Меня охраняют призраки. Часть 2

«Это всё совершенная чепуха, – снова пробурчал здравый смысл в её голове, – займись лучше более важным делом: перепиши свои решения в бланк ответов, сдай все свои экзамены, и вот на каникулах мучайся, сколько тебе пожелается».

«Разумно, – согласилась Габриэль и занесла первый свой ответ в бланк, – но ты, здравый смысл, подумай, может быть, мне нужно пострадать именно сейчас? Ведь если я не буду выплёскивать всё то, что во мне накопилось, я с ума сойду, и даже быстрее, чем закончится экзаменационная неделя».

«Ты и так сумасшедшая, – спокойно ответил здравый смысл, – ты же сейчас разговариваешь с каким-то непонятным голосом в собственной голове, но нисколько не удивляешься тому, что у тебя появился мысленный собеседник, ты даже не думаешь, что это – первейший признак шизофрении. Ты неаккуратна, не умеешь поддерживать в порядке собственную комнату, как сумасшедшая, ты думаешь о себе в третьем лице, тебе кажется, что кому-то есть дело до слежки за тобой; вдобавок ты разговариваешь со мной и воспринимаешь это как должное. Мне придётся сообщить тебе, Габриэль – притом с величайшим прискорбием, – что ты уже законченная шизофреничка и шансов спасти тебя, кажется, нет. Ведь тебе намного удобнее грязнить собственную комнату и только обещать себе – и мне заодно – убраться в ней, обращаться к себе в третьем лице, потому что ты ненавидишь собственное имя и себя тоже ненавидишь. Ты и меня выдумала для того, чтобы с кем-нибудь секретничать. И вот, когда я родился, я навсегда останусь в твоём разуме, доведу тебя для палаты в доме скорби… тебе не страшно?»

«Нет… с чего бы это? – несколько покривив душой, поинтересовалась Габриэль у здравого смысла. – Ты же нереальный, как тебе удастся свести меня с ума? Да и мы с тобой – единое целое; захочешь заставить меня сбрендить, сам станешь сумасшедшим. А тебе, по-моему, нравится чувствовать, что ты умнее и сильнее меня».

«Ты, Габриэль, конечно, права, – с оттенком неудовольствия в голосе согласился здравый смысл, – но ты кое о чём забываешь. Может, мне надоело быть твоим здравым смыслом? Ты же никогда меня не слушаешь, поступаешь, как тебе захочется, а мной пренебрегаешь… я чувствую себя ущемлённым и обиженным, Габриэль. Вот тогда, когда мне окончательно опротивеет быть всегда на вторых ролях в твоей голове после тараканов, которых тут полно, я уйду, и ты станешь сумасшедшей в прямом смысле этого слова. Видишь теперь, как всё просто? Признаться, я тебе немного приврал, чтобы запугать и заставить себя слушаться. На самом деле ты никогда не сумела бы меня выдумать: ты же даже не знаешь, что такое здравый смысл, хотя я у тебя есть. Всё объясняется тем, что я так устал… ведь это до одурения плохо, когда тебя не слушают, Габриэль! Вот я и решил сам с тобой пообщаться – как видишь, ты ни этому не удивляешься, ни моим прежним словам и всё так же спокойно продолжаешь выполнять свою работу. Габриэль, ты стоишь на кромке сумасшествия. Послушай меня и поскорее сверни с дорожки, по которой ты уже не идёшь, а катишься».

«Ну и как это сделать, интересно? – ощерившись, мысленно спросила Габриэль. – Может, подскажешь?»

«Как образцовый голос здравого смысла, я должен помогать тебе, даже если ты будешь упорно от меня открещиваться, – с гордостью ответил он, – поэтому, так и быть, я тебя научу. Ты не думай, что это ради тебя! Я уже не такой юный, чтобы легко сменить место жительства. Поэтому, Габриэль, сделай три главные вещи: во-первых, прекрати осуждать свою семью, во-вторых, начни уделять больше времени учёбе, на подработку устройся, наконец, чтобы научить себя дисциплине, и, в-третьих, разлюби Эстелла».

«Замечательно, – после некоторого молчания сказала Габриэль, – ты мне предлагаешь что-то уж слишком сложное, здравый смысл! Как я могу прекратить осуждать свою семью, если она никак не хочет исправиться и научиться нормально относиться друг к другу?! Я даже представить себе не могу, чтобы моя мама и бабушка когда-то были лучшими подружками и секретничали, и не могу представить, чтобы родители моего папы его любили и называли своей гордостью. Как можно спокойно слушать все их ссоры и потом совершать любые глупости, лишь бы они не стали перетягивать меня на свою сторону? Нет, здравый смысл, кажется мне, что в этих вопросах я немного поумнее тебя. Насчёт второго пункта… это представляется мне самым лёгким, пожалуй, я только его и выполню. Но третий… если бы ты знал, как я сама старалась избавиться от этого идиотского чувства, ты не стал бы требовать от меня столь многого. Я не могу его разлюбить, если бы я могла, я уже давно это сделала бы. А вот теперь, здравый смысл, попробуй только доказать мне, что ты разумнее меня».

«Ты потакаешь самой себе, – отчитал её здравый смысл, – тебе легче сказать, что ты не можешь одолеть собственную слабость, чем приложить все усилия к тому, чтобы от неё избавиться. Поверь, если человеческий разум способен был возвести пирамиды, полететь в космос, изобрести атомную бомбу – хоть это последнее столь глупо, – то задавить в себе какое-то ничтожное чувство он тем более способен! Для желания есть миллион лазеек, лень не видит ни одной из них».

«Хватит читать мне заумные лекции! – злобно подумала Габриэль. – Ты слишком холодный для того, чтобы понять меня. Я же не изобретала атомную бомбу, не летала в космос и не возводила пирамиды, во мне нет и сотой доли того, что было в тех людях. Я хочу просто жить спокойно, а уж кого я люблю и что думаю о своей семье, – это не твоё, здравый смысл, дело. Ты слишком отличаешься от меня для того, чтобы я тебе разрешала влезать в такие секретные дела».

«Ты всё-таки неотвратимо катишься к сумасшествию, – проворчал здравый смысл, – эти твои проблемы возникают именно от твоей лени, Габриэль. Тебе удобно чувствовать себя жертвой, поэтому ты обращаешь такое большое внимание на отношения бабушек и дедушки к своим родителям, поэтому ты любишь Эстелла – именно Эстелла, а не кого-либо иного. Тебе очень хочется пожалеть себя, и ты ищешь миллион поводов к тому, чтобы это сделать. Ответ, как видишь, очень прост».

Габриэль не знала, что можно на это возразить, но не стала и пытаться найти внутри себя какие-нибудь достойные слова. Ей спас гулкий звонок, потрясший школу, и голос мистера Сёрджа, который, вернувшись на своё место посередине класса уже давно, громко сказал:

– Экзамен окончен! Все оставайтесь на своих местах, пока я соберу ваши работы!

Барбара, нацелившаяся сбежать, резко хлопнулась на стул снова и недовольно нахмурилась. Мистер Сёрдж обошёл столы, быстрыми движениями пальцев сдёргивая с них бланки ответов. Габриэль потерянно смотрела, как её бланк, первая половина которого была заполнена чёткими и красивыми, а вторая – кривыми и уродливыми цифрами, исчезает под наслоениями чужих работ. Мистер Сёрдж не успел ещё вернуться к своему месту, как истосковавшиеся и утомившиеся ученики рванули сквозь двери. Габриэль протолкалась в коридор первой, больно прижав плечом к косяку ойкнувшую Барбару. Она подхватила свою сумку, ревниво прижала ту к себе и поспешила прочь от кабинета: ей казалось, что именно там остался её здравый смысл, и он вот-вот побежит нагонять её, чтобы задать новый провокационный вопрос и загнать её в тупик своими абсурдными умозаключениями.

До часа дня – времени начала второго экзамена, биологии, – ученики имели право немного расслабиться, перекусить, посидеть на школьном крыльце, любуясь солнцем и позволяя его нежным лучам поглаживать себя по лицу. Был конец июня – прекрасная пора, в которую таким сильным становится желание забыть обо всех своих делах, броситься ничком в нагретую траву, на мягкую землю, и, закрыв глаза, всего лишь мечтать, радуясь тому, что мечты – это единственное в жизни современного человека, что недоступно для окружающих, пока сам современный человек не додумается продать и принизить собственную мечту, выставив её на всеобщее любование в социальных сетях или поделившись ею с болтливой подружкой. Габриэль села на ступенях школьного крыльца, как то было для неё привычно, и крепко зажмурилась. Она была встревожена, ей не хотелось ни с кем сейчас общаться. Она чувствовала сильную необходимость разобраться в том, что произошло на экзамене. Она спрашивала себя: «Так, получается, всё оставшееся время я разговаривала с самой собой? Конечно, я говорила с самой собой, но почему-то такие мысли никогда не приходили ко мне в голову. Действительно… это может значить только одно: я скоро помешаюсь. Нельзя было сказать, – она невесело усмехнулась, – что я раньше была настолько уж вменяемой, но я никогда не думала, что я могу сделаться ещё более ненормальной, чем сейчас. Впрочем, кого я сейчас пытаюсь обмануть – снова?! – с тех пор, как я полюбила Эстелла, я совсем потеряла уверенность в себе. Мне самой неизвестно, что за трюк я вздумаю отмочить в следующую минуту. Интересно, это тоже признак помешательства?»

Неподалёку послышалось увесистое топанье тяжёлых ног – на полупустое крыльцо, лишь начавшее заполняться измождёнными учениками, выбрались Тэф и Кумм. Они двое протиснулись сквозь двери, прижимая друг друга массивными плечами к косякам. Оказавшись на свободе, оба обменялись счастливыми взглядами и облегчённо вздохнули полной могучей грудью. Габриэль повернулась к Тэфу и Кумму, смерила их усталым и завистливым взглядом и снова спрятала голову у себя в коленях. Спина её начала ощутимо вздрагивать, ей показалось, что она как никогда близка теперь к рыданиям. Она пару раз с наслаждением негромко всхлипнула, но ни одна слезинка не вздумала показаться из её глаз. Солнце уже не приятно грело её, но жарило.

«Не хочу никуда отсюда уходить, – подумала Габриэль и, чуть приподняв локоть, выглянула во внешний мир: на крыльце по-прежнему оставались только она, Тэф и Кумм. – Хочу всю жизнь просидеть здесь и никого не видеть».

И тут массивная тень подкралась к ней, опустилась рядом и съела солнечный свет, вылившийся на высокие ступени.

– Габриэль, – пробасил Тэф более умным, чем она ожидала, голосом, – ты плачешь.

– Ничего я не плачу, – отрезала Габриэль гнусавым расстроенным голосом. – Уйди, Годрик.

– Джимми тоже плакал из-за экзаменов, – сказал Тэф, как будто её и не услышав, – и нервничал знатно. Мы с ним долго занимались всю эту неделю.

– Вы занимались? – безрадостным тоном спросила Габриэль.

Это признание нисколько не удивило её; скорее, она задала вопрос только для того, чтобы собственным голосом заглушить бесновавшиеся в голове мысли.

– Ну да, – оживлённо подтвердил Тэф, и из его голоса исчезли последние нотки глупости, – мы не вылезали из-за учебников! И знаешь ли, Хаэн, у нас даже удалось раздобыть за это время часть журнала «Познаём непознанное», ну, это эстелловский журнал, его Мэллои печатают, ты же знаешь…

– Знаю, – безжизненно ответила Габриэль. Но, стоило смыслу этих слов добраться до её мозга, как она встрепенулась и петушиным голосом переспросила: – Вы читали… что?!

Квадратное, похожее на необожжённый кирпич, лицо Годрика, не скрывавшее в себе ни капли потаённого разума, вдруг осветилось изнутри пытливым умом и расплылось в довольно-таки приятной на вид улыбке.

– Ага, мы его уже семь лет выписываем. В космосе много всего интересного. Вот и сдаём мы физику, чтобы когда-нибудь… – он вдруг покраснел, покосился на Габриэль весьма подозрительно и вздохнул, – ну, чтобы просто…

– Понятно, – теряя интерес, ответила она и опять упала лицом в колени.

Голос Годрика, который она теперь истово ненавидела, продолжал строить предположения у неё над головой:

– А всё-таки тебя не экзамены расстроили, Габриэль. Я видел, ты очень много о чём-то плохом стала думать в последнее время. И… – Тэф понизил голос и несмело оглянулся, – я видел, как ты плачешь. Вышло как-то… случайно.

– Ты – видел? – ахнула Габриэль и взвилась, будто рассерженная кобра. В мгновение она ухватила Тэфа за воротник и приблизила своё пылающее от страха и стыда лицо к его лицу, оставшемуся безмятежно спокойным, словно он ожидал от неё именно такой реакции. – Да если ты вздумаешь кому-то сказать, то я тебе… я тебе голову оторву! – не придумав угрозы пострашнее, она вдруг ощутила своё ничтожество, поняла, как слаб её кулак по сравнению с кулаком Тэфа, напоминавшим каменную плиту в несколько тонн весом, и обессиленно опустилась на ступеньки. Плакать ей больше не хотелось, но желание куда-нибудь убежать отсюда, из этой школы и вообще – из этого города – вдруг стало непереносимым.

Тэф вздохнул и подпёр массивную голову здоровенными ручищами. Рукав его рубашки завернулся от яростно движения Габриэль, и ей стала видна густая, немного вьющаяся светлая растительность на его загорелой коже. Её взгляд невольно опустился к этим волоскам и словно запутался в их непроходимых дебрях. Тэф покраснел – раньше она думала, что он не умеет этого делать, – и поспешно одёрнул рукав рубашки. К его лицу прилила краска, и он тоже потупился, как будто в действительности смутившись. К Тэфу молча подсел Кумм, подсел и стал смотреть в небо, полностью поглощённый колышущимися на ветру светло-зелёными кронами молодых деревьев, что посадили в школьном саду добровольцы, давно уже навсегда выбравшиеся за оцепившие территорию ворота. Грусть возобновила крадущиеся движения к Габри в душу, будто кошка, ищущая любую лазейку, чтобы подластиться к рассерженным на неё хозяевам.

– Ну так, Габриэль, – заговорщицким тоном продолжил Тэф, подталкивая её локтем, – что ты скажешь насчёт того, что я… ну, в курсе, почему ты так расстроена?

«Знает?!»

– Ничего ты не знаешь, – поспешно выплюнула Габриэль и отвернулась от Тэфа окончательно, чтобы утвердиться в собственном мнении. – Ты за мной не следишь.

– Вообще-то, видел пару раз. Я тебя всегда замечаю, – с гордостью заявил Тэф и выпятил вперёд грудь.

– Это ещё почему? – подозрительно оглянувшись через плечо, поинтересовалась Габриэль.

– Ну, потому… – Тэф замялся, явно стесняясь что-то сказать, но затем всё-таки заявил: – Ты такая… занятная.

– Читай – «сумасшедшая», – съязвила Габриэль угрюмым голосом.

– Потому и занятная, – степенно кивнув, согласился Тэф. – Я, по-твоему, нормален?

Габриэль смерила его долгим взглядом. Старательно поддерживаемая личина непроходимого грубияна, задиры и идиота, вещи, мешком и неловко сидящие на его огромной мощной фигуре, будто из брезгливого нежелания плотнее прилегать к телу, разъезжающиеся в стороны бессмысленные глаза, выходки одна другой страннее… Она фыркнула и снова отвернулась:

– По-моему, ответ очевиден: ты ещё больший псих, чем я.

– Но меньший, чем я, – впервые подал голос Кумм.

– Конечно, – усмехнувшись, пробурчал Тэф в ответ на это хвастливое замечание и тут же так резко и внимательно вонзился обоими глазами в спину Габриэль, что она вздрогнула и невольно метнула на него быстрый взгляд из-за плеча: – Хаэн, знаешь, мы же все немного в себе. Это, по-моему, интересно, когда ты мыслишь не так, как принято.

– Это было принято для того, чтобы жить было легче, – буркнула Габриэль, по-прежнему не испытывая ни малейшего желания продолжать такую странную беседу и спрашивая себя, отчего же она всё ещё это делает. – Всё так очевидно, Тэф…

– Это было принято для того, чтобы закрепостить тебе мозг, – поспешно парировал Тэф, и его поумневшие глаза радостно зажглись, – если будешь постоянно смотреть на жизнь под одним и тем же углом, ничего нового не придумаешь, верно?

– А оно мне надо? – невесело спросила Габриэль и вдруг оживилась, наполнившись саркастическим презрением к Тэфу, который сидел тут, не ведая ничего об её страданиях, и пытался научить её мыслить так же, как и он: наверное, чтобы приобрести себе третьего абсолютно ненормального друга в компанию. – Хотя, Годрик, да, иногда да, иногда мне хочется посмотреть на жизнь под другим углом, чтобы придумать, как мне научиться существовать нормально! – и она злобно всмотрелась ему в глаза.

– Вот видишь, – удовлетворённо заметил Тэф, – ты уже хочешь что-то изобрести. Ты хочешь поменять свою жизнь, хочешь изменить угол своего зрения – значит, ты уже не можешь помещаться в прежние рамки. Оттого тебе тесно, оттого ты грустишь, плачешь и всё прочее. А если бы ты хоть на минуту поверила, по-настоящему поверила, что ты способна изменить правила игры, тогда тебе сразу сделалось бы намного легче.

Тэф замолк: в дверях появился силуэт Мелиссы, за которой толклась длинная вереница уставших учеников. Тэф поднялся, на прощание посмотрел на Габриэль долгим разумным взглядом и вразвалочку отошёл. Он снова казался идиотом, весьма занятно вращал глазами и издавал звуки, неотличимые от слоновьей отрыжки, даже делал стойку на руках на верхних ступенях крыльца, чтобы ему кто-нибудь – например, Ромильда, – похлопал. Но Ромильда не не обратила на Тэфа внимания – истомлённая, она присела несколько в стороне от главных дверей, склонила голову на плечо и тут же задремала. Вскоре к Ромильде присоединился Алекс. Он не спал; возможно, его в состоянии напряжённой бдительности поддерживала Люсинда, которая тоже вышла сюда и последовала за Мелиссой и остальными ребятами – те стекались, как полноводный ручей, к Габриэль, служившей для них центром притяжения. Габриэль устало вздохнула и невольно запустила пальцы к себе в волосы. Любая компания будто сдавливала её сейчас, и искренне она сожалела, что у неё вообще есть друзья. В этот момент она даже не чувствовала, будто между ними в действительности существует какая-то связь.

«Что это за друзья, – с отчаянием подумала она, – которым нельзя ничего рассказать?!»

– Габриэль, – нудно гудел у неё над ухом голос Мелиссы, – ты решила всё? Даже последнюю часть?

– Что? – она взглянула на Мелиссу широко раскрытыми, ничего не понимающими и растерянными глазами. – Что ты сейчас сказала?

Мелисса утомлённо завела голову назад и раздельно проговорила, напирая на каждый слог в своей речи:

– Я спрашиваю, что ты решила в экзаменационной работе. Шестнадцатый вопрос из второй части, что у тебя там получилось? Тринадцать целых и пять десятых?

«О чём она говорит? – думала Габриэль, заворожённо глядя на напряжённое лицо Мелиссы и её забавно распахивающийся в каких-то словах рот. – Чего она хочет от меня? Я совсем её не понимаю. Кажется, ей нужно что-то по учёбе… Да когда она хотела большего? Я ничего не помню… ничего… какая теперь разница? Зачем она спрашивает меня, когда, можно подумать, эти жалкие, ничего не стоящие экзаменационные баллы – то, что меня по-настоящему волнует? Неужели она не может догадаться, почувствовать, что я волнуюсь? Она не понимает, что я сама в себе запуталась? И какое теперь тут может быть дело до экзаменов, до вопросов, заданий, утомительных вычислений, если я не могу разобраться в себе? Если мне кажется, будто подо мной проваливается мир, в котором я жила до сих пор, в который я верила… мир, где я надеялась на что-то лучшее, вечное и прекрасное… – Габриэль с ненавистью посмотрела в лицо Мелиссы, по-прежнему увлечённо о чём-то повествовавшее, и ей захотелось завыть от усталости и злобы на всех этих окружающих, которые знали только волнующие их вопросы, а от всего остального предпочитали открещиваться, представлять, будто они ничего не замечают. – Господи, когда она замолчит?!»

Габриэль безвольно уронила руки на колени.

– Так что? – деловито прострекотал голос Мелиссы над её головой. – Ты помнишь, я спросила у тебя, что ты ответила на шестнадцатый вопрос? Ты помнишь?

– Я ничего не помню, не помню, отстань от меня! – воскликнула Габриэль и взметнулась на ноги. – Мелисса, хватит!

Мелисса удивлённо смотрела на неё, широко распахнув глаза, в которых, несмотря на яркий солнечный свет, с изумлением и болью расширились узкие щели тёмных зрачков.

– Что с тобой такое? – обиженно спросила она. – Я всего лишь спросила твоего совета, Габриэль, неужели тебе так трудно было мне ответить?

– Экзамен окончился! – сварливо рявкнула Габриэль, топая ногой. – Никто не позволит тебе ничего изменить, так что лучше сядь – и расслабься!

Измотанный Стивен, изучавший её постепенно красневшие от злости и бессилия щёки, вдруг вытянул непропорционально длинные ноги ещё дальше и заметил ленивым голосом:

– По-моему, Габриэль, это тебе надо сесть и расслабиться. Но она действительно права, Мел, – миротворческим тоном обратился он к Мелиссе, чьи губы оскорблённо надулись, – теперь уже всё в любом случае кончено. Нам остаётся ждать и молиться, чтобы наши результаты оказались вменяемыми. Выйди это не так, мать снимет с меня голову, не успею я переступить порога.

– Не смешно, – сердито отозвалась Люсинда: она снова увлечённо копалась в своих справочниках, которых она, судя по её раздувшейся сумке, взяла с собой в немереном количестве. – Давайте лучше займёмся повторением. Нам сейчас придётся идти на экзамен по математике, Стивен! Возьми блокнот и реши мне вот эти простенькие примерчики, – она с непримиримым видом прибавила к блокноту свой справочник и провела кончиком ногтя вниз по странице. Глаза Стивена расширились от страха и возмущения, он оттолкнул от себя укоризненно зашелестевший справочник и решительно воскликнул:

– Нет! Нет, Люсинда, с меня этого хватит! Мне совсем скоро сдавать экзамен, а ты не даёшь мне даже минутки отдыха!

– Не надо меня обманывать, – с привычной холодностью ответила Люсинда, – ты уже двадцать пять минут отдыхаешь. Тебя никто не просит перенапрягаться, реши только вот это, – она отчертила ногтем половину примеров, – и ты свободен.

– Люсинда, ты издеваешься, – обречённо сказал Стивен, но и справочник, и блокнот взял и принялся усердно решать, сопя и облизывая губы кончиком блестящего языка.

Люсинда в молчании раздала по справочнику и блокноту каждому из компании, кому предстояло сдавать экзамен по математике после обеда, и так же молча указала, какие именно примеры они должны решить. Сама она взяла в руки учебник и начала перечитывать последние главы, впрочем, часто перелистывая множество страниц вперёд или назад, сосредоточенно хмурясь и кусая остро отточенный карандаш. На другой стороне крыльца Тэф и Кумм увлечённо разговаривали друг с другом о чём-то, привлекая к своей беседе Питера в качестве безмолвного и покорного слушателя (у Питера было отсутствующее лицо и пустые глаза), на ступеньках сидели Барбара и Джессика и, что было довольно удивительно для них, не пытались никого обозвать либо унизить. Напрягая зрение, Габриэль сумела увидеть на коленях у Барбары раскрытый справочник.

– Я так волновалась, – сказала Мелисса, – что дальше второй части просто не смогла продвинуться.

– Уверена, что ты переживала зря, – не поднимая взгляда от учебника, сказала Люсинда, – потому что я тебя готовила, и ты должна была сдать экзамен хорошо… даже если ты так и не решила ни одной задачи из третьей части, – в её голосе проскользнула лёгкая тень раздражения. – Верно, Джоанна?

– Верно, – кисло ответила Джоанна. – Мелисса, у тебя всё вышло чудесно, я чувствую! Чувствую, – с убеждением и отзвуком смущения повторила она, наклоняя утвердительно голову.

– А вот у меня нет никакой уверенности, – пробурчал Стивен, – потому что я физически не в силах выносить этот фирменный ядовитый взгляд мисс Гибсон. Мне начинает казаться, что она вот-вот выпрыгнет из-за своего стола, достанет до меня в один прыжок и разом заглотит.

– Это всё твои глупые фантазии, – отчитала его Люсинда и обратилась к хихикнувшему Патрику: – А тебе нечего смеяться! Ты тоже и не думал готовиться!

– Конечно, – расслабленно согласился Патрик, – я не такой упорный, как ты, Люсинда, меня не принудишь учиться в свободное время, особенно по выходным. Но, если прикинуть, то получится, что и сразу после уроков я тоже не совсем склонен к…

– Занимайся своим делом, – оборвала его Люсинда холодным начальственным тоном, – иначе рискуешь схватить ещё одну неудовлетворительную оценку в придачу к той, которую ты наверняка получил за английский!

– Люсинда, – Патрик сделал оскорблённое лицо, – но ведь ты сама себя принижаешь! Разве не ты гоняла меня, как собака – мячик, разве не ты заставляла меня садиться за учебники и повторять все эти глупые правила… не ты? Я не могу завалить экзамен после такой суровой дрессировки.

– Жаль, что мистер и миссис Дельсио не умеют держать тебя в ежовых рукавицах, – посетовала Люсинда, – тогда ты стал бы более дисциплинированным и не покраснел бы так от страха перед входом в кабинет, – она злорадно блеснула глазами, и Патрик покраснел с возмущённым видом.

– Кто это там у тебя покраснел, Кэчкарт? Я? Да быть такого не может, чтобы хоть какая-то вещь на свете вогнала меня в краску!

– Не дури, – спокойно сказала Люсинда, – и кстати, ты должен сейчас смотреть не на нас, а вот сюда, – она указала пальцем на белый лист блокнота, лишь до середины покрытый длинными рядами цифр и букв с лёгким наклоном влево. – И ещё, Патрик: краснеет даже Алекс. Раз он умеет, значит, все остальные тоже могут.

– Даже Питер? – впервые спросила Мелисса, приподняв голову от справочника по английскому языку, который она крепко сжимала во вспотевших ладонях.