Первая чеченская

К тому времени у нас ещё не было ни одной потери. Поэтому трудно было тогда ещё видеть в чеченцах врагов, которые могут тебя убить, не задумываясь. Но когда нас первый раз обстреляли, внутри что-то повернулось. Было это в станице Асиновская 12 или 13 декабря. Въезжаем в станицу и видим нашу машину, которая лежит в кювете. А рядом с ней корчится от боли наш офицер. И вдруг слышу – тук, тук! Это пули по броне щёлкают. Даю команду – стволы развернуть вправо, одному отделению спешиться и эвакуировать раненого, а другому из всех видов оружия открыть огонь. К тому моменту приказа стрелять ещё не было. Но я об этом не думал – я видел перед собой раненого офицера. Мы заняли оборону, ведём огонь, а наша колонна проскакивает мимо.

Я так понял, что боевики из Асиновской отошли после того, как туда пришёл СОБР (специальный отряд быстрого реагирования. – Ред.) и начал зачищать станицу. Мне поставили задачу: искать путь в обход Асиновской. Путь мы нашли, и в результате колонна вышла к месту, куда и должна была выйти, – к Шали. Мы выдвинулись вперёд и заняли оборону на двух господствующих высотах. Прямо под нами был город.

Мы не окапывались, только камнями оборудовали стрелковые ячейки. Наблюдаю за городом в бинокль. Вижу – на площади собирается народ. Время было примерно около двух часов дня. А в горах в пять часов как будто кто-то выключатель поворачивает – в один миг наступает абсолютная темнота. Поэтому понятно, что надо уходить ближе к своим. Докладываю. Мне отвечают: «Жди, наблюдай».

В это время из толпы на площади выходят человек двадцать, строятся и выдвигаются в сторону моей высоты. Вооружены гранатомётами, автоматами. Я докладываю, что в нашу сторону направляется вооружённая группа людей. Мне отвечают: «Не переживай, это местные силы самообороны, с ними контакт есть». Жду.

Через некоторое время человек двенадцать из них занимают оборону на высотке ниже нас, а другая группа по арыку начинает нас обходить. Расстояние до той горки было метров восемьсот или километр. Я подтягиваю с соседней высоты нашу вторую машину (вместе веселее обороняться) и докладываю: «Меня окружают». Отвечают: «Этого не может быть. Всё нормально, идут переговоры».

Спасибо родному училищу и командирам, что хорошо учили. Каждый год мы летали на учения на разные виды местности – в леса, в болота, в горы. И вот во время этих занятий я понял, что такое бой в горах, бой ночью в горах и оборона в горах. И я знал, что как только «свет выключится», я превращусь в слепого и беспомощного мышонка. А они каждую тропинку знают, они у себя дома. Поэтому я своих ещё раз спрашиваю: «Не пора ли нам пора?..». Отвечают то же самое: «Жди. Идут переговоры».

А боевики по арыку обходят нас. Идут в полный рост чуть ли не строевым шагом – арык им по пояс примерно. Вижу автоматы, гранатомёты. И тут я для себя мысленно определяю точку перехода на арыке и решаю, что если они пойдут дальше, то я уже спокойно сидеть и ждать не буду. Даю команду снайперу держать под прицелом эту точку и докладываю начальнику разведки: «Я буду стрелять». Он мне опять: «Жди, идут переговоры». Но для себя я уже всё решил.

В такой ситуации дать приказ стрелять бойцу – это значит: подвести его под эшафот. Поэтому забираю у него винтовку, и, как только первый «дух» из арыка вышел, я выстрелил. Выстрелил на поражение. Он упал, остальные залегли. И слава Богу – буквально сразу по радио приходит приказ, разрешающий открывать огонь. Я винтовку отдал снайперу и говорю своим: «Как только кто-то спину высунет из арыка – валите!». А две наши машины к-а-к дали по «духам», которые на высотке залегли! Они и драпанули сломя голову.

Оставшиеся «духи» в арыке зажаты. Мы им головы не даём поднять. Я думаю: «Если эти убегут, то как потом сможем мы доказать, что обоснованно применили оружие?». Поэтому держим их под огнём плотно.

Проходит где-то полчаса, и со стороны Шали едет белая «нива» с белым флагом. Мы её подпустили. Выходит дед такой колоритный, с орденскими колодками на пиджаке, с посохом в руках. Понятно, что просит переговоров. А я – старший лейтенант, меня переговоры никто вести не учил! Да и о чём говорить? Какие у меня полномочия?

Даю команду своим держать под прицелом водителя «нивы». Сам на бээмдэ (БМД, боевая машина десанта. – Ред.) спускаюсь к старику. И он говорит: «Сынок, мне эта война не нужна». У меня как пружина какая-то внутри разжалась. Отвечаю ему: «Мне-то тем более не нужна!» Говорит: «Мне надо пятнадцать минут, чтобы забрать вон тех, из арыка. Через пятнадцать минут можете уходить, вас никто не тронет». Отвечаю: «Меня это устраивает».

Возвращаюсь на гору и вижу, как боевики грузят в «ниву» того, в которого я стрелял. Я так понял, что он был только подраненный. Они его не волоком тащили, а он вроде как-то и сам шевелился. Потом старик построил остальных, закричал на них – и давай палкой дубасить! Они впереди «нивы» в город и побежали!

Дальше продвигаться было легче. Часто чеченцы сами давали нам проводников, которые проводили нашу колонну мимо их населённого пункта. Они гарантировали: «У нас боевиков нет, техники нет. Не заходите в посёлок, а мы покажем вам дорогу в обход». И так мы дошли почти до самого Грозного. Но тут стало понятно, что дальше так уже не получится. Рубикон перейдён. У соседей появились первые потери, первые погибшие.

Группировки остановились. От нас до Грозного по прямой оставалось двенадцать километров. Мы имели данные разведки, что перед нами два или три кольца обороны: танки в землю врыты, минные поля расставлены. Надо было принимать решение о полномасштабном наступлении. Вызывает меня комдив на совещание и говорит: «Надо найти дорогу к Грозному вот здесь». А сам руку на карту положил и ею показывает – где. Я поверх его руки смотрю – а это горы, Сунженский хребет. Отвечаю: «Есть».

Времени мне дали сутки. Природа была за нас – стоял густой туман, ничего не видно. Как говорится, погода разведчика. И в восемь утра на двух машинах мы наощупь по горам двинулись в сторону Грозного. Не знаю точно, сколько мы накрутили, но длина маршрута, который мы проложили для наших колонн, была тридцать шесть километров.

Как сейчас помню: вываливаемся мы из облаков – и перед нами город внизу! Как-то не верилось, что это Грозный. Хотя не мог это быть какой-то другой город, не было таких больших рядом. Но на всякий случай достаю карту и начинаю искать ориентиры – вышки, высотные здания. Точно, Грозный.

Докладываю по радио своим: «Я возле Грозного, до окраины километра три». Отвечают: «Ты ошибся, ты не можешь там быть. Возвращайся».

Тут вижу, что со стороны города двигается в нашу сторону «камаз». Не знаю, заметили нас или нет, но мы быстро поворачиваем назад и снова прячемся в облака. И тут приходит в голову мысль – зачем идти в лоб и воевать? Если мы прошли, то и дивизия этой дорогой пройдёт.

Но был одни нюанс – мы шли на гусеничной технике, а в дивизии много колёсных машин с боеприпасами. А машина связи вообще неустойчивая, переворачивается при малейшем крене. Поэтому назад шли осторожно, не просто по своим следам. Если видим, что в каком-то месте такая машина может не пройти, то ищем объезд опасного места. А маршрут мы обозначили камнями через каждые пятьдесят – сто метров. Ведь было ясно, что двигаться придётся и ночью.

Пока мы возились с камнями и обозначали ими повороты, стемнело. Вернулись к дивизии мы около шести часов. Я захожу к комдиву на доклад, а у него совещание. Там уже началась постановка задачи на продвижение с боем по сверху утверждённым дорогам.

– «Я нашёл дорогу». – «Где?». Показываю. – «Здесь нет дороги». – «Я был возле Грозного». Комдив у нас был человеком рассудительным, интеллектуалом. Но, как всегда в таких случаях бывает, нашёлся шашкомахатель из его замов. Не знаю, чего ему хотелось – погон, званий, наград, славы… Говорит: «Не может быть, ты врёшь!». Ну вроде бы как тут спорить: я – старший лейтенант, он – полковник!..

Но тогда я чётко понял: ведь если я не докажу, что есть путь в обход, то будет наступление, а значит – потери. Смотрю на комдива и вижу, что он решения ещё не принял, только его формирует. Тогда говорю: «Я не лгу. Если мне не верите, дайте мне старшего офицера. Я готов его прямо сейчас отвести к Грозному и вернуться. Но времени у нас останется уже меньше».

Комдив говорит: «Хорошо, бери». Дали мне начальника разведки дивизии. Я говорю: «Дайте ещё машину тяжёлую, с боеприпасами, и машину связи, которая неустойчивая. Если они пройдут, то все пройдут».

Мы прошли туда и вернулись обратно (Именно тогда у того полковника, которому я не дал повоевать, затаилась змеёй обида на меня. Впоследствии дело дошло до того, что он начал нас в засады засылать на верную смерть. Как-то я набрался наглости, пошёл к комдиву и спросил разрешения на уточнение задачи: «Скажите, может быть в таком месте засада или нет?». Он говорит: «Какой дурак тебя сюда посылает? Я тебе запрещаю».)

Когда мы вернулись, комдив поверил мне окончательно и начал на ходу перестраивать план. Получалось, что к тому времени мы с моей ротой не спали уже сутки. А тут ещё перед началом движения нам надо было выставлять блокпосты на господствующих высотах, чтобы колонна не нарвалась на засаду. На блоки встали разведчики десантно-штурмовой бригады, которая шла вместе с нами. Мы их вывели первыми. А потом я со своими разведчиками – теми, кто знал дорогу, – ещё двое суток без перерыва проводили части колонны. Так и мотались – туда и обратно. Боялся, что бойцы не выдержат и заснут. Пошёл к доктору и попросил дать чего-нибудь. Он дал сиднокарб (психостимулятор, применялся военными медиками в спецподразделениях в Первую чеченскую кампанию. – Ред.), и механики мои продержались.

В полках на момент начала проведения операции серьёзных боестолкновений не было. Это нашей роте довелось столкнуться с попыткой окружения, где пришлось применять оружие по реальному противнику. Припоминая свои сомнения, я опасался, что предстоящий марш будет недостаточно серьёзно воспринят в подразделениях, и попросил комдива: «Можно, я скажу пару слов офицерам».

Конечно, такие моменты общения нигде не прописаны, но обстановка диктовала такую необходимость. Очень хотелось, чтобы они прочувствовали сложность предстоящего марша: «Если хотим жить, надо делать так: идём колея в колею. Малейшее неправильное движение рычагами – и ты в пропасти. Колонну придётся выстраивать не совсем так, как учили, – будем чередовать колёсные и гусеничные машины. Будут подъёмы и спуски. Колёсные машины создадут накат, а танк должен этот накат разбивать, чтобы следующие колёсные не скользили. Если что, цепляем колёсную к гусеничной тросами и вытягиваем. Личный состав на подъёмах и спусках спешивать». В результате удалось эту так называемую дорогу сохранить в проходимом состоянии даже после того, как по ней прошли десятки машин.

Когда после выставления блокпостов я потащил первую колонну, как оказалось, боевики на спуске с гор успели выставить минное поле из шести мин. И я должен был первым проехать по этому полю, и «проехал» бы… Но Господь меня берёг.

Подъезжаю к этому месту и вдруг получаю по радио команду: «Принять влево, остановиться. Пропустить машину». А я тогда обиделся – как это кто-то пойдёт впереди разведчика! Не положено, не принято, не бывает так! Тут из тумана выплывает танк и гордо проезжает мимо меня. На броне замполит бригады с флагом, за ним в сопровождении машина полковой разведроты. Красота!

Только они в тумане скрылись – взрыв!!! Туда сразу побежал офицер с блокпоста. Возвращается и говорит: «Ну, Андрюха, ты везучий. Танк на мину наехал». Мы – туда. А танку-то что – ему только правый направляющий каток оторвало. Механик-водитель по-походному шёл, голова из люка торчала. Когда он на первую мину наехал, и она рванула, он сразу стопорнул танк. Молодец! Если бы не среагировал, то все бы мины собрал. До сих пор помню его лицо, чёрное от копоти. Получил контузию, но цел. А вот если бы мы на своей БМД на эту мину наехали, тогда бы точно всем нам конец, «розочка» бы была, а не машина. Я своим бойцам тогда сказал: «Вот смотрите, это наша смерть здесь была».

Когда первые наши подразделения спустились с гор, то оказалось, что они вышли во фланг обороны дудаевцев. Наши сразу вступили в бой, и боевики просто разбежались. По дороге, которую мы проложили, пошли и остальные. Этим маршрутом прошла не одна тысяча человек.

Мы единственные из всей Объединённой группировки вышли к заданному рубежу вовремя. А чеченские пропагандисты в то время штамповали лозунги, что ни один неверный не подойдёт к Грозному. Поэтому наш прорыв имел большое стратегическое значение. Потом уже ночью противник, опомнившись, предпринял контратаку на позиции 104-го полка. Контратака была отбита. У нас появились первые потери. Особенно запомнился подвиг одного полкового наводчика-оператора (я уже не помню точно его фамилию). В этом бою он погиб, ведя огонь из боевой машины. Он заживо сгорел в ней, положив вокруг себя порядка тридцати боевиков.

После этой атаки мы собрали оружие и всё засняли на фотоплёнку. Ведь в СМИ тогда кричали, что мы воюем с мирным населением. А тут наглядно всё – оружие, экипировка, документы, и вовсе немирного населения.

После этой операции командир дивизии доложил Министру обороны, и тот приказал представить к наградам всех достойных офицеров, прапорщиков и солдат. Тогда комдив предложил представить к званию Героя России меня и погибшего наводчика-оператора. И поставил своё предложение на собрании офицеров дивизии на голосование. Непривычная процедура, но тогда многое было не таким, как в учебниках и по документам.

Я не верил, что меня действительно наградят. Подготовил представления на своих разведчиков и пришёл к начальнику оперативного отдела дивизии. Он спрашивает: «Ну что, к оружию именному кого-то представляешь?» Спрашиваю: «А можно?» – «Конечно, можно. Пиши». Думаю: «Звезду всё равно не дадут, а именное оружие…». Прихожу к комдиву и говорю: «Товарищ генерал, а разрешите мне вместо Героя именное оружие?». Он посмотрел на меня и говорит: «Иди отсюда…». Мне же всего двадцать четыре года тогда было.

Указ о присвоении мне звания Героя состоялся 27 января 1995 года, но саму Звезду мне вручили только 18 марта 1996 года. 28 декабря 1994 года при входе в Грозный меня тяжело ранили, и более года я находился в госпитале. Плюс ко всему наш Президент в тот период очень часто «работал с документами на даче». Поэтому накопилось около сорока таких же, как я, которые ожидали награждения в Кремле. Министр обороны П.С. Грачёв принял решение больше не ждать, собрал нас в Министерстве и вручил нам награды.

«Док». Первая чеченская

Врачи спецподразделений делят с боевой группой всё: жажду и голод, зной и холод. Нередко, отложив перевязочные пакеты, они берут в руки оружие и сами вступают в бой. Их так же, как и всех, настигают вражеские пули, осколки гранат, мин и снарядов. Этот рассказ – о военном медике, который с честью исполнил свой врачебный и воинский долг в Афганистане, Таджикистане, Анголе и Чечне.

Краткая биографическая справка

Генерал-майор медицинской службы Владимир Олегович Сидельников в 1975 году закончил Военно-медицинский факультет при Саратовском медицинском институте, в 1979 году – интернатуру Туркестанского военного округа по специальности «хирургия», в 1986 году – двухгодичный курс 1-го факультета руководящего медицинского состава Военно-медицинской академии им. С.М. Кирова.

В 1996 году защитил кандидатскую диссертацию «Лечение обожженных в условиях горно-пустынной местности и жаркого климата Афганистана», а в 2003 году – докторскую диссертацию «Медицинская помощь обожжённым в локальных войнах и вооружённых конфликтах». Автор 206 научных работ, в том числе шести монографий. Научный руководитель четырёх защищённых кандидатских диссертаций.

Ветеран боевых действий в Анголе, Афганистане, Таджикистане, Чеченской Республике, Югославии. В Афганистане был дважды тяжело ранен. Участник первого (декабрь 1994 – январь 1995) и второго (декабрь 1999 – февраль 2000) штурмов Грозного. Награждён орденом Красного Знамени, орденом Красной Звезды, орденом Мужества и другими правительственными и общественными наградами.

Рассказывает генерал-майор Владимир Олегович Сидельников:

– В Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербург я приехал в сентябре 1994 года. Но из-за неразберихи с приказами я даже денег не получал. На меня какие-то бумаги не пришли, и надо было ехать в Москву их разыскать. Приезжаю в Главное военно-медицинское управление Министерства обороны и звоню своему близкому другу, генералу Юрию Ивановичу Погодину. Он меня пригласил к себе. Подхожу – он как раз выходит. На голове шапка-ушанка, одет в камуфляжную форму. А я сам в шинели, в фуражке и в обычной форме. Он: «Володя, у меня сегодня из Чкаловского (военный аэродром в Подмосковье. – Ред.) в два часа борт. Полетишь со мной во Владикавказ?». Отвечаю: «Юрий Иванович, с тобой – хоть куда». У меня шестьдесят суток отпуска без учёта дороги, отпускной билет с собой. Тем более вся семья моя осталась в Ташкенте, где я раньше служил.

Из Чкаловского мы прилетели в Моздок (город в Северной Осетии, база Вооружённых сил. – Ред.). В начале декабря Юрий Иванович говорит мне: «В Беслане, в 19-й мотострелковой дивизии есть 135-й отдельный медицинский батальон. Поезжай туда. Тебе надо за неделю, до десятого декабря, произвести боевое слаживание. По своей хирургии посмотри – есть ли всё, что надо. Если что-то срочно нужно – оформляй заявки». Я с головой в эту работу окунулся. Только попросил дать мне хоть какую-нибудь полевую форму, а то я, как идиот, так и ходил в фуражке и шинели.

В Беслане встречает меня бравый майор с усами по фамилии Муталибов. Он служил в Афганистане в Гадрезе, в славной 56-й отдельной десантно-штурмовой бригаде. Я ему: «Муса, как ты сюда попал?». Узнал он меня, обнялись, расцеловались. И началась подготовка медроты к маршу и работе.

Инстинктивно я почувствовал, что мы как-то несерьёзно готовились. Очень важно сейчас понять, чем войска занимались в подготовительный период. В соответствии с нашей тактикой мы за это время должны предусмотреть все сто двадцать восемь вариантов возможного развития событий. Если, например, мы предполагаем, что враг будет применять против нас особые отряды дрессированных крыс – переносчиков ботулизма, то надо на войну взять семь вагонов противоботулинической сыворотки.

Техника была, мягко говоря, в паскудном состоянии. Ведь кто-то «умный» додумался создавать сводные подразделения! Видок у них был ещё тот! Этот тип подразделений до этого был военной науке не известен.

Ну какой вменяемый командир отдаст куда-то на сторону нормальную технику? Конечно, отдавали то, что самим не нужно. У бээрдээм пулемёт пэкатэ стреляет, а капэвэтэ – нет (БРДМ, бронированная разведывательно-дозорная машина. ПКТ, пулемёт Калашникова танковый калибра 7,62 мм. КПВТ, крупнокалиберный пулемёт Владимирова танковый калибра 14,5 мм. – Ред.). У бронетранспортёра один двигатель работает, а другой – нет. И так сплошь и рядом.

Ну а какой нормальный командир отдаст в сводный отряд хорошего бойца? Конечно, туда отправят хромого, косого, больного. Вот и видел я в январе в Грозном бойцов ростом с автомат, бронежилет на них до пят, а каска на голове, как шляпка у гриба. И вот таких солдатиков посылали на передовую!

В довершение ко всему дембелей осенью уволили строго по плану – как раз накануне этих событий. А вместо них пришли вот эти ребятишечки восемнадцатилетние… На их фоне 19-я дивизия выглядела отлично.

Одиннадцатого декабря в составе сводного отряда 19-й мотострелковой дивизии группировки «Запад» мы перешли границу ещё пока Ингушетии и двинулись через Дарьял к административной границе Северной Осетии и Ингушетии. Дивизией командовал полковник Кандалин, группировкой «Запад» – генерал Петрук. Маршрут движения: Владикавказ – Назрань – Барсуки – Асиновская – Пригородное.

В Назрани всё и началось… Обстреляли машину, и появился первый раненый. Солдатик лет восемнадцати был никакой – белый, испуганный. Но ранен он был легко – получил пулевое касательное ранение где-то под левой лопаткой.

Мы все находились в тревожном ожидании. Никто, начиная от солдата и заканчивая генералом, не был уверен, будут ли в нас стрелять по-настоящему. Мнений было два. Первое: они (чеченцы) нас испугаются и разбегутся. Но офицеры из опытных знали чеченцев лучше: эти люди даже в доблестные советские времена оружие имели по домам. Но у всех наших была мысль: «Дудаев ведь советский генерал. Красную звёздочку носил, лампасы. Ну не даст он команды в русского солдата стрелять!».

Но когда я первого раненого увидел, то сразу понял – нас будут валить. А тут ещё до нас слухи докатились, что десантников наших ГРАДами (установка залпового огня. – Ред.) накрыли. Мы-то думали: у чеченцев автоматы, пулемёты, снайперские винтовки, пистолеты, а ещё сабли и кинжалы. Но мы никак не предполагали, что у них танки, бээмпэ, бэтээры, артиллерия.

Двадцать пятого декабря мне привезли уже несколько человек раненых, у всех в общем-то не опасные для жизни осколочные ранения мягких тканей. По официальной версии, их накрыли из агээса (АГС, автоматический гранатомёт станковый. – Ред.). Но я думаю, что они что-то разбирали или ковыряли, скорее всего – наступательную гранату РГД-5. Трое были из Внутренних войск, человека четыре были из каких-то частей непонятных. У одного было ещё пулевое ранение в кисть. У другого – гноящиеся фурункулы на ногах. Все заросшие, грязные, закопчённые, в старых бушлатах советского образца. Я им: «Чего вы такие грязные?». Они: «Холодно, так мы в цинк солярку наливаем, жгём и греемся». Перевязали их и отправили во Владикавказ, в госпиталь.

Дальше всё испортилось настолько, что я даже хронологию не могу вспомнить. Наши вертолёты носились прямо над нами и куда-то стреляли – то из пушек, то ракетами. Я в этот момент чувствовал себя очень неуютно. Ведь они над нами буквально в нескольких метрах пролетали, и что-то со звоном сыпалось прямо на колонну, на крыши машин. Как военный я не понимал, какие цели поражают вертолётчики. У меня, например, возникало ощущение, что я окружён противником. Потом оказалось, что мы действительно шли прямо через «духов».

А когда одновременно начинала бить артиллерия, то у каждого нормального человека возникал вопрос: чья? Может, это и по нашим войскам стреляют, просто пока что не в нашу сторону. Если бы нам объявили, что это бьёт наша артиллерия, было бы как-то спокойней.

Мы вообще перестали нормально спать. Ведь если у чеченцев есть ГРАДы, то нас могут накрыть в любой момент – и ахнуть не успеешь… А тут пошла оперативная информация, что у них сто двенадцать танков, шестьдесят бээмпэ, тридцать бэтээров, больше ста артиллерийских орудий… Цифры сейчас уже могу не очень точно вспомнить, но порядок их был такой. В «полный рост» встал вопрос: а куда же это мы идём и что вообще будет?

Вовсю циркулировали слухи о том, что в Ингушетии вроде захватили роту Внутренних войск. Обмены, размены… Стало понятно: мало того, что идёт война, так у нас ещё и тыла нет! Сзади у нас, мягко выражаясь, недружественная республика. Когда по Ингушетии ехали, то нас толпы народа встречали с плакатами, орали. Такие рожи… Все казались на одно лицо. Дети наглые, камнями в нас кидают. Женщины пытались в свою пользу с нами разговаривать: «Куда вы едете? Вы же наши братья…».

Потерь вроде пока не было. Но именно тогда у меня появилось предчувствие, что надвигается что-то очень страшное.

Лично меня продолжали доставать постоянная отдаленная артиллерийская стрельба и полное отсутствие официальной информации о противнике. Телевизор мы в дороге не смотрели. Новости все – на уровне радистов.

А новости безрадостные: там взорвали это, там стрельнули друг в друга, тут перевернулась машина. Помню трагикомический случай. Ехала бээмпэ, пушка была развёрнута вбок. Навстречу ехал бэтээр. Так солдату на бэтээре стволом пушки так по лбу навернуло! Слава Богу, что он был в каске и потому получил только небольшое сотрясение.

Меня поразило, что когда мы проходили уже через чеченские населённые пункты, то я там практически никого не видел. Никто в нас не стрелял. Внутри опять затеплилась надежда, что всё будет нормально. Вот они увидят, сколько нас, испугаются и сдадутся. Когда об этом заходил разговор, многие считали, что Дудаев как-нибудь поможет разрулить ситуацию. Я не помню, чтобы о нём отзывались негативно. Говорили, что он всё-таки наш, что Ельцин его специально поставил.

Подошли к Грозному и встали около Пригородного, километрах в двух-трёх от города. В машине было радио, слушали мы «Маяк». Но сообщения были какие-то, мягко говоря, странные. Пошли слухи, что в город поехали какие-то депутаты, которые должны всё уладить. Надежда, что войны всё-таки удастся избежать, ещё теплилась. Никто не хотел воевать. Ведь это свой народ, своя страна.

30 декабря мы уже чётко знали задачу. В Грозном мы должны будем развернуться в приспособленном помещении какой-нибудь больницы, поликлиники или в школе.