скачать книгу бесплатно
Таймень проскрипел еле слышно:
– А что ж ты не носишь её?
– Берегу. Ты-то свою, гляжу, побил, помял уже…
– Это не я. – Таймень вздохнул. – Рыбак дурной попался. Жадный. Чуть не убил!
Тиморею стало стыдно. Собираясь повиниться перед тайменем, он поближе подошёл.
Олени испугались человека. Раздался хлопок, очень резкий хлопок. Это крайний олень саданул копытом по земле. Чёрный камень вспыхнул угольком – золотым цветком невиданной красы. Всю упряжку окутало светящимся облаком. Зазвенели колокольцы, шаркуны, и вскоре на пустом берегу остались только редкие хлопья тумана – обрывки разноцветного сияния.
10
Художник вздрогнул. Он сидел на туманном берегу заповедного озера, на старом бревне. Камень, скатившийся с горы в нескольких шагах от парня, стукнул «копытом», вышибая искры, и запрыгнул в воду, – круги ещё не разошлись…
Дорогин посмотрел по сторонам: «Никого! Вот что значит – не спать вторые сутки!» Он прекрасно понимал, что всё это – говорящая рыба, олени, сказочный отрок – не более чем сон, игра фантазии. Но душа пребывала в смятении. Казалось, он действительно всё это видел – явственно видел и трогал руками.
Цветущая белая ночь осыпалась махровой черемухой. Сочные кисти облаков увядали на дальнем краю озера. Черемуховый цвет – оттенки белого с переливами голубовато-серого, – тускнея, плескался возле берега. Рыба, выныривая и хватая личинку, серебристо взблеснула, оставляя круги, напоминающие рисунок на спиленном огромном дереве.
И вдруг он заметил сияние – слабый ореол над камнем, где только что стояли сказочные олени и погонщик с хореем. Волнуясь, Дорогин подошёл поближе и увидел лимонно золотой цветок – давно исчезнувший, внесённый в «Чёрную книгу». В первое мгновение он даже испугался – вместо того, чтобы обрадоваться такой находке. Затем растерялся. Что делать с ним, с этим золотым цветком? Его здесь могут затоптать рыбаки да охотники…
Тиморей побежал за походным альбомом, зарисовать хотел редчайшую находку. Но когда он вернулся – цветка не оказалось на камне. И напрасно он ползал на четвереньках по берегу. Искал и думал: «Вот здесь он был… Как так? Ну, не приснилось же?!»
Голова гудела от перевозбуждения. Костерок, оставленный около избушки, прогорел. Парень постоял возле порога, послушал богатырский храп Храбореева – аж стекла позванивали. «Нет, рядом заснуть невозможно. Даже собака с ним не спит, в сени сбегает. Пойду, наверно, в баню».
Старая, кособокая банька стояла на берегу. Здесь пахло влажным деревом, берёзовым веником – позавчера топили. Тиморей смахнул сухие листья, сгубленные паром. Телогрейку постелил на полке. Полежал, послушал заунывное пение кровопийцы. Раздавил комара на стекле, – будто осенний листочек приклеил. Сознание туманилось. Вот-вот волной накатит сон, укроет, утянет в пучину… Однако в туманном сознании вспыхнула искра – забытое необычное словечко.
«Кука! – Он вздохнул, открывая глаза. – Что за «кука»? Видно, что-то не очень хорошее, поскольку в соседях от «куки» находится «кукиш».
Дорогин стал вертеться. Поднялся. Посидел на нижней полке и усмехнулся, припомнив деревенскую историю с одним валдайским другом, любившим выпить и в бане поспать – супруга домой не пускала, кричала: «Кука несчастный! Пей там из тазика, мочалкой закусывай».
«Ну, вот! – Тиморей усмехнулся. – Вспомнил, года не прошло!»
Позевывая, он покинул баню. Снова костер подживил. В скалах проснулся ветер, почесался о деревья, к берегу сбежал – умыться. Озерная гладь потревожилась. Волны гармошкой заиграли под берегом – негромкая, нестройная мелодия. Старая лиственница скрипнула под окном избушки – разбудила Деда-Борея.
Вышел, спросил, поеживаясь:
– А ты чего так рано подскочил?
Помолчав, парень сказал:
– Я вообще не ложился.
– Почему?
– Да так… не спится…
– А-а! – догадался охотник. – Сильно храплю? Так ты бы в баньку…
– Я так и сделал.
– Ну, так что? Не понравилась?
– Баня отличная. Кука плохой. – Парень покосился на охотника, веточку сунул в костер.
– Кука? А это что за зверь?
– Не что, а кто, – сказал художник, отодвигаясь от дыма. – Кука – это привидение, живущее в бане.
– Во как! – удивился Дед-Борей, оглядываясь. – Там кто-то есть?
Тиморей тоже оглянулся и посмотрел, только дальше – за баню, за каменную горбушку берега.
– Да, там точно кто-то есть… – пробормотал, добавляя погромче: – А, по-моему, я видел Царька-Северка.
И тут охотник вдруг «убил» его своим вопросом:
– А это кто? – спокойно спросил он.
Художник чуть не сел в костер. Чёрные кисточки бровей полезли вверх.
– Привет! А кто мне тут рассказывал? Не ты?
– Не знаю. Видно, лишку хватанул. – Дед-Борей, зевая, отмахнулся и ушел за баню – по маленькой нужде.
«Вот ничего себе!» Тиморей даже рассердился на охотника, так буднично и просто отмахнувшегося от своей великолепной сказки. А потом на душе стало грустно и одиноко посреди пустого мирозданья, озаренного голубовато-пепельным рассветом. Справедливости ради, художник подумал про Деда-Борея: «Возраст! Может, даже склероз… А жалко! Была такая сказка, а теперь… голая проза, с души воротит!»
Тиморей расстроился. К берегу пошёл. Северьяныч возился с лодкой, сети готовился проверять. Неподалеку на берег Тайгаыра опустилась небольшая стайка – птицы теребили почки ольховника.
– Куропатки? – спросил Дорогин.
– Они. По осени их тут много собирается, вон на том мысу. – Охотник внезапно разговорился. – Перед началом холодов куропатка бродит по галечнику, выбирает камешек получше, «повкуснее». Хватает клювом и с трудом проглатывает, как человек проглатывает горькую, но необходимую пилюлю.
– А зачем это ей?
– Так надо, сынок! – Дед-Борей подмигнул. – Так ей доктор велел. Когда холода наступают, у куропатки нежная летняя пища заканчивается. А для грубой кормежки необходимы зубы. Так что куропатка осенью на берегу, можно сказать, вставляет себе зубы. Оказавшиеся в желудке разноцветные мелкие камешки – их называют гастролиты – помогают куропатке перетирать грубую зимнюю пищу: тальниковые почки и ольховые шишки.
– Всё в природе по уму, – со вздохом сказал Тиморей.
– Мудро! – согласился охотник и, сам того не замечая, снова наладился «поэму» рассказывать. Потом перебил сам себя. – Царька-Северка, говоришь, повстречал? Это хорошо. Он ведь не каждому себя показывает.
– То есть, как это – не каждому?
– А так… Злой человек никогда не увидит.
Недоверчиво глядя на Северьяныча, парень спросил:
– Откуда же он знает, злой человек или добрый?
– Сердце ему говорит. Сердце – вещун, не обманешь. Помнишь, как ты промахнулся вчера? Из ружья-то?
– Да я… – Тиморей отмахнулся. – Я последний раз стрелял во время Куликовской битвы. И то из лука.
– Не в этом дело. – Дед-Борей посмотрел куда-то вдаль. – В тайге и в тундре у Царька-Северка имеются любимые звери и птицы, которых он бережёт, от капканов отводит, из ловушек вытаскивает. Я поначалу, когда не знал, пальну, бывало, метко, хорошо пальну. И вдруг смотрю, а дробовой заряд словно кто рукою в сторону отвел! Я пожму плечом, ругнусь, и опять стреляю в белый свет как в копеечку. А теперь-то я уж знаю, в чём тут дело. Промахнусь, перекрещусь, прости, мол, душу грешную, закину карабин за спину и поскорей домой, пока трамваи ходят…
11
Утро выдалось – как на картинке. Колоритное. Сочное. Мягкой поступью в эти края шёл долгожданный июнь – «мучун», как говорят эвенки, «месяц зелени». Южный ветер на широких крыльях притащил тепло. Берега, задубелые за зиму, наконец-то шумно, радостно разделись, подставляя солнцу костлявые бока. Из-под снега проклюнулся выстывший зелёный багульник. Объявилась нежная брусника. Показалась грушанка. На моховых болотах распушились кисточки пушицы. В тундре одними из первых зазывно зацвели, заполыхали, озаряя сумрак, полярные маки. Навстречу куропаткам потянулась – бледная пока что – куропаточья трава. И день, и ночь в природе происходило привычное как будто, но вечно таинственное преображение. Заневестились береговые ивы и ольховники, источая головокружительный бражный дух. Заскорузлый кустарник разжал «кулачки» – показал первый лист, как драгоценный изумруд. А в сердцевине листа робко дрожала и пульсировала росинка, впитавшая в себя частицу мирозданья. Росинка затряслась и на мгновенье помутнела – в ней отразился промелькнувший вертолет.
Округа наполнилась дрожью. Росинка покатилась по хребту согнувшегося тёмного стебля – капнула на землю и пропала.
Вертушка затихла на гранитной площадке – словно большой апельсин с неба на нитке спустился на землю.
Охотник с парнем посидели на дорожку. Покурили. Тиморей вздохнул.
– Спасибо, Северьяныч, за приют. Хорошо здесь. – Он поднялся. – Так хорошо – не улетал бы никуда.
– Дак оставайся.
– Рад бы, но не могу. Надо ещё на Валдай. На родину.
– Куда? – Храбореев то ли удивился, то ли насторожился. – Так ты на Валдае живешь?
– На Валдае. Возле Селигера.
Дед-Борей внимательно посмотрел на него.
– А ты же сказал – в Ленинграде.
– Валдай – моя родина. А Ленинград… – Парень пожал плечами. – Я недавно туда перебрался. Думаю вступать в Союз художников… Ну, ладно. Пора, Северьяныч.
– Погоди, посиди! – Храбореев странно заволновался. Верхней губой попробовал до носа дотянуться. – Сынок, ты это… Кха-кха… Летчики наши, молодчики, они сейчас на озеро пойдут, рыбки половят… Время есть. Ты, сынок, присядь, ты расскажи…
– А чего рассказывать?
– Да вот хотя бы… Кха-кха… Давно ты живёшь на Валдае?
– Я там родился, – ответил парень, с недоумением наблюдая за суетой охотника. До этой минуты Северьяныч держался чинно, степенно.
– А мамка твоя… – расспрашивал охотник. – Где мамка-то? Чем занимается?
Парень опустил глаза.
– Нету мамки… – сказал через силу. – Погибла.
– То есть как – погибла?
– Авария была на Селигере. На рыбном заводе…
– Ой, ё-ё… – Дед – Борей покачал головой. – Как же так?
– А так… Дело житейское… – Тиморей нахмурился. – Ну, мне пора…
– Погоди! А мамку-то… Как звали мамку?
– Любовь Тимофеевна.
Ресницы охотника дрогнули. Он изменился в лице. Побледнел. Но парень этой перемены не заметил, направляясь к выходу, – дверь в избушке была открыта.
Гранитный широкий «блин» – каменная площадка – находилась неподалеку от зимовья. Вертолетчики на этот раз спешили. Командир стоял около раскрытой двери, напряженно смотрел на пассажира, на Деда-Борея.
Они обнялись. Храбореев отодвинулся от парня, но руки не разжал. Крепко вцепившись в плечи художника, Дед-Борей внимательно рассматривал его. Парень смутился отчего-то.
Мастаков не выдержал. Поторопил.
– Мужики! Время – деньги! Всё, Дед-Борей! Не болей!
Вертушка оторвала резиновые лапы от земли и устремилась к перевалу.
Расплющивая нос о крепкое стекло иллюминатора, Тиморей оглянулся, подумал: «Странный Дед-Борей…Что-то мы с ним, кажется, не договорили…»
Тиморей совсем забыл – среди новых своих впечатлений – забыл ту первую минуту, когда он увидел охотника, и душу опалило странное волнение. Ему показалось тогда, что они уже где-то встречались.
И вот теперь на сердце Северьяныча было примерно такое же странное чувство.
12
Спичечную коробку-избушку трудно уже было рассмотреть на берегу. И озеро уменьшалось с каждою секундой. Драгоценным алмазом чистейшей воды озеро блеснуло в гигантских каменных ладонях и пропало…
Выструнивая взгляд, художник залюбовался громадами гор с белоснежными тульями, с голубовато-серебристыми прожилками ручьев и рек. Справа небольшой водопад строгал серебро и разбрасывал кучерявую стружку под ноги тёмного утеса. Слева, на полянах и пригорках, промелькнуло живое пламя полярных маков, чудом затепленных на вечной мерзлоте. И там и тут на глаза попадались необъятные чёрные кратеры с могучими забоями снега в пыльных разводьях, напоминающих открытые залежи мрамора.
Сердце ломило восторгом, и парень с благодарностью поворачивался в сторону открытой кабины; Мастаков специально давал кругаля в небесах, чтобы гость имел редчайшую возможность заглянуть за синий край планеты. А потом командир пригласил Тиморея в кабину – полюбоваться бескрайней панорамой Крайнего Севера.
– Тимоха! – улыбался командир. – Знающие люди, побывавшие за границами, говорят, что канадская Ниагара и американский Гранд-Каньон – бледная подделка под красоты здешних мест.
– Охотно верю на слово, – ответил художник, восторженно цокнув языком. – Хотя не отказался бы слетать туда, сравнить одно с другим…
– У тебя всё впереди, – заверил командир. – Слетаешь, Тимка!
– Хорошо бы.
Мастаков, стараясь быть серьёзным, подмигнул.
– Ты почему сегодня без парашюта?
Они расхохотались.
– Да-a, разыграли вы меня! Как по нотам! – обескуражено покрутил головой Тиморей.
