скачать книгу бесплатно
В тишине утробно урчали где-то голуби. Ветер ветки ворошил за окнами. Немка, белокурая девчушка в изорванном платьишке стояла на карачках перед ним, по-собачьи смотрела в глаза и что-то бормотала, бормотала, как полоумная. На светлом разорванном подоле виднелась кровь – тёмно-вишнёвыми брызгами раздавленной ягоды поленики. Продолжая что-то бормотать, немка встала, но тут же упала – ноги не держали. Она заскулила, тихонько завыла и поползла в дальний угол, где блестело битое стекло от хрустальной люстры – точно горка синеватого льда.
А на полу скопытился какой-то офицер, нелепо раскинув руки, перекосив лицо с широко раззявленным ртом, где блестела золотая фикса – во рту словно застрял огромный крик, распиравший горло, не дающий сомкнуться костяному замку челюстей. Приспущенное галифе обнажило толстый белый зад, недавно исколотый иголками в медсанбате. Глаза офицера – широко раскрытые раскосые черносливины – уже стекленели, отражая крест оконной рамы и свет заходящего солнца. Красным шнурком от затылка струилась горячая кровь, будто клубок разматывался в голове, шевеля намокшие волосы, короткие, жёсткие, похожие на конскую подстриженную гриву.
Покусав пересохшие губы, старшина вяло посмотрел на Стародубцева. Вяло протянул свой пистолет.
– Гомоюн, – сказал бесцветным голосом, – можешь меня сдать.
Спрятав руки за спину, Стародубцев покачал головой.
– Ты уж как-нибудь сам. А я пойду. Меня тут даже не было…
Скользя по осколкам разбитого неба, отражённого в зеркале, Солдатеич вышел во двор. Передёрнул плечами. «Вот и не верь после этого, что разбитое зеркало – к смерти! – прозвенело в голове. – А старшине теперь хана, под трибунал пойдёт!» Однако через несколько минут старшина, повеселевший отчего-то, догнал Стародубцева и показал поддельные документы убитого. Этот ряженый офицер был один из тех, кого контрразведка давно уже искала по округе – СМЕРШ озверел, перетрясая и наших, и не наших; всё не могли изловить группу каких-то ловких диверсантов, орудующих под видом красноармейцев.
Бегло прочитав помятые бумажки, Солдатеич удивился. – Так тебе, выходит, не трибунал, а орден?
Рукосталь поморщился.
– Не тяни кота и зайца, догоняй наших бойцов. – А ты куда?
– А я на Валаам, грехи замаливать. – Уходя за кусты, старшина хохотнул. – Прохватило. Я ведь не железный.
2
И на войне, и в мирной жизни Рукосталь был человеком твёрдым, принципиально-преданным. И то, что Купидоныч до сих пор не навестил фронтового брата своего – более чем удивительно.
«Это куда же ты запропастился? С бабами своими, что ли, закрутился? Золотою стрелой Купидона стреляешь? Так ты уже как будто отстрелялся?» – размышлял Стародубцев, лёжа на кровати у больничного окна.
Лицо его было печальным. И вдруг он так задорно расхохотался – даже рот сам себе запечатал ладошкой, чтоб никто не услышал.
Солдатеичу вспомнилась одна развесёлая байка, с полгода назад рассказанная самим Купидонычем.
Шило в мешке не утаишь, говорил он. А золотую стрелу Купидона тем более. От этих стрел обычно пострелы нарождаются. Ну, вот и получился анекдот – и смех, и грех.
Простодырый деревенский мужичок по фамилии Вахлачкин и по прозвищу Вахлак в доме своём растил, растил сынишку, а потом глаза разул – купидончик вылитый, парнишка-то. Вахлак разъерепенился, потряс жену, как грушу и докопался до правды – был, дескать, грех.
Мужик ружьё сграбастал и айда – отыскал бригадира в полях у реки, вышел из-за дерева и говорит:
– Слезай, паскуда. Буду судить.
Не моргнувши глазом, бригадир сказал: – Прошу зачитать приговор.
И Вахлак зачитал – наизусть.
– Понятно, – вздохнул Купидоныч. – Имеешь право. Не возражаю. Дай только перед смертью покурить.
– Перебьёшься. Так подохнешь, гад. – Так даже фашисты не расстреливали.
Деревенский дядька дрогнул – он же не фашист. – Ладно. – Подошёл и кисет вынимает. – Покури, паскудник.
А Купидоныч в разведку ходил, ему пальца в рот не клади. Мужик даже не успел ещё кисет достать, а фронтовик уже его обезоружил.
– Тихо, земляк, не пыли и не бойся, я в тебя стрелять не собираюсь. Ну, виноват я, прости дурака. Но я тогда не знал, что эта баба – твоя жена. Только почему она смолчала? А? Не знаешь? Может, потому что ты хреновенько стреляешь по ночам? Я вот, например, стреляю хорошо и днём, и ночью. Хочешь, покажу? Только твоё ружьишко – дрянь, ворон пугать. – Купидоныч ловко распатронил старую двустволку – патроны в карман себе сунул. – На, держи свой пугач. У меня имеется кое-что получше.
Сплюнув через тёмную щербатинку, Рукосталь достал винтовку из-под сена в своей таратайке. Достал из кармана потёртый пятак, показал вахлаку деревенскому и пошёл, прилепил монетку на берёзу – метров пятьдесят. Отличный Ворошиловский стрелок, он душу из монеты моментально вынул – осталось что-то вроде медного кольца.
– Держи, браток, на память, и не обижайся. – Купидоныч протянул дырявую монету мужику, который стоял, будто в цирке, разинув рот, глазел на представление.
Но потом этот вахлак всё же спохватился.
– И ты держи! – Он треснул по бригадирской морде. Купидоныч с ног долой слетел. Откатился к телеге. Кровушку вытер с губы.
– Имеешь право, – сплюнул, поднимаясь, – а то я бы тебя уконтрапупил.
Вот так помирились они. И после этого Купидоныч замужних баб не трогал. Сначала паспорт спросит и посмотрит – нету ли штампа? И только лишь потом – у койку. Так он сам рассказывал, неисправимый врун и хохотун. Замужних баб не трогал – это верно. Зато других, которых не пересчитать – продолжал обслуживать до самого последнего денька. Точнее говоря, до самой последней ночи, когда из него улетала золотая стрела Купидона – жаркая прощальная стрела. И тогда впервые, может быть, прослезился бывший старшина. И тут же разгоготался в полночном доме вдовушки.
– От Советского информбюро! – провозгласил он, как Левитан о победе над фашистской Германией. – Ромашки спрятались, поникли лютики! Одной заботой меньше! Баба с возу – кобыле легче! Вот теперь я к жене – с чистой совестью! Никогда теперь не буду изменять! Ха-ха!
Жену себе он выбрать постарался – от природы тихую, покорную, с детских лет затурканную. Жена воспринимала Купидоныча таким, каков он есть – восприятие мудрых. Главное, что был он мужиком хозяйственным, работящим, всегда заботился о доме, о семье. Ну, а то, что налево любил заворачивать – почти что у всех мужиков походка такая.
Первые годы после войны Рукосталь порывался уехать в Калерию, «на Валаам, грехи замаливать». Но потом передумал.
– Как я брошу тебя, Гомоюн? – говорил он, сам себе удивляясь. – Ты же без меня загинешь на фиг.
Да, человек он был преданный. Стародубцев когда-то на фронте прикрыл его, от верной смерти спас, вот откуда была эта преданность. Вот почему они вместе приехали в эти края. Дома свои вместе построили, помогая друг другу. И все праздники вместе встречали, все трудности вместе превозмогали. И вдруг он запропал куда-то. Странно.
Глава тринадцатая. Пропала держава
1
В застиранном, пожульканом, некогда белом халате, накинутом на широкие плечи, в больничных стоптанных шлёпанцах, небритый, как ёжик, нечёсаный – Рукосталь был почти не узнаваем. От него пахло свежестью осенней улицы, ядрёным табаком и еле уловимым выхлопом от выпивки – от самогонки, хитроумно выгнанной из пулемёта, приспособленного под это поганое дело.
В четырёхпалой руке посетителя болталась необъятная чёрная авоська, похожая на кусок от футбольной сетки, в которой были гостинцы: полосато-зелёный мячик-арбуз, банка соку и что-то ещё.
Присев на край постели, ржаво заскрипевшей, Рукосталь бегло осмотрел палату.
– Кордоны кругом, – заворчал. – Идёшь, как за линию фронта.
– Это ещё Доли нет, а то бы не прошёл. – Ну, да. Ей же взятку на лапу не дашь.
– Что? Как ты сказал? Ты про Вятку или про кого?
– Да, про это самое. Мы же ребята вятские, ребята хватские. – Купидоныч вяло усмехнулся, а потом угрюмо завиноватился: – Раньше навестить никак не мог. Дела.
– Всё стрелы мечешь? – подъелдыкнул Стародубцев. – Какие на фиг стрелы? Давно уж отметал. Я же рассказывал…
Левое ухо у Солдатеича, войною посеченное с верхнего краю, в последнее время частенько свербело.
– Все как сговорились, – пробухтел он, царапая ухо. – Рассохин умотал, ты тоже.
– Времечко такое, Гомоюн.
– А какое «такое»? Да, кстати! – вспомнил Стародубцев. – Твои часы трофейные идут?
– Сломались, бляха-муха. Столько лет исправно шли. И вдруг…
– И мои остановились. Как это понять?
– А вот так и понимай: остановилось время, брат. – Хоть бы Николик приехал, наладил.
– Ну, это вряд ли. Всё разворошили, как муравейник. Всю державу перетряхнули. Народ теперь не скоро успокоится.
– Погоди! А что такое? Что с народом? Что с державой? Купидоныч пятернею поцарапал макушку. Тёмно-серый волос у него уродился барашками, такими мелкими, такими жёсткими, будто металлическая стружка. Если погладишь, казалось, поцарапаешь руку.
Потолковав немного на злобу дня, Рукосталь удивлённо уставился на фронтового брата.
– Так ты не в курсе? – В курсе чего?
Обескуражено покачав головой, Купидоныч оскалил щербатые зубы – двух или трёх рядовых уже не хватало в нижнем строю. Достав папиросы, он на дверь посмотрел.
– Тут не курят?
– Кури. Доля разрешила, а врач как-нибудь перетопчется. Так что там такое стряслось? Я не в курсе чего? Говори.
Рукосталь потарахтел коробком со спичками. Кожа на лице его на первый взгляд казалась тёмно-землистой, хотя на самом деле – густой замес латуни с большой добавкой меди. Такая кожа, отливающая старинной бронзой, как правило, встречается у людей, много времени живущих под открытым солнцем. И вот эта бронза – вдруг начала бледнеть.
– Даже не знаю, как начать. – Ломая спички, Рукосталь остервенело закурил возле открытой форточки, надсадно вздохнул и прошёлся по полу, где виднелась кривая трещина. – Землетрясение-то было по всей стране. Как же ты не понял?
– Ну, было. И что? Что я должен понять?
– А то! – Рукосталь, всегда умевший преувеличить и даже приврать, стал рисовать такую мрачную картину, что просто ужас.
В Москве, рассказывал Рукосталь, могучие пушки Атаманской дивизии недавно шарахнули по Дебелому Дому.
Шарахнули так, что землетрясение произошло. Советская земля затрещала по швам и разорвалась там, где её когда-то старательно сшивали суровой ниткой социализма и гражданской войны. Земля разодралась по границам союзных республик, теперь уже бывших. Землетряска, дьявольская пляска, разрушила дома, мосты, дороги. С насиженного места сдвинулись горные хребты и многие народы пошли куда-то без поводыря, лбами ударяясь в каменные стены там, где их не было раньше. По всем краям и областям бывшего Советского Союза образовались жуткие провалы, пропасти и даже бездна. Там, где был, например, пик Коммунизма, там появилась геенна огненная, откуда стали выползать все те, кто ещё вчера сидел на пике Коммунизма. И все эти партийцы – ну, пускай не все, но многие – перекрасились, паразиты, и пошли карабкаться на другие вершины. А их теперь много. Вершина Демократии, например. Вершина Вольнодумства. Пик Золотого Тельца. А простой народ, у которого нет снаряжения, чтобы покорять вершины, пачками валится в пропасть. Народ мосточки строит по-над бездной, жердины перекидывает над пропастями. Народ, как зачастую это было на Руси, не живёт, а пытается выжить.
После такого горячего и пространного монолога в палате наступила тишина.
Остатки листвы за окном шершаво шептались на ветке. – Так что же выходит? – глухо и медленно заговорил Солдатеич, смертельно бледный. – Пропала держава? Ветер надсадно вздохнул за окном.
– Пропала, брат. Пропала за здорово живёшь. – Купидоныч потыкал папиросой в сторону окна. – За что воевали? Где наше знамя, политое кровью?
– Погоди! – Стародубцев тоже за окно посмотрел. – А это что? Вон там висит.
– А это, брат мой, триколор. Это наш позор. Армию Власова помнишь? Они служили у немцев под таким трехцветным флагом.
– Да? А я про другое когда-то читал. Власовцы использовали флаг с Андреевским крестом.
– Нет. У них был триколор. Я видел кинохронику. Парад первой Гвардейской бригады Русской Освободительной Армии.
Власовцы там выкаблучивались. Это было во Пскове 22 июня 1943 года.
Глаза Стародубцева ушли вприщурку – разволновался. – Значит, Андреевский флаг был у них раньше или позже.
Был. Я знаю точно.
– Может быть. Не спорю. Но этот Власов, курва…
– Да погоди ты! – Солдатеич потёр виски. – Не сбивай меня с толку. Ты лучше разъясни, что за хреновина болтается вон там на крыше?
Слышно стало, как папироса горит, потрескивая, – Рукосталь глубоко и жадно затянулся. И чем больше Стародубцев слушал его, тем сильнее бледнел. Потом закурил и, обхвативши голову руками, посидел на больничной койке, – забинтовался дымом. Зубами заскрипел.
– Ах ты, сучий потрох! Докторишка, мать его, шуточку такую отшутил. – Глаза Стародубцева засверкали. – «Когда вы красное знамя над крышей увидите, тогда мы вас и выпишем». Это он сказал мне. Курва.
Купидоныч хохотнул, но тут же спохватился.
– Ну, так давай проучим. – Он наклонился над ухом и заговорщицки что-то шепнул. – Понял? Да? Вот так и сделаем.
Послушав совет, Степан Солдатеич ладошки потёр. – Вот хорошо бы!
– Ну, так и пошли. А чего тянуть кота и зайца? Этому чёрту давно уже надо клизму поставить. Он же торгует здоровьем.
– То есть как – торгует?
– А что ты зенки выкатил? – Бывший старшина нервным движением поправил на плечах застиранный халат. – Не знаешь? Он же липовые справки выдаёт парням, которые от армии отвертеться хотят. Это, я скажу тебе, форменное безобразие. Представляешь?
Сокрушённо вздыхая, Стародубцев потряс головой. – Да как я представить могу, если добровольцем на фронт ушел? И не просто так ушёл – обманом. Приписал себе годик и айда воевать. Как я представить могу, чтоб эти бугаи красномордые – кровь с молоком – от армии прятались под мамкин подол? Не могу я этого представить.
– И я не могу! – Рукосталь загорячился, пересыпая матом. – Давай прямо сейчас пойдём и вставим клизму!
Устало ссутулившись, Стародубцев подбородком уткнулся в рогульку своей тросточки.
– Да ну его к чёрту, – отстранённо сказал. – Руки марать. Бывший старшина был недоволен, отвернулся и насупил брови, двумя седыми клочками прилепившиеся на выпуклой надбровной дуге.
Они ещё немного поговорили. Потом в палату заглянула санитарка, стала шипеть – мешают убирать ей, порядок наводить.
– Ты бы в стране сначала порядок навела, – подсказал Рукосталь. – А потом уже здесь…
– Я тебя, как путнего, пустила, – рассердилась санитарка. – А ты…
– Мамаша! – Стародубцев постучал костылем об пол и так посмотрел, что санитарка надолго исчезла, как будто действительно пошла по всей стране порядок наводить – подметать поля и горы, дороги протирать своею шваброй.
Однополчанин побыл ещё немного и ушёл, потому как в дверь палаты стала поминутно заглядывать медсестра с большими испуганными глазами. Умоляющим голосом она лепетала, что новый доктор может скоро объявиться и тогда он обязательно вытурит её, уволит за то, что по палатам посторонние шастают.
2
Оставшись в одиночестве, Степан Солдатеич задумался над кошмарной новостью насчёт землетрясения. Голова шла кругом от этой новости. На стены лезть хотелось. Но потом он подумал: «Да нет, что-то здесь перепутали. Так не должно быть. Это невозможно. Это чёрт знает что! Это значит, мы зря воевали?!»
Курить захотелось. Он пошарил по тумбочке. Нету. Смял пустую пачку. Бросил под кровать.
