скачать книгу бесплатно
Но радовались они рано. Поскольку деньги давались на первый только взнос, а остальное – кредит, ипотека, или как там это сейчас называется.
Радость молодой семьи от этих подробностей слегка поблекла. Муж был совсем озадачен и недовольным шагом ушел из кухни.
Нинель Михайловна стала варить себе овсянку и больше к этой теме не возвращалась.
Дети походили парочку дней в молчании, но потом очень быстро нашли и купили-таки квартиру.
Съехали на нее вместе с рыбками. Нинель Михайловна вернула на окно горшки с цветами. И все стало как прежде. Но что-то не давало жить, досадовало её.
Должны были радоваться все: и внучка и она. Все получили привлекательную всегда свободу. И ничего не надо ждать. Все быстро так обустроилось.
Но Нинель чувствовала в себе какую-то колкость. Вместо радости, что сделала она благое дело, и живет теперь внучка в отдельной квартире, а она – в своей, как и положено, но колкость какой-то упущенной мысли, догадки о чем-то, что запамятовалось, и никак не вспоминалось, не давала Нинель Михайловне положенной ей за все добрые заслуги, успокоенности.
Она отстояла свои позиции, свою свободу, свой окрас благородной старухи. И окаянство в ней пристроило себе целый этаж. Верхний.
Но Нинель все копалась в своих новых ощущениях и никак не могла придти к своему знаменателю. Все в ней растекалось какой-то десятичной дробью с запятыми и нулями.
И тогда она подумала, что сделает бланманже и угостит соседку. Потому что Юлька, эта толстая и бездарная, возьмет деликатес, изготовленный непревзойденной Нинель Михайловной, и обязательно наговорит ей горячих слов похвалы.
Нинель Михайловна будто увидела, как от этого восхищения десятичная дробь рассыпается и выстраивается в дробь обыкновенную, с черточкой и знаменателем под ней, который прыгал и менял значение, как какой-то счетчик новой конституции. И было неизвестно, на какой циферке закончится этот бег.
Но Нинель Михайловну этот бешенный исчезнувший знаменатель не смутил, она подумала еще о хорошем.
Еще есть время сделать хачапури на вечер. Кто-нибудь же придет непременно. В этом уж Нинель Михайловна никогда не сомневалась.
И ее окаянство в этом ее поддерживало всегда. Поэтому она, успокоенная, пошла в ближайший супермаркет за нужными сливками и сыром. Она знала, где это можно купить, и выслушать при этом в свой адрес всякие приятности от местного приказчика.
Правда, она стала реже звонить внучке, стараясь держать дистанцию. И дистанция эта, как бы была в сговоре с её окаянством. И знаменатель, наконец, занял своё место под черточкой в простой этой дроби. Впрочем Нинель Михайловна плохо ладила с числами, она была по призванию – критиком, и по профессии – литературоведом. Вот такое знаменательное совпадение. И что было в её знаменателе, знала только она. Но никогда не поведала бы об этом. Никому.
И особенно внучке с ее каким-то нелепым мужем.
Но она подозревала, что молодые и так догадываются об её вынужденной знаменательности.
Яркая тетрадь,
26 декабря 2021
Побег
Он возник в её жизни, как чужой дорогой бриллиант. И сразу она увидела невидимые потертости и её дома, и её лица.
Он катался животом вперед по ее квартире, с таким накалом амбициозности, которой можно было озаботить жителей всех этого городка.
Всеволод Иванович называл себя писателем и приехал, чтобы подышать провинцией, её красотами и немощами.
Лера отвела для него целую комнату, предварительно смахнув в ней паутину в высоких углах, постелила на диван лучшее свое бельё, но все равно чувство неловкости перед этим огромным человеком, лысым и седым одновременно, не проходило.
Она отчаянно волновалась, даже когда варила ему гречневую кашу, которую он любил съесть поутру, прежде, чем пойти затем в свою комнату и затихнуть в ней до самого полудня. Это он называл работой. Лера старалась осознать его таинственную усталость и давала ему кринку утреннего молока вприкуску с местным, всегда черствым, хлебом.
Затем жилец шел гулять, а Лера, распрямив спину, наконец принималась за свои дела, которых было у ней немеряно.
Всеволод Иванович гулял подолгу, уходил в лес, иногда возвращался с пятью-шестью белыми грибами, которые приносил за рубашкой. Лера пыталась дать ему какую-нибудь корзинку – так, на всякий случай, но он отказался, объяснив ей вежливо, что он не за этим ходил гулять в лес.
Лера отстала. И их отношения свелись на “пожалуйста” и “спасибо”.
Жилец поначалу сильно напрягал Леру, но потом, присмотревшись, она оценила его высокомерную нелюдимость, молчание его тоже было ей по душе.
Наступил август, объявилась дата отъезда Всеволода Ивановича, и Лера с каким-то нетерпением ждала этого момента.
В это утро Всеволод Иванович отказался от любимой каши и, представ перед изумленной Лерой во весь своей великий рост, попросил:
– Пойдем погуляем, ненадолго. Брось всё, – приказал он и взял Леру за руку.
Они вышли неспешным шагом за околицу. Всеволод Иванович все молчал, только тяжко, как-то по-особенному вздыхал.
Было непонятно, то ли он вдыхает ароматы поля, то ли понуро размышляет о своей жизни или скором отъезде из этих красот.
Лера чуточку осмелела и сказала вдруг:
– Приезжайте на следующее лето. С семьей… Представьте ей эту красоту.
Всеволод Иванович помолчал немного, а потом сказал:
– Это вы хорошо сформулировали… “Представить красоту”. Это надо запомнить.
Они вернулись в дом, Лера стала сразу хлопотать, собирать в пакет для жильца разные вкусняшки. И даже поставила небольшую баночку соленых огурцов. Она заметила, с каким удовольствием он ест их почему-то по утрам. Запивая рассолом. Лицо его преображалось от удовольствия. Зашел сосед Коля, принес зачем-то новую блестящую подкову.
– Возьми, Иваныч, на счастье.
Всеволод Иванович подкову взял и быстро сунул Коле в руку денежку. И Коля тут же исчез.
Как по расписанию явился вдруг в нужное время запыленный сильно джип.
Водитель, не выходя и только опустив оконное стекло, сказал улыбнувшись:
– Подано…
Всеволод Иванович так резко рванул с места к этой машине, подбежал к ней, и Лере показалось, что он ласково погладил ее испачканные дорогою широкие бока. Нет, не показалось.
На задней дверце остался след от его ладони.
Через минуты, он уже сидел на переднем сиденье и жал руку водителю, скорее всего приятелю, так как они еще и облобызались.
Машина исчезла. Будто ракета стартовала. Она только тут заметила, что жилец оставил пакет с гостинцами её. И почему-то расстроилась.
В комнате, где обитал Всеволод Иванович, она нашла стопку чистой бумаги на столе. Впрочем на одном листочке было написано “Предъявите им эту красоту”.
Фраза была несколько раз подчеркнута.
Лере она показалась знакомой, но она не стала думать об этом. Ей нужно было убрать постельное белье, постирать его, и пока солнце, высушить.
Она аккуратно взяла стопку чистых листов бумаги и аккуратно положила их на верхнюю полку буфета, сбросив оттуда ненужный какой-то хлам. Она понимала, что чистый лист – уже шедевр.
– Пусть полежит, может и на следующее лето явится, – обнадежила она себя.
А машина с Всеволодом Ивановичем уже выбралась на вольное шоссе и с некоторым превышением скорости ехала в столицу.
Всеволод смотрел в окно, можно сказать, без всякого интереса. Он глянул на водителя, и тот, поняв его немой вопрос, ответил:
– Я и так гоню, успеем. Без нас не начнут.
А Лера развешивала настиранное после жильца белье и что-то рассказывала соседу Коле, который весело смеялся услышанному.
– Передай своему хозяину, чтобы повеселей мне постояльцев направлял. А то этому не знаешь как угодить. Годила, годила… а он тоскует.
– Куда нам, – улыбался слегка выпивший Коля. – Столица! Она! – уважительно он поднял грязный указательный палец к небу. – Куда нам.
А Всеволод Иванович, почти засыпая на гладком высокоскоростном шоссе, запоздало сожалел о том, что ничего не писалось ему, ничего не приходило в голову.
Из поездки запомнилась всего одна фраза, но она была, как чужой бриллиант. Всеволоду Ивановичу не подумалось вовсе, что Лера точно так же думала о нем. Он даже не допускал, что такие фразы могут быть в ее лексиконе.
И он решил так назвать возможный свой новый рассказ. И он уснул на этом своем решении. Заметив это, водитель прибавил скорость, и машина полетела по пустынной дороге, которая с этого лета была уже платной.
Яркая тетрадь,
27 декабря 2021
На ветру
“Отвыкли мы от суровостей”, думала Эмма, застегивая поплотнее длинное свое черное суконное пальто. А сильный ветер, который дул со спины, сам накинул ей на голову капюшон.
Эмма шла пешком с работы. До дома ей было всего ничего, да еще в помощниках ветрила, который налетал и гнал вперед зазевавшуюся публику, гнал в дом, в уют.
Эмма с радостью подчинилась ему, хоть колючее его дыхание старалось забраться к ней под капюшон, и согреться там, у пушистой вязаной её шапочки.
Эмма еще раз подумала о том, что как изнежилось человечество, она сделала такой вывод, глядя на людей, которые старались уберечь себя от грубых порывов внезапной стихии, гнавшей их с широкой сквозной улицы. Одни держали шляпу на голове, другие супонились в капюшон, и всё двигалось и бежало.
И уже через полчаса Эмма входила в свой двор. Странный это был двор. Самый главный дом в нем, с окнами на набережную, занимали крупные местные чиновники.
Они выкупали целые этажи в свое время. И теперь, двор стал другим. Исчез богемный молодняк с первых этажей, исчезли лавки, и был спилен старейший в этом дворе тополь. Разом исчезли вороны, имеющие на нем гнезда, и воробьи почему-то тоже исчезли. Во дворе стало тягостно тихо, только рыкали по утрам заводившиеся “Мерседесы” и “Ауди”, развозившие своих хозяев на службу.
Эмма давно и быстро разлюбила свой двор, за эту гадкую тишину в нем, и особенно за фальшивую детскую площадку, со свежеокрашенной, и какой-то стерильной горкой на ней. Потому как детей у этих чинуш не было, то горка эта и качельки вносили какое-то впечатление искусственности и ненужности.
Эмма прошла мимо охранника, тощего, тщедушного, но с таким злым взглядом, что вид его внушал почтенный страх и удивление.
Эмма едва кивнула этому гневному служебному лицу и пошла к себе.
Закрыв за собой дверь, она разом погрузилась в тишину и тепло. Скинув пальто на вешалку, Эмма прошла в ванную, долго отмывала руки после улицы. Делала это тщательно и с любовью.
На кухне включила разом чайник и телевизор. И открыла ноутбук.
Все предметы были в её распоряжении и служили ей давно и исправно, подставляя плечо или мышку при поиске ответа на внезапный какой вопрос.
Эмма налила себе чай, взяла любимые сухарики. Все движения и передвижения её по квартире были крепко повязаны заученной давно моторикой. Они, движения, были легки и уважительно податливы. И оказывали одни приятности уставшему за день телу.
Эмма работала в библиотеке, она весь день каллиграфическим своим почерком заполняла карточки и расставляла их в каталожные ящики. Конечно, у них были и компьютеры, куда были занесены все фонды. Но картотеку никто пока не отменял. И Эмме эта часть в её работе особенно нравилась.
В дверь неожиданно позвонили. Эмма даже вздрогнула от этого забытого звука.
За дверью стоял молодой человек с букетом цветов и какой-то коробкой. Это была служба доставки, и Эмме за её подпись были вручены эти странные и неожиданные подарки.
Курьер исчез, а Эмма не спеша и в глубокой задумчивости прошла на кухню, чтобы достать вазу для цветов.
Она не спешила угадать дарителя, она боялась какого-то обмана и перепутанности. Ей всё казалось, что опять позвонит в дверь курьер и заберет, и скажет, что ошибся.
Но курьер не звонил, Эмма поставила цветы в роскошную, и единственную в её доме, вазу. Взяла в руки коробочку. Не без волнения открыла ее. Там лежала аметистовая фигурка таксы, выполненная с необычайной живостью.
Приславший это знал, значит, что Эмма собирает коллекцию такс.
Она вынула таксенка из коробочки и поставила его на полку к другим.
Такса была восхитительно исполнена, но Эмма всё еще не понимала, кто мог и с чем её поздравить. Букет из цветов был хоть и красивым, но банальным, и о пославшем его ничего не объяснял.
Эмма стала вспоминать, какое число было с утра. Да, никакое. Дата без “даты”. Ничего с ней в этот день особенного не происходило.
У Эммы заныли пальцы рук от волнения. Кто бы это мог быть. Возможно кто-то из благодарных читателей. Так и тогда не угадать – кто. Читателей было много, и они всегда были вежливы и благодарны.
Но тут позвонила давняя её подруга Соня. Она затараторила в трубку так быстро и так грозно.
Эмма включила видеосвязь.
– О! Уже стоят. Ну, сервис, уже получила. Ура. Эмма смотрела на взбалмошное лицо подруги.
– Еле успела, – продолжала подруга, – это мне прислал, ну, ты знаешь, поклонник, Юрий Павлович. Хорошо, что я была одна дома. Не застукал Федор. Был бы скандал. Я тем же курьером к тебе отправила для конспирации. А что там в коробочке?
Эмма смотрела на взъерошенную физиономию подруги, и пока она соображала и анализировала объяснения от нее, экран смартфона погас.
Эмма подошла к цветам, в нем вместе с розами совместили какие-то мелкие белые цветочки. Они были такими невзрачными, будто были созданы для того, чтобы оттенять настоящую силу красоты роз.
И они оттеняли прилежно.
Эмма подошла к полке, взяла аметистового таксенка в руки. Он был тяжеленьким и прохладным.
Но как этот незнакомец узнал, что она собирает коллекцию?
Не может быть такого совпадения. Не могло быть. Ведь не может быть, что подарки эти пришли в её дом просто так. Сбежали от чужой ревности и возможного скандала. К ней.
И Эмма вдруг поняла, что плачет и уже накидывает пальто в прихожей.
