной грудью, каждый глоток слаще прежнего. Пахнет болотом, хвоей, кислой ягодой, солнечной поляной, свежим лосиным навозом. К яйцам – к тухлым ли, к свежим – не притронусь ближайшие лет сто. Нанюхался с лихвой. Обод…схватился за поясной мешок – ух! – на месте.

–– Пошто шалапутничаешь, шушара? – зашипело поблизости. – Тень, ты штоль, шобака? Откуда? С шабаша пришвартовался?

Поднимаю голову. Гляжу: торчит из боярышника борода местного лешего, Шарашки. Принюхиваюсь: не лосиным навозом пахнет, а Шарашкиным.

– Прости, Шарашка, ежели напугал.

– Што делается, куда мир катится. В наш век таких шалопаев не было! – Шумит, а сам ветками обрастает. – Што же будет, если шакалы из ниоткуда шарахаться начнут!

Рад видеть тебя в добром здравии, Шарашка! Извини, некогда болтать – ошейник нагревается.

– Не шути, шалопай! Шишек тебе лишку! Ты дымишься! Пожар! Пожар!

И тебе не хворать, Шарашка! Побегу я. Тут недалеко: мимо речушки, краем леса, через поле стоит Кощеев терем, а поодаль – подземная изба демона Филотануса.

Успел. Ворвался в тускло освещённую горницу аккурат, как ошейник раскалился до невозможности.

Демон Филотанус сидит в кресле вполоборота. Играет цепью, стучит по звеньям перстнями. Та отзывается тонким звоном. Демон оборачивается, в глазах вспыхивает серебро.

– Вовг’емя, Вьянд. Мне становилось скучно. – Он подался вперёд и сладострастно облизал тонкие губы. – Мой хог’оший обог’отень.

Цепь по-змеиному подползла, закрутилась вокруг ног, примотала к телу руки и звякнула об ошейник.

Потерплю. Недолог век моего рабства: осталось сто два года, три месяца и восемь дней.

Путешествие за тем, не знаю чем

Я в катакомбах застрял навсегда, клык даю!

Глотаю тысячелетнюю пыль, ползаю в развалинах, брожу по каменному лабиринту, роюсь в бесчисленных нишах, тайниках и сокрытых сундуках.

Сквозь зубы поминаю добрым словом почившего в стародавние времена колдуна Вырви-Глаз, его свиток «Власть, Мировое господство и прочие пустяки», и демона Филотануса: «Г’азорвись, Вьянд, на мильон кусков, но г’аздобудь пустячок».

Ага, раздобудь! Я свитков нашёл столько, что хватит отсюда до края земли широкую дорогу вымостить. Свалил в стога посреди каменной залы. Нужный ищу «чтоб я сдох, сколько дней». Или уже лет?

И что странно, в этом месте колдовство не действует. Даже мало-мальское. Напрасно я призывал нужный свиток, окроплял манящим зельем и распылял волшебный порошок. Только расчихался. В сердцах расколотил о камни бесполезные магические горшки.

Вот ещё: думал, здесь будет полно охотников за магическими тайными свитками, приготовился к славной сочной драке: когти отрастил – прежние в демонической пыточной машине оставил.

Но ведь в катакомбах нет никого. Совсем нет. Живыми не пахнет. Только трупы прежних охотников. Спотыкаешься, а они высохли и пылью рассыпаются.

Почему бы колдуну Ведомиру Вырви-Глаз не спрятать формулу всемирного господства в более подходящем месте? Например, на Карибских островах – отсчитать пятнадцать шагов к югу от кривой пальмы, копать в полнолуние в присутствии танцующих аборигенок? У колдунов своеобразное чувство юмора, чем больше возни и смертей, тем милее их псевдосердцам.

Хотя на лёгкое задание меня бы не послали. Филотанус не согласился бы ни за что! Это уж если совсем безвыходно – приходится ему со мной расставаться. Уж как он скрежетал зубами и поглядывал на новую, усовершенствованную дыбу. Но, видать, желание мирового господства жжет изнутри, раз демон, хоть и стёр зубы в труху, решил повременить с пытками.

На моей памяти троих посылали за свитком. Последним отправился упырь из Кощеевой стражи – пустоголовая дубина с лапами, вдвое моих шире. Проиграл упырь в «кости», зарычал, проломил с одного удара дубовый стол. Хотел и на мне злость сорвать. Пришлось улыбнуться. Я хоть и вынужден на серебряной цепи за Филотанусом бегать, по стене себя размазывать не дам. У упыря теперь, что у кролика в удаве, два выхода: либо сдохнуть, либо принести требуемое. То-то, впредь наука: не связывайся с демонами.

Тринадцать месяцев прошло. Упырь из катакомб не вернулся, как и прежние гонцы.

Его я нашёл. Возле сцепившихся трупов: вурдалак и вампир вонзили клыки друг в друга. Упырь, видать, остановился полизать мертвечатинки.

Тут его и настигло нечто.

Прежде чем сдохнуть окончательно, упырь себе уши выдрал и глаза выцарапал. А на морде застыло выражение величайшего ужаса.

– Что ж тебя так напугало?

Молчит. Один глаз на длиннющем когте невидяще уставился в чёрный потолок, на другой я случайно сел. Приятно встретить знакомца далеко от дома.

Эх, костёр бы развести, да дров не жалеть: свитков и пергамента хватит Кощеев дворец обогревать целый год. Да уж воздух сухой, мелкая пыль вездесущая, как в пустыне.

Чтоб встряхнуться, достаю из-за пазухи стамнос – сосуд для вина, подарок греческого бога Харона. Чудесный кувшин неиссякаемый. Хоть сколько угодно бочек наполни из него, а всё равно плещется. На вкус вино молодо, зелено, кисло – куда ему до нашей браги – но сил придает и мозги бодрит.

– Ах ты! Что это? – будто влезла склизкая гадина в уши, жуёт мозги гнилыми огрызками.

Из пустоты лабиринта, из-за угла, засвербил затылок пристальный взгляд. У нас, оборотней, острое чувство чужого присутствия.

– Кто там? – рявкаю в темноту. – Выходи! Не трону!

Тишина. Дальше – больше: морозит загривок, щетинит холку. Во рту от того взгляда сохнет, а горло спазмом схватывает.

Вмиг во рту и горле сделалось сухо. Высунул язык – не помогло. Шерсть на затылке встала дыбом, по хребту потекла холодная струйка. Глотнул добрый глоток вина из сосуда – на воробьиный скок полегчало.

Странные ощущения, очень странные. Огляделся – никого. Ощерил клыки в черноту, а там никого… Тишина… Пустота…

… тут послышался свист, – не угрожающий рев охотившихся тварей, а долгий, нудный свист. Я и дышать забыл как.

Лапы вдруг сделались без силы, будто штаны, набитые пухом одуванчика. Я поймал себя на желании опуститься на четвереньки, прижаться брюхом к пыльному полу и завыть.

Судорожно оглядываюсь, но резко одёргиваю:

– Ишь, устрашилка! Ну, свистит кто-то, ну, шерсть дыбом, ну, зубы стучат. П-п-подумаешь!

Тут сердце заколотилось, как у барана перед жертвоприношением, того и гляди пробьёт рёбра изнутри. Уши сами собой прижались к голове, а хвост – вот ведь полено трусливое – отгрызу, отдам в баню мочалом! – вжался между задних лап.

– Эй, кто там! Выходи! Не убью!

Тут мелькнула ярко-жёлтая вспышка.

Корка на спине растаяла и поползла вниз ледяными струйками. Кто ж скулит тонко, жалобно? Неужто я сам? Гнить мне в катакомбах пустой шкурой, пугать потолок мёртвыми глазами.

Да. Лягу. Умру. Здесь и сейчас. Зачем возвращаться? В моём родном лесу уж давно стая оборотней хозяйничает. Ежели бойня, не уступлю, но против стаи не выдержу.

А Грёза, она… Что Грёза? Приказывал же себе: забыть о ней!

Иной раз демон забавлялся: – Катись, яблочко по блюдечку, покажи полудницу.

Рычу:

– Прекрати!

В ответ неизменный тонкий смех. Яблоко крутилось, на блюде вырисовывался облик полудницы.

Вот она с боевым мечом, в другой руке – отрезанная голова монгольского дива глазами-щёлочками вращает, ядом плюётся. Полудница с того заливисто хохочет. Вокруг сеча; трубит победу Индрик-зверь Мары Моревны.

Иной раз показало блюдо хоровод. Макушка лета, праздник Иван Купала. Славные игрища, костёр, смех, песни. Грёза наводит морок; ищут деревенские дурачки под цветущим папоротником блестящие каменья.

Поначалу я жадно всматривался, не мелькнёт ли в крыжовниковых глазах капелька грусти, крохотной задумчивости, тень воспоминания о Тени.

Нет.

…Вот полудница в человеческом обличии, рядом всадник на коне в богатой сбруе. Прячет Грёза смущённый взгляд под цветочным венком. Молодец ус накручивает.

– Смотг'и, 'смотг'и! – Всплескивал перстнями демон. – Нет, какая ветг'енница! – Неодобрительно качал ухоженными кудрями, притворно вздыхал. – Смег'тные пг'авы: куг'ица не птица …

В другой раз полудница невестой во главе свадебного стола; сарафан вышит скатным жемчугом. Рядом – смертный в княжеском кафтане. Пир горой, братину по кругу пустили, скоморохи пляшут. Грёза светится, от глаз по стенам яркие блики, на лице полуулыбка.

– Бг'ачное ложе смотг'еть будем? – как бы невзначай интересовался демон. Кривился: – Тьфу, гадость. Непг'еменно!

Отворачиваться нельзя. Закрывать глаза запрещено: ошейник чутко шипит на непослушание. Поэтому научился равнодушию: ну, полудница, и что? Мало ли полудниц по лесу смертных очаровывает. Вон, какой славный узор по краю волшебного блюда выведен, а по земляному полу червяк извивается…

Затем демону надоела забава. И я лишился возможности видеть полудницу.

Рыщу по катакомбам колдовской свиток. С ним обретёт Филотанус власть безмерную: лес – под топоры, Кощея – в темницу, нашу речь заменить на иноземную, деревянных человечьих идолов – в костёр, неугодных – в расход, людей – в скотское рабство. Меня, игрушку безвольную, швырнёт на забаву злыдням. Те уж давно облизываются. Припомнят и отрезанные крылья, и обломанные рога, выбитые зубы и скаредные шутки.

Не хочу! Умру здесь и сейчас. Поделом. Я и так давно мёртвый. Уже и забыл, каково быть живым. Каково это бегать человеком. Начал жить человеком, закончил нечистью в ошейнике раба. Оборотень Тень – лишь промелькнувшая тень на каменной стене пещеры жизни. Звено в оковах бытия… Ни памяти, ни следа, ни тени.

Смерть лучше ожидать в человеческом обличии. Лёг на бок, обнял поджатые колени. Приди, матушка-избавительница – услада от жизненных бед.

– Смерть, я тебя иной представлял.

Уж чудится: будто смерть – маленькое жёлто-рыжее пятнышко, прям моча на снегу. Дует Смерть в дуду, шире ушей раздуваются щёки.

Или не Смерть это вовсе? Тогда почему тянет уши вырвать, в глотку засунуть?

Рука сама нащупала камень, подняла и швырнула в жёлтое пятно. Не мешай умирать! Жёлтое пятно – в сторону, дудка – в другую. Громко стукнуло, ойкнуло, звякнуло, выругалось и смолкло.

Тишина нахлынула так резко, что я потерял сознание.

Приснился лес. Солнышко, яркая листва, букашка жужжит. Мягкий мох под лапами, стайка вертлявых птиц на ветках чертополоха. Вдруг куст обернулся знакомцем, лешим Шарашкой, и как гаркнет:

– Не шпи! Вштавай!

Вовремя я очнулся. Вскочил, перекатился по полу и вжался в стену. Как хорошо, что тело снова слушается!

На том месте, где я валялся пустой шкурой, топчется поросшая мхом гора. Затем неторопливо повернулась – бог Черногор! – торчат три длинных змеиные шеи с рогатыми головами.

– Уж не сородич ли Церберу? – Случалось мне встречаться с этим милый псом. Лапу научил подавать и выть на невидимую из ада луну. – фьють, хорошая собака. Ένα καλό σκυλί! Μη φοβάσαι! Не бойся!

Три пары глаз одновременно моргнули. Средняя голова облизнулась длинным раздвоенным языком. Сверкнули кинжальные клыки.

– Нет, не собака.

У этой бочки с лапами с Цербером только и сходства что голов более одной. Разглядываю толстую грудину: где уязвимое место? На вид чешуя крепче самолучших доспехов.

Вот ведь окаянный!

Перекувырнулся в безопасный угол. Там, где я стоял, в стене вдруг дыра, рухнули камни. Вот это удар! Силён хвост!

Я залёг за сундуком. Вон, чудовище, рыщет – аж под потолком ноздри раздуваются.

Ищи-ищи, меня за сундуком нет, зря зубами щёлкаешь. Под ТВОИМ чешуйчатым брюхом нырнул и вот уже за колонной.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.