Письмо самой себе

Но Ирина была очень настойчива, она загорелась этой идеей и не хотела отступать. Она стала выкладывать мне все свои соображения относительно нашего пения дуэтом, стараясь заинтересовать меня. У неё был идеальный слух, и она прекрасно слышала, как ложатся в дуэте наши голоса, такие разные порознь. У неё был низкий голос с мягким неповторимым тембром, у меня – высокий и звонкий. Как ни странно, последним доводом, который она привела, и он решил дело, была возможность зарабатывать какие-то деньги выступлениями. А поскольку денег на жизнь катастрофически не хватало, то я на это клюнула. В душе я понимала, что она блефует и вряд ли мы что-то будем существенное зарабатывать, но идея её всё равно была хороша.

Дальнейшее показало, что с большими деньгами, конечно, ничего не вышло, хотя иногда нам и платили за концерты: мы жили тогда в социалистическом обществе, где были другие принципы жизни, а мы были взращены на этих принципах. И на первом месте всегда всё равно стояли альтруизм и романтика.

Это, наверное, звучит сейчас выспренно, но по большому счёту было именно так. А потом не нужно забывать, что, живя в том социалистическом обществе, мы, как говорил много позже герой актёра Сергея Жигунова в фильме «Принцесса на бобах», гарантированно имели получку и аванс, докторскую колбасу к завтраку и массу бесплатных социальных благ. С этим можно было спокойно жить, если ни о чём не думать. Не думать об отсутствии свободы слова, о том, что всё постоянно курировалось КПСС, ВЛКСМ, КГБ и без согласия этих органов и шагу нельзя было ступить. Не думать о том, что невозможно поездить просто так по миру и посмотреть, как живут другие люди, невозможно открыто прочитать запрещённые книги и посмотреть фильмы, положенные на полку, увидеть картины запрещённых художников и т. д. и т. п.

Тем не менее мы всё равно умудрялись и читать такие книги, и ходить на полузакрытые выставки, и дискутировать на кухнях обо всём, что не очень-то можно было обсуждать вслух. А поездки по дальним странам нам заменяли водные походы в такие отдалённые уголки нашей огромной страны, что сейчас диву даёшься, где мы только не побывали.

Именно КСП, неподвластный никаким государственным структурам и не входящий ни в какие официальные организации, как раз и был тем глотком свободы, которого нам не хватало. И если поначалу это было стихийное сборище любителей побыть на природе и попеть свои собственные песни, то к концу семидесятых годов КСП обрёл могучий статус серьёзной организации свободного слова, которую сразу же взяли под контроль ЦК ВЛКСМ и КГБ. Ну, чтобы там никто никакой крамолы не пел. И тем не менее зажать в тиски официоза это течение до конца так им и не удалось.

Наконец мы с Ириной собрались на первую репетицию. Я сейчас уже не помню, был ли у нас тогда какой-нибудь магнитофон для записи и прослушивания самих себя, по-моему, не было. Это потом, в дальнейшем, у нас он появился и мы смогли себя контролировать. Первую песню для пробы мы выбрали незамысловатую, мелодичную, чем-то схожую с народными мотивами. Не помню, как она называлась, не помню и автора: пели мы её всего раза два и выбросили из репертуара. Ирина раскладывала песни на голоса; я же этого не умела хорошо делать, несмотря на своё музыкальное образование. Зато у меня было другое достоинство: у меня был отличный слух, и после того, как я запоминала свою партию, сбить меня с неё ничто не могло. Ну уж про Ирину и говорить было нечего – у неё слух был абсолютный.

Во время следующей нашей встречи Ирина пришла ко мне возбуждённая и с таинственным видом сообщила:

– Будем петь романс Саввы Морозова. Да-да, того самого Саввы, миллионера и революционера начала двадцатого века.

– Откуда ты его взяла?

– Мне один приятель показал слова и мелодию.

Ну, Савва так Савва! Романс был красивым, прекрасно лёг на наши голоса, и его несложно было играть на гитаре. Я владела гитарой гораздо хуже Ирины, и мы в дальнейшем отказались от игры вдвоём: слишком много времени уходило на разучивание аккомпанемента, но сначала мы играли на двух гитарах. Они у нас были очень хорошие и дорогие. Нам было весело и легко друг с другом, дело шло слаженно. Ирина приезжала ко мне или я приезжала к ней, мы репетировали, выдумывали разные варианты, как лучше исполнять ту или иную песню. В голове было много разных идей, и мы чувствовали, что дуэт будет жить, что всё получится. Голоса ложились, расклад получался. Самое смешное, что только спустя год мы узнали, что автором романса на самом деле был наш советский композитор Александр Морозов. Но как всё это романтично тогда звучало – Савва, революционер!

Вспоминая нашу первую поездку и выступление вдвоём, а это было на Казанском фестивале КСП в феврале тысяча девятьсот семьдесят девятого года, я ощущаю какую-то совершенно сказочную и неповторимую атмосферу этого события. А началось всё с того, что примерно через две недели (всего-то через две недели!) после нашей первой репетиции к Ирине приехал её друг и автор многих песен Владимир Ченцов из города Бугульмы. Я не была с ним до этого знакома, но ещё до встречи с Ириной знала одну его изумительную песню, которая называлась «Вот женщина…». Я как-то услышала её на магнитофоне, влюбилась в неё, разучила и очень часто пела. А тут вдруг познакомилась с автором. Володя позвал нас в Казань на фестиваль и обещал организовать наше размещение в гостинице и участие в фестивале. Мы спели ему наши две разученные песни, и он, промолчав несколько секунд, сказал:

– Да! Вот так внезапно и появляются звёзды.

Нет, пожалуй, были какие-то другие слова, тогда термин «звёзды» не использовался – это из лексикона уже наших дней, но суть была такая же. Было приятно услышать их от искушённого и известного автора многих хороших песен.

Для участия в фестивале нам нужно было только купить билеты до Казани. Фестиваль проходил в выходные дни, отпрашиваться с работы мне было не нужно, а с сыном осталась моя подруга-соседка.

Поезд отходил поздно ночью. Была холодная зима, изо рта валил парок, мы стояли у вагона и ждали отправления поезда. Как странно устроена память! Почему-то запомнилась движущаяся неоновая надпись над вокзальным зданием: «Почта СССР. Посылайте сообщения заказным писфном» – что-то у них там в буквах не заладилось, и вместо слова «письмом» получилось что-то непонятное. Мы хохотали над этим, потом сели в вагон, мимо поплыли здания, трубы заводов, машины, проезжающие по заснеженным улицам, убегали назад светящиеся уличные фонари. Мы ехали в наше будущее, нам было хорошо и уютно вдвоём.

Морозная Казань очаровала меня. Володя встретил нас и отвёз в Дом молодёжи, который находился недалеко от казанского Кремля: из окон здания были видны река и его стены. Мы же чувствовали себя инопланетянами. Вокруг сновали озабоченные люди; все, казалось, знали друг друга и знали, что нужно делать. Все, кроме нас. Мы распаковали вещи в номере, и тут пришёл Ченцов и позвал нас на прослушивание. В Доме молодёжи было сконцентрировано всё: и гостиница, и столовая, и концертный зал. Мы шли по длинному коридору первого этажа; возле одной из комнат была небольшая очередь, мы встали вместе со всеми и страшно волновались. Всё было внове, по крайней мере для меня. До этого, кроме актового зала моего НИИ, где мы с подругой по работе выступали однажды на новогоднем вечере, мне на сцене петь не приходилось, разве только в далёком детстве, да и то – в хоре, когда училась в музыкальной школе, и на школьных концертах вместе с моими одноклассницами. Всякие турслёты, где все пели около костра, в счёт не шли. Здесь на сцене должны были быть микрофоны, в зале огромная толпа зрителей, и вообще всё было очень серьёзно.

Мы были почти последними, очередь продвигалась медленно, а когда перед нами никого не осталось и мы вот-вот должны были пройти на прослушивание, откуда ни возьмись появился молодой человек, неся гитару. За ним шла девушка, и я узнала Веронику Долину. Я её когда-то видела на каком-то конкурсе года два назад, куда меня затащил один мой приятель. Там я её увидела и услышала впервые, но всё-таки запомнила. Она мне тогда очень понравилась, пела своеобразные лирические песни собственного сочинения и потом прошла на конкурсе в следующий тур, на котором я уже не побывала. Что это был за конкурс, я тоже не запомнила и не интересовалась этим. Тем более что меня тогда совершенно покорило выступление абсолютно неизвестного для меня автора Александра Суханова, который спел на этом концерте две свои песни: «Ах, телега ты моя…» и «Апрель». Он до того меня поразил и своим голосом и своими необыкновенно мелодичными песнями, что я уже больше никого не могла выделить для себя из конкурсантов; единственное, что я хотела, – это раздобыть у кого-нибудь слова этих песен или магнитофонные записи его выступлений.

Я редко бывала на таких мероприятиях и забыла про Веронику, а тут вдруг узнала. К моему великому возмущению, молодой человек прямо перед нами без очереди провёл её в комнату для прослушивания. Как бы я к ней ни относилась, но разозлилась я ужасно, и в моей голове сразу сложилось стихотворение. Я его уже толком не помню, но суть сводилась к тому, что когда мы станем знаменитыми, мы Долину не будем пропускать без очереди и сами без очереди никуда лезть не будем. О господи, как ребёнок! Наверное, это от волнения, но пока я с возмущением сочиняла это стихотворение, немного успокоилась.

Наконец мы вошли в комнату. За столом сидели трое мужчин, которых мы, конечно, не знали. Главный спросил:

– Вы из какого города?

– Из Москвы.

Изумлению его не было предела:

– Как же вы сюда добрались?

Я не поняла его изумления и просто ответила:

– Поездом.

Он решил, что я очень остроумная.

– А из какого вы куста?

Для меня это было уже на арабском языке. Ирка что-то ему ответила и толкнула меня в бок, чтобы я навеки замолкла и не сморозила ещё какую-нибудь глупость. Она объяснила, что нас пригласил бугульминский автор Владимир Ченцов. Главный почесал затылок и сказал:

– Ну, пойте.

Он дал нам спеть по куплету каждой песни.

– Спасибо, достаточно. Подождите за дверью.

Мы вышли в коридор, где ожидали своей участи остальные исполнители, которых прослушали перед нами. Наконец вышел Главный и объявил результаты. Мы прошли на конкурс, нам дали спеть романс Саввы Морозова. Позднее вывесили на стене программу конкурса, и мы увидели себя в списке: мы выступали последними в первом отделении.

Ирка осталась довольна этим. Выступать последним номером в первом отделении – это в нашей ситуации было очень хорошим результатом. На самом деле нас могли, как совершенно неизвестных и непонятно откуда взявшихся, загнать выступать первыми. Наверное, всё-таки мы неплохо поём.

До вечернего концерта мы сидели в номере, и Ирина, давясь от смеха, вспоминала мой ответ «Поездом…». Честно говоря, я не понимала, что я сказала такого смешного, ей, конечно, было виднее, но тут-то она меня и просветила. Оказывается, для таких мероприятий, как этот фестиваль, на которых собираются авторы и исполнители со всей нашей огромной страны, заранее формируются специальные команды из разных городов. Они тщательно отбираются соответствующим начальством в тех самых городах, откуда они приезжают. Всё это курируется горкомами комсомола, поездки все оплачиваются, отбираются лучшие. Чтобы попасть в такую команду, нужно было заранее зарекомендовать себя в своём городе и чего-нибудь уже завоевать на местных конкурсах. А мы наглым образом свалились на казанский фестиваль как снег на голову «поездом». Но Ирина решила, что моя реплика сыграла неплохую роль, по крайней мере, рассмешила комиссию и сняла напряжение. Тот человек, который сидел за столом и был главным на отборе, Ирине и тем более мне не был знаком. И только через много времени, которое прошло после казанского фестиваля, когда мы уже варились на этой КСПшной кухне, узнали – это был Миша Баранов, один из лидеров московского КСП, занимающийся организационной работой. На фестиваль в Казань он привёз отобранную московскую команду. Мы много лет потом дружили, он любил нас, а мы его; при встречах чуть не расцеловывались с ним. Он помнил нашу первую встречу, и мы тоже помнили – ведь это он дал нам зелёный свет, а ведь мог просто не пропустить на конкурс как посторонних, не прошедших никакого отбора в Москве. И сидели бы мы тогда в зале просто зрителями на сто двадцать пятом ряду и представляли себе, что могли бы спеть, а ничего не спели.

Но теперь мы сидели не в зале, а за кулисами в огромной комнате, куда был проведён звук из зала, и могли слышать всех, кто выступал до нас. Народ вёл себя по-разному: кто-то нервно ходил из угла в угол, кто-то настраивал свою гитару, кто-то смеялся, кто-то молча ждал своего выхода. Примерно за два номера до нашего выступления мы вдруг услышали дивный дуэт – парень с девушкой пели какую-то чудесную песню в сопровождении гитары, колокольчика и ксилофона. Да! Это были достойные конкуренты! После такого исполнения трудно выходить на сцену. Но мы всё равно были уверены, что у нас всё получится.

А вот и наша очередь. Я часто сравниваю выход на сцену с прохождением сложного порога. Обычно порог долго просматриваешь, выбираешь линию движения, способ прохода, обсуждаешь это со всем экипажем, а внутри нарастает волнение и дрожь. Нет, не страх, а именно волнение. Если страшно, лучше порог обойти по берегу от греха подальше. Но когда прыгаешь на катамаран и уже начинаешь прохождение, волнение исчезает, появляется упрямство и азарт. Так и здесь: перед выходом замираешь от волнения – вдруг что-нибудь забудешь, подведёт голос или ещё что-нибудь случится, но когда выходишь на сцену – всё это куда-то уходит, и ты уже там живёшь, а всё остальное остаётся за кулисами.

Нас объявили, и мы, раздвинув занавес, попали на широкую лестницу в центре сцены, спускавшуюся к микрофонам. Зал был огромен, свет софитов бил в глаза, и мы видели только несколько первых рядов, но чувствовалось, что на нас устремлены взгляды огромного количества людей. А надо сказать, что у нашего дуэта есть одна особенность: у Ирины рост сто восемьдесят сантиметров, а у меня – сто шестьдесят. Чтобы как-то сгладить эту разницу в росте, мне пришлось надеть туфли с каблуками высотой тринадцать сантиметров. У меня были очень красивые английские туфли, которые в дальнейшем стали моими туфлями «для выступлений». Больше всего на свете я боялась поскользнуться на этой лестнице на моих высоких каблуках и растянуться на полу на глазах у восхищённой публики, но всё обошлось, мы сошли по лестнице и встали у микрофонов.

– Морозов. Романс, – объявил диктор.

И мы запели… По-моему, мы понравились зрителям, хлопали нам долго. Когда мы ушли за кулисы, к нам даже кто-то бросился поздравлять:

– Хорошо поёте, девочки.

Гордые и счастливые, ещё немного обалдевшие от выступления, после перерыва мы пошли в зал смотреть второе отделение. Пришло какое-то спокойствие, я не сомневалась, что мы выступили хорошо.

Но, как всегда и бывает, судьба – индейка. Когда объявляли победителей, наших фамилий не назвали. Мы не завоевали никакого места, хотя очень надеялись неизвестно на что. Это нас не огорчило, а скорее разозлило. Мы внимательно прослушали весь концерт, и, по правде говоря, нам казалось, что мы могли претендовать хоть на что-то, не так много было действительно хороших и интересных выступлений. Но, может быть, мы просто переоценивали себя, а на самом деле наше пение ещё было слишком сырым? Я в жизни никогда не страдала звёздностью и не была тщеславна, всегда знала себе цену и всегда знала, что я делаю хорошо, а что на троечку. Если не на пять, то на четыре мы точно выступили. Но, в общем, такой результат можно было понять – нас никто не приглашал, не отбирал, слава богу, что разрешили выступить. Было очень обидно, хотя и понятно.

А разозлились мы серьёзно. Если до этого меркантильные цели ещё мелькали у меня в голове, то сейчас на первое место выдвинулось желание во что бы то ни стало стать лучшими. Мы до такой степени разозлились, что даже отказались идти на банкет. Посидели в номере, опустошённые после всего произошедшего, потом собрали вещи и поехали на вокзал. Поезд на Москву уходил только в четыре часа утра, ждать его пришлось долго. Мы расположились на лавочке, вытащили остатки еды, которую брали в дорогу в Казань, и поклялись друг другу, что мы обязательно добьёмся своего. Мы давали клятвы, что никогда и никакие жизненные истории, которые могут происходить с нами, не будут мешать нам идти к цели, что мы всегда будем говорить друг другу только правду, что бы ни случилось в нашей жизни, и будем всегда верить, что у нас всё получится, верить в себя. Это была чудесная ночь – мы превратились в Дуэт, в единое целое, и разорвать этот организм на две части уже не было никакой возможности.

Сели мы в проходящий поезд и, к своему ужасу, попали в вагон с цыганами. Табор занимал почти все места, а жалкие остатки обычных людей жались друг к другу всего в двух оставшихся купе. По вагону невозможно было пройти даже до туалета. Не только цыгане, но и цыганки щипали нас и хватали за разные места. Мы просто не могли представить себе, как в Москве мы выйдем из поезда: у нас были дорогие гитары, этот табор мог просто окружить нас на перроне и всё отобрать, а мы даже не успели бы ничего крикнуть и позвать на помощь.

Но вдруг свершилось чудо! При подъезде к Москве на станции Люберцы-2 поезд почему-то встал, хотя обычно поезда дальнего следования на этой станции никогда не останавливались, а шли без остановок до самого Казанского вокзала. Я в это время вышла в тамбур посмотреть, что там происходит, и спросила у проводницы:

– Долго стоим? Успеем выйти?

– Трудно сказать, попробуйте.

Она открыла для нас дверь вагона, а я бросилась к Ирине:

– Скорее, бери вещи, бежим!

Мы похватали свои пожитки и как были, без пальто, выскочили на платформу. В этот момент поезд тронулся. Мы стояли, трясясь от волнения и холода. Ура, свобода! Не спеша надели пальто и шапки, постепенно успокаиваясь и стараясь унять дрожь в руках. Скоро подошла электричка на Москву. Вот так и закончились наши приключения в Казани.

Глава вторая

Интересное это чувство – однажды проснуться знаменитыми. Когда вдруг ты вылезаешь поутру из палатки на слёте «Сборной леса», а на тебя чуть ли не показывают пальцем, подходят, говорят комплименты, бродят за тобой по лесной поляне с микрофонами с просьбой спеть им ещё что-нибудь. А случилось это летом семьдесят девятого года через нескольких месяцев после нашей поездки в Казань. Я позвала Ирину на слёт, где я до этого уже бывала с друзьями, и мы спели вечером у огромного костра на конкурсе групп. Моя компания, с которой я ходила туда, называлась «Коряги». Главной и в нашей группе, и во всём кусте была Инна Пахомова, властная красивая и деловая сорокалетняя женщина. Я её знала давно – мы вместе ездили на подмосковную станцию Турист кататься на горных лыжах.

За время, прошедшее со времени нашей поездки в Казань, мы с Ириной кое-что разучили новое: некоторые песни Булата Окуджавы и Евгения Клячкина. Постепенно у нас набирался небольшой репертуар, хотя дело шло медленно. Мы не хотели петь просто, с традиционными раскладами, поэтому каждая песня вынашивалась долго, гораздо быстрее мы её разучивали, чем придумывали, как будем петь.

Для моих друзей уже давно не было в новинку, что я пою и играю на гитаре, и когда я бывала на слётах «Сборной леса», обычно пела для них по вечерам только у костра нашей группы, народу нравилось, как я пою, но в конкурсах и выступлениях у главного костра я не участвовала. Выступать одной мне в голову не приходило, да и не хотелось. Поэтому с Ириной вместе мы пели на этом слёте впервые. Никто Ирину до этого момента здесь не знал, она никогда не бывала на слётах «Сборной леса», о том, что мы с ней начали петь дуэтом, тоже никто не знал. Когда мы вышли к костру выступить за нашу группу, мы были ещё обыкновенными людьми, а отошли от костра уже знаменитыми. И больше никогда другими уже не были.

На следующее утро нас долго упрашивал что-нибудь напеть ему на магнитофон какой-то неизвестный для нас мужчина лет сорока, он назвался Володей. К стыду своему, я до сих пор не помню его фамилии, хотя все последующие после этого слёта десять лет, когда мы с Ириной пели и выступали на разных фестивалях, слётах или концертах КСП, он был для нас незримым биографом нашего творчества. Появлялся он чуть ли не во всех местах, где мы пели. Конечно же, не только мы одни были в поле его зрения: он вообще записывал и собирал песни авторов и исполнителей, это было его хобби. Он постоянно сидел за кулисами с магнитофонами, записывал концерты. На всех слётах он вдруг неожиданно выныривал из леса и бросался к нам, чтобы поздороваться. Он любил нас, а мы даже не знали его телефона. Я думаю, что в его арсенале должны были сохраниться даже те песни, которые мы исполняли очень мало и забывали про них навсегда.

В это утро он долго осаждал нас, а мы придумывали любые отговорки, только бы он отстал. Нужно знать специфику КСП, чтобы понять ситуацию. Дело в том, что, в отличие от эстрады, где исполнители, создав какой-нибудь хит, могут почивать на лаврах и даже оставаться звёздами долгие годы с одной песней, авторы и исполнители в КСП обычно имели обширный репертуар. Здесь же мог петь любой: хорошо поёшь – тебя знают все; плоховато поёшь – тебя знают только в твоей группе, но ты там всё равно лидер, тебя любят. Песенные запасы у всех были огромны. Человек мог просидеть у костра всю ночь и петь, не повторяясь, долгие часы. Известные авторы на слётах тоже сидели у костров и пели по несколько часов подряд. Если собственных песен не хватало, пели песни других авторов. Это было обычным делом, так было принято, так и существовал КСП. Здесь была свобода, здесь петь мог любой и петь мог всё, что хотел.

Но с нашим дуэтом в тот момент дело обстояло иначе. Каждый из нас двоих тоже мог бы петь бесконечно, мы с Ириной знали множество разных песен самодеятельных авторов, но вдвоём тогда могли исполнить всего песен пять. Признаться, что наш репертуар ещё невелик, было невозможно. Мы должны были держать марку. Поэтому нам и приходилось лавировать, отговариваться какой-нибудь простудой, усталостью или ещё чем-нибудь. На самом деле мы ещё долго не могли набрать достаточное количество песен даже для выступлений. Каждая песня нам давалась нелегко. Мы тщательно подбирали репертуар, долго разрабатывали схему исполнения. Музыкальной частью занималась Ирина. Она была непревзойдённым мастером раскладывать на голоса и с самого начала уже видела, как эта песня должна звучать. Каждая песня проходила через нашу душу, мы старались вкладывать в исполнение все свои артистические возможности, которыми, как нам казалось, мы обладали, пытались использовать наши голоса так, как они должны были звучать именно в этой песне.

А Инна Пахомова, руководитель нашего куста «Сборная леса» и нашей группы «Коряги», стала нашей «шахиней». Она сразу поняла – вот он, миг удачи! И куст сразу выйдет в лидеры, а она сможет быть не просто «кустовой», но рано или поздно войдёт в высший эшелон организационной элиты КСП. За это лето мы с ней объездили все возможные слёты других кустов, даже побывали на местном небольшом фестивале КСП в Черноголовке. Мы набирались опыта; она набирала себе очки. Я рассказываю об этом абсолютно без сарказма, каждый идёт к своей цели своим путём. Она не подличала, не играла с нами в политику, просто выводила нас в люди. Политика началась уже позже, когда мы переросли её уровень. А пока она была нашей доброй няней, которая возилась с нами, как с подрастающими детьми.

Из поездки в Черноголовку мы привезли песню Александра Мирзаяна на слова Иосифа Бродского «Письма римскому другу». Когда мы в гостинице сидели на посиделках после конкурса, кто-то из исполнителей спел её. Обычно авторские КСПшные песни так и распространялись среди народа, интернета-то ведь тогда не было и в помине: кто-нибудь где-нибудь услышал или записал на магнитофон, запомнил, а потом спел среди друзей, и песня пошла в жизнь. На концерты бардов многие приходили со своими магнитофонами, чтобы записать что-то новенькое. А дальше понравившееся произведение легко уходило в народ. Ирина сразу ухватилась за эту песню Мирзаяна и Бродского, записала слова у исполнявшего её, запомнила мелодию, слух у неё был абсолютный. Это была очень серьёзная песня, исполнить её дуэтом было непросто: мужская песня для сольного исполнения.

Но когда я приехала к Ирине на очередную репетицию, мысли, как мы будем её исполнять, уже зародились в её голове. Почти весь текст она должна была петь одна; это была её епархия: текст пелся низким голосом, я же на фоне текста вела свою мелодию высоким голосом почти без слов. Только в нескольких куплетах мы пели вдвоём: в одном из них она пела текст очередного куплета, а я – текст предыдущего. Как в опере, где один певец поёт свою партию, другой одновременно совершенно другую с другими словами. И ещё два куплета мы пели вместе на два голоса. Песня получилась очень красивой и необычной. Все последующие годы она так и оставалась для нас главной. Если учесть, что слова стихотворения Иосифа Бродского очень глубоко проникали к нам в душу и очень соответствовали нашему тогдашнему настроению, можно было представить, как мы её любили.