Англия Тюдоров. Полная история эпохи от Генриха VII до Елизаветы I

Эдуард IV начал эксперимент по увеличению «доходов от землевладения» в 1461 году, Ричард III продолжил и развил политику своего брата, а после 1487 года систему принял и усовершенствовал Генрих VII. Таким образом, именно в своем кабинете эти короли назначали чиновников, заключали сделки о продаже конфискованных имений и об опеке над наследниками до их совершеннолетия, решали вопросы с ленными сборами и в целом контролировали свои финансы. Нередко дела велись без соблюдения формальностей: Эдуард IV несколько раз принимал отчеты в устной форме, а Генрих VII сам проверял и подписывал отчеты, а затем отпускал бухгалтеров без дальнейшей проверки. Однако ни один король не мог следить за всем лично, поэтому надежные советники и друзья играли важную роль в процессе контроля над доходами от землевладений. Что было выгоднее, гибкость при принятии отчетов или непосредственное удобство, неясно, но главная цель не вызвала сомнений – извлекать из коронных земель все, до последнего пенни.

Английские королевские финансы изобилуют сложностями, однако некоторые показатели уровня и масштаба восстановления после 1461 года можно привести[12]. Чистый доход Генриха VI в 1432–1433 годах составил £10 500 от землевладений и £26 000 от таможенных пошлин. Точное сравнение с доходом Эдуарда IV исключено, поскольку отчетов йоркистского казначейства не сохранилось, но в последние восемь лет его пребывания на престоле чистый доход от землевладений находился на уровне £20 000 в год, а от таможенных пошлин – £35 000 в год. Денежные поступления Ричарда III от земли поднялись до £22 000–25 000 в год плюс еще около £4600 из источников, связанных с землей. Другими словами, за время правления йоркистов доходы от землевладений удвоились. Цифры не показывают, какую часть дополнительного дохода принесла возросшая эффективность управления, а какую – выморочное и конфискованное имущество; невозможно подсчитать общие ресурсы короны, которые включали прямое налогообложение, добровольные пожертвования и зарубежные субсидии; однако, по оценкам специалистов, общий доход Эдуарда IV в его последний год на троне составляет £90 000–93 000. Он, таким образом, стал первым королем Англии со времен Генриха II, скончавшимся платежеспособным. Возможно, в начале правления Генриха VII чистая выручка от землевладений резко снизилась, но к 1492–1495 годам она восстановилась до £11 000 в год. А когда полностью проявилось влияние финансовой системы Генриха VII, поступления впечатляюще увеличились: в 1502–1505 годах ежегодный королевский доход из всех источников в среднем составлял £104 800. Эта цифра фигурирует в отчете Джона Херона о денежных поступлениях в казну и заслуживает доверия. Землевладения приносили чистый денежный доход £40 000 в год, таможенные пошлины – примерно столько же, хотя не все наличными, светские и церковные налоги ежегодно давали в среднем £13 600. В конце правления общий доход составлял £113 000 в год: ежегодные доходы от землевладений поднялись до £42 000 в 1504–1509 годах. Таким образом, оценив важность методов йоркистов, Генрих VII заметно их усовершенствовал.

Тем не менее достичь стабильности только за счет финансового возрождения было невозможно. Эдуард IV и Генрих VII стали успешными правителями в значительной степени потому, что пользовались услугами усердных и знающих советников, причем замечательной чертой их общего подхода была преемственность. Из 40 советников Эдуарда IV, которые были живы после 1485 года, 22 человека стали советниками Генриха VII, прежде всего Джон Мортон, Томас Ротерхэм и Джон Динхэм. Новой династии служили и 20 советников Ричарда III, среди которых опять-таки были Ротерхэм и Динхэм. В Тайный совет Генриха VII входили 15 близких родственников различных советников Йорков, включая представителей семейств Бурчиер и Вудвилл. Другие члены Совета, например сэр Ричард Крофт и Ричард Эмпсон, тоже служили Йоркам. Такие люди внедрялись в основу Совета, которую Генрих привез с собой из ссылки в Бретани и Франции. Эдуард IV с 1461 по 1483 год имел 124 советника, однако, если исключить дипломатов, их число составит 105 человек. До мятежей 1469–1470 годов работало 60 советников: 20 представителей знати, 25 священнослужителей, 11 государственных чиновников и четверо прочих лиц. Во время его второго правления служило 88 советников: 21 аристократ, 35 священников, 23 чиновника и девять прочих. У Генриха VII с 1485 по 1509 год было 225 советников: 43 аристократа, 61 духовное лицо, 45 придворных, 49 государственных служащих и 27 юристов. Распределение мест между различными группами сходно с составом Совета Эдуарда IV, но впечатляет именно сохранность кадров[13].

Функция Тайного совета была тройственной: консультировать короля по политическим вопросам, управлять королевством и разрешать разногласия[14]. Члены совета, однако, имели широкий круг ответственности: совещательность и согласие были жизненно необходимы для спокойного развития политического процесса, и советникам требовалось составлять мнение в эпоху, когда повсюду распространялись слухи и предсказания. Особенно тщательную проверку позиция проходила в парламенте, но при йоркистах и ранних Тюдорах регулярных парламентских сессий парламента не было до парламента Реформации, который состоялся в 1529 году. Советники, таким образом, трудились на общее благо короля и королевства: они контролировали политическую температуру и брали на себя ответственность за управленческие решения; они создавали системы связей при дворе и в провинциях, превращаясь в глаза и уши государя, а также в его руки. На «Портрете с радугой» Елизаветы I, который хранится в Хэтфилд-Хаусе, золотистый плащ королевы расшит ушами и глазами, но не устами. Рисунки символизируют роль королевских советников, прежде всего Уильяма Сесила, лорда Берли. Как писал сэр Джон Дэвис (1569–1626), «многое она видит и слышит через них, но Решение и Выбор принадлежат ей самой».

При Эдуарде IV и Генрихе VII Тайный совет стал реальным органом власти. Соответственно, членам Совета нужно было работать эффективно, и Фортескью предостерегал Уолси, Томаса Кромвеля и Сесила, рекомендуя реформы. Он знал по опыту, что в больших аристократических советах возникают группировки и общую работу затрудняют личные законные интересы. Чтобы позволить Тайному совету действовать в качестве исполнительного органа, Фортескью убеждал исключить вельмож, претендующих на место советника только по праву высокого рождения (consiliarii nati), и предлагал назначать постоянными советниками, на основании способностей, 12 служителей церкви и 12 мирян. Выступая за такую реорганизацию, он предполагал, что высшие сановники государства автоматически войдут в Совет. Другими словами, по его замыслу советники должны были быть «умнейшими и самыми усердными людьми, которых только можно отыскать во всех частях нашей страны», хотя в знак уважения четырех епископов и четырех аристократов следовало по очереди вводить в Совет на год, доведя таким образом общий состав до 32 членов[15]. И наконец, Фортескью подчеркивал, что его главный принцип – создать Совет, подготовленный содействовать «общему благу» королевства. Эта тема снова и снова возникала в сочинениях Томаса Мора, Томаса Элиота и Томаса Старки.

Однако ключевым моментом в проекте Фортескью было желание сократить в правительстве представительство двора – «камердинеров [короля] и других придворных». Поскольку Ричард II был несовершеннолетним, в парламенте несколько раз предпринимались попытки включить в Совет конкретные личности в помощь высшим государственным сановникам. Однако такие действия отражали требования политической ситуации и были обусловлены стремлением скорее заполнить Совет клиентами лидеров парламентских фракций, чем реформированием Совета. Таким образом, проект Фортескью не был парламентским: его идея отображала решение Эдуарда IV сделать свой Совет главным инструментом управления королевством. Возвышение королевского Совета в качестве органа исполнительной власти при Эдуарде IV, Генрихе VII и Генрихе VIII было постепенным. К началу правления Елизаветы реформированный Тайный совет функционировал как коллективная коллегия ведущих должностных лиц. Он обеспечивал выполнение своих решений посредством приказов, которые подписывали семь-восемь советников, и действовал в качестве непререкаемого авторитета в повседневном ведении финансовых дел, религиозном принуждении, военной организации, социально-экономической политике и местном самоуправлении. Однако конституционная традиция замедляла это развитие. Старая баронская теория, что с «представителями» тех, кто обычно созывается в парламент, следует консультироваться во времена политических кризисов, оставалась незыблемой. Эту теорию можно было применять для нападок на министров и советников, она сформировала заметную часть петиции участников «Благодатного паломничества» в 1536 году. Берли считался с ней даже во время кризиса 1584 года, когда опасались покушения на Елизавету. Соответственно, Тайный совет работал в сотрудничестве с парламентом; за исключением 1491, 1525, 1544–1546 и 1594–1599 годов, в тюдоровский период не было предпринято ни единой попытки взимать налоги без согласования с парламентом. Фортескью писал, что английский король не облагает налогами своих подданных и не изменяет законов «без согласия и одобрения всего королевства, выраженного в парламенте»; к 1461 году это было незыблемым правилом. И оно выражало силу, а не слабость. Как пояснил Генрих VIII в 1542 году: «Мы никогда не стояли так высоко в нашем королевстве, как во времена парламента, где мы будто голова, а вы – руки, соединенные вместе в одно политическое тело». Однако границы власти парламента были установлены политически: Мор поставил под сомнение, может ли все королевство в парламенте узаконить верховенство Генриха VIII над церковью, проиграл спор и потерял голову[16].

Поскольку реформирование монархии началось в 1461 году и было лишь продолжено Тюдорами, которые поначалу использовали схожие с прежней династией методы управления и даже многих прежних советников, тщетно утверждать, что Босуорт ознаменовал начало нового этапа. Разумеется, это не означает, что административная преемственность была всеобъемлющей: внешняя и церковная политика Генриха VII имела новые аспекты, а фискальная интенсивность его правления не вызывает сомнений. Политика с 1455 по 1500 год была изменчивой, жесткой и упреждающей; династические изменения в 1461, 1470–1471 и 1485 годах говорят сами за себя. Тем не менее эта ситуация не уникальна. Несмотря на то что Карл VII изгнал англичан из Парижа, французские аристократы устраивали заговоры против своего короля в 1437, 1440 и 1446 годах: во многих частях Франции царил настоящий хаос. Поэтому Карл (1422–1461) реорганизовал свою армию – данный момент английская монархия упустила – и укрепил государственное финансирование: были возрождены tailles (подушные налоги) и aides (налоги с продаж), и их взимали без санкции парламента. Людовик XI (1461–1483) продолжил эту работу, вызвав гражданскую войну в 1465 году. Войну за общественное благо спровоцировали мятежники, которые – как Уорик и Кларенс в 1469 году – выдвинули «общественное благо» в качестве своей политической платформы. Клод де Сейссель (цитируя римскую историю) писал: «Люди, неспособные взять на себя управление великими делами… благодаря заслугам, милосердию и полномочиям сената нашли возможность добиться расположения народа, толкая всех на желанную для них дорогу под предлогом общего блага». Эти слова вполне могли бы принадлежать Фортескью![17]

Цели Карла VII, Людовика XI, Эдуарда IV и Генриха VII можно выразить одним предложением: они желали контролировать свои королевства и создать управленческий аппарат, позволяющий направить доступные средства в королевскую казну. Однако, давая рекомендации, Фортескью противоречил сам себе, когда писал об Англии как «смешанной» монархии (regnum politicum et regale), в отличие от Франции Людовика XI. Он забыл, что, если финансовое укрепление короны окажется успешным, regal (королевский) элемент возьмет верх над «политическим». При Генрихе VII и Генрихе VIII такая ситуация и начала складываться, но продажи коронных земель в 1540-е годы восстановили баланс: к 1547 году было отчуждено две трети бывшего церковного имущества, а последующие дары Эдуарда VI и Марии довели эту цифру до трех четвертей. После кончины Генриха VIII король не мог «жить на свои», несмотря на крупный захват имущества. Таким образом, все вернулось на круги своя.

Поскольку при Эдуарде IV централизация и эффективная бюрократия получили преимущество, Фортескью вряд ли не осознавал собственной непоследовательности. Дворцовые методы оставались ключевыми, хотя бы потому, что личность монарха составляла самый мощный ресурс власти. XV век был временем торжества королевского двора. «Государственные» институты, такие как казначейство и Суд лорд-канцлера, долгое время существовали при короне, но постепенно становились все менее гибкими. Внимание смещалось к «доверенной» администрации, состоящей из представителей королевского двора. Соответственно, Эдуард IV и Генрих VII руководили экспериментом по увеличению «доходов от землевладений» из своего кабинета, Генрих VIII превратил королевскую казну в собственное хранилище доходов от распущенных монастырей, а Франциск I стремился создать центральный наличный резерв на основе королевской казны и учредил новое должностное лицо, tresorier de l’Epargne (казначей), чтобы заменить устаревшую финансовую систему. Однако в середине XVI века тенденция поменялась на прямо противоположную. В частности, казначейство было модернизировано, а Тайный совет взял на себя ответственность за регулярное ведение финансовых дел, действуя в качестве коллективного органа исполнительной власти. И резервы денежной наличности, и учетные процедуры вернули в ведение казначейства. Таким образом, если Эдуард IV и Генрих VII практически ежедневно сами вникали в детали увеличения государственных доходов и осуществления денежных расходов, то Елизавета не уделяла особого внимания непосредственному надзору за движением средств и отчетностью: эти операции контролировал Берли и Тайный совет, а королева решала в принципе, как следует управлять ее доходами[18].

Проблема, которую не рассматривал Фортескью, это налогообложение в мирное время. Должны ли подданные короля оплачивать повышенные расходы управления через налоги, когда «обычного» дохода короны оказывается недостаточно? Попытки собирать налоги на невоенные нужды впервые предпринимались в 1380-е и 1390-е годы и вызвали противодействие. Генрих IV, чьи издержки и растущие долги дважды вынуждали его отстаивать свои потребности в парламенте, возобновил усилия. Однако принцип, что следует санкционировать налогообложение для субсидирования обычного управления, утвержден не был. Тем не менее эти радикальные идеи постоянно обсуждались: налогообложение мирного времени было гарантировано в период с 1534 до 1555 года. После этого взимание налогов по-прежнему связывали с содержанием королевского имущества, но Елизавета проявляла консерватизм, подчеркивая факт или угрозу войны. Принципа налогообложения исключительно как нормы, приносящей прибыль, избегали[19]. Тем не менее Елизавета настаивала на том, что налоги должны быть доступны для «важнейших» нужд, и, когда лорд – хранитель Большой государственной печати Бэкон доказывал в парламенте, что все «чрезвычайные» расходы всегда покрывались налогами, он отказывался от утверждения Фортескью, что только «чрезвычайные» издержки выше привычного среднего уровня подлежат оплате за счет налогов.

Ренессанс – процесс, который нередко понимается неправильно. Предположения о «возрождении» изобразительного искусства, архитектуры и литературы; «новые» попытки филологов придавать черты христианства языческим авторам; связь гражданского республиканизма итальянских городов, таких как Флоренция и Венеция, с политической свободой, достоинством и совершенством человека – чрезмерные упрощения. Идея, что христианские и классические элементы западной цивилизации можно включить в более гармоничное и верное истолкование мира и человека, распространилась в Средние века, но после Данте и Петрарки ее формулировали решительнее и осознаннее. Однако дух Ренессанса пришел в Англию позже, чем в Италию; он слабее проявился в изобразительном искусстве, чем в гуманистической литературе и языкознании; и в основном был получен из вторых рук, через Бургундию и Францию, а не прямо из Италии. Лишь ввиду покровительства искусству, оказываемого Уолси и Генрихом VIII, установилось некоторое равновесие. Гуманизм, понимаемый в строгом смысле изучения произведений гуманистов, в XV веке достиг Англии, где его рафинировали ученые Лондона, Оксфорда и Кембриджа. Они выделяли платонизм и греческую литературу как средства наилучшего познания мира, а также и для литературных целей. Эта группа составляла немногочисленное меньшинство, чьи взгляды представлялись спорными; в 1510-е и 1520-е годы их вызвали на «войну грамматиков» бескомпромиссные университетские латинисты (Уолси и Томас Мор не единожды вступали в бой на стороне «греков»). Тем не менее они имели влияние. В число тех, кто мигрировал ко двору молодого Генриха VIII, принадлежали Джон Колет, Томас Линакр, Уильям Лилли, Ричард Пейс, Катберт Тансталл и сам Мор. Три гуманиста следующего поколения, Томас Элиот, Томас Старки и Ричард Морисон, находились на периферии этой группы: Элиот был платонистом, а Старки и Морисона вдохновлял итальянский гражданский республиканизм.

Гуманисты, разумеется, были не первыми, кто придавал особое значение изучению классического наследия. Чосер цитировал Овидия и римских поэтов наряду с итальянцем Боккаччо, а Джон Гауэр демонстрировал знание Secreta secretorum, которое приписывали Аристотелю, однако предшественники гуманизма в основном цитировали классиков как просто exempla или использовали как базу для аллегорических толкований. Перемена наступила в XV веке, хотя первые гуманисты были скорее меценатами, чем практиками. Епископы и аристократы заботились о карьере ученых, собирали интересные книги и рукописи, а потом передавали их в дар колледжам или монастырским библиотекам. Самым важным меценатом был Хэмфри, герцог Глостер (1391–1447): пользуясь советами Пьетро дель Монте, итальянского гуманиста, приехавшего в Англию в качестве папского сборщика налогов, он приобрел библиотеку, в которую входили переводы Платона, Аристотеля и Плутарха, труды Ливия, Цезаря, Цицерона и Светония, а также современные гуманистические трактаты Петрарки, Салутати, Поджо, Бруни и других. В литературе герцог покровительствовал Титу Ливию Фруловези, Антонио Беккариа, Леонардо Бруни (переводчику «Политики» Аристотеля), Пьеру Кандидо Дечембрио (переводчику «Республики» Платона) и Джону Лидгейту (который был знаком с произведениями Данте, Петрарки и Боккаччо, а также греческих и римских авторов). Хэмфри сподвиг Оксфордский университет включить «Новую риторику» Цицерона, «Метаморфозы» Овидия и работы Вергилия в альтернативный набор литературы для изучения риторики. За период с 1439 по 1444 год Хэмфри подарил университету 280 томов для общего пользования. Эти книги служили поощрению нового знания и возрождению знания прежних времен[20].

Другим оксфордским благотворителем был Уильям Грей, впоследствии епископ Или (ум. 1478), который в Ферраре слушал лекции Гуарино да Верона и, изучая античных классиков, страстно увлекся философией. Он поехал в Рим, познакомился там с ведущими гуманистами и, несмотря на то что сам отдавал предпочтение теологии, собирал рукописи античных и современных гуманистов, нанимая собственных переписчиков, когда возникала такая необходимость. Уильям Грей передал 200 рукописей Баллиол-колледжу и помогал в финансировании строительства библиотеки для него. Он также дарил книги Питерхаусу (колледжу Святого Петра) в Кембридже и поддерживал Никколо Перотти и двух англичан, Джона Фри и Джона Ганторпа, которым оплатил занятия в Ферраре. Фри (его также субсидировал Джон Типтофт, граф Вустер) преподавал медицину, но не менее прославился своим знанием философии и гражданского права. Он великолепно владел древнегреческим языком и переводил, читал лекции и писал трактаты по риторике в стиле, характерном для итальянского гуманизма. Его перевод Calvitii encomium («Похвала лысине») Синезия Киренского, сатиры на софистов в форме панегирика плешивости, впоследствии был опубликован в одном издании с «Похвалой глупости» Эразма Роттердамского[21].

Научный обмен был обоюдным, и несколько итальянских ученых преподавали в Оксфорде и Кембридже. Стефано Суригоне читал лекции по грамматике и риторике в 1454–1471 годах, Корнелио Вителли в 1475 году преподавал греческий в Новом колледже, в число лекторов в Кембриджском университете входили Лоренцо да Савона в 1478 году и Кайо Ауберино в 1483–1484 годах. Фри (он скончался в 1465 году) стал первым англичанином, который достиг итальянского уровня знания Античности. Однако важнее отдельных личностей были организованные учебные центры, поскольку главной заботой гуманистов было образование. К 1499 году в Англии работало около 114 субсидируемых учебных заведений, 85 из которых появились после 1450 года. Первым центром гуманитарных наук, имеющим в своей структуре среднюю классическую школу, стал Магдален-колледж в Оксфорде, основанный Уильямом Уайнфлетом, епископом Винчестером (1447–1486), – он показал Уолси пример, покрывая расходы учебного заведения за счет монастырей. Магдален-колледж стремительно развивал систему образования, основу школьного учебного плана составили гуманитарные науки: учителя и бывшие студенты быстро монополизировали создание книг для обязательного чтения в школе. Джон Анвикилл, первый учитель гимназии, в 1483 году напечатал для своих учеников в английском переводе отрывки из пьес Теренция и в том же году выпустил Compendium totius grammaticae, краткое изложение трактатов Перотти и Валлы. Учебники по грамматике написали и другие преподаватели Магдален-колледжа: Джон Стэнбридж, Уильям Лилли и Роберт Уиттингтон. Надо сказать, что в 1543 году Генрих VIII объявил учебник Лилли по грамматике, изначально написанный для учеников школы Св. Павла, официальным учебным пособием для использования в школах всего королевства.

Несмотря на то что Вьенский собор (1311–1312) повелел создать условия для обучения в Оксфорде греческому языку, университет практически ничего не сделал, чтобы выполнить эту рекомендацию. Соответственно, Магдален-колледж и позже Корпус-Кристи-колледж, основанный Ричардом Фоксом, восполнили отставание. Среди тех, кто преподавал и получал основы знаний в Оксфорде, были столь разные люди, как Колет, Джон Стоксли, Уильям Тиндейл, Томас Мор и Реджинальд Поул. Пусть и пребывающее в меньшинстве, обучение греческому шло достаточно активно, чтобы в 1499 году привлечь в Оксфорд Эразма Роттердамского. Примеру Магдален-колледжа следовали и в Лондоне в школе Св. Павла, которую Колет возродил в 1508–1510 годах. В программу обучения должны были входить латинские и греческие тексты «и хорошие авторы, те, что соединяют истинно римское ораторское искусство с мудростью, особенно христианские авторы, излагающие свои знания на чистом и строгом латинском языке». Исключались «латинские примеси» схоластики, «брань, которую впоследствии внес дикий мир, все то, что скорее можно назвать позорищем, чем литературой»[22].

Колет путешествовал во Францию и Италию в середине 1490-х годов. Линакр опередил его на десять лет, а Уильям Гроцин, начавший свое образование в Винчестере и Нью-колледже, учился во Флоренции с 1488 по 1491 год. Они единственные из своей группы обрели знание древнегреческого из итальянского первоисточника. Колет, увлеченный платонизмом Марсилио Фичино и Пико делла Мирандола, применил свои познания в изучении Библии. Его метод, как у Фичино, воспроизводил позицию Плотина и последующих платоников, хотя он не меньше уважал Аристотеля и его средневековых толкователей. В 1497–1498 годах Колет читал лекции в Оксфорде по посланиям апостола Павла. Его изложение стало новым словом в библеистике: он подчеркнул исторические обстоятельства, в которых создавались апостольские послания, рассматривал святого Павла как личность и описал в общих чертах веру в близкого и искупительного Христа. Такие идеи представлялись неожиданными в то время, когда преподаватель теологии Леди-Маргарет-колледжа читал лекции по Quodlibets Дунса Скота[23]. Была четко сформулирована идея спасения души, и Томас Мор, принявший духовное направление Колета, многим ему обязан, как и Эразм Роттердамский, которого большинство английских гуманистов считали своим европейским наставником. Эразм, неоднократно бывавший в Англии в 1499–1517 годах, воскликнул: «Когда говорит Колет, мне кажется, что я слушаю Платона!»[24] Вместе они соединили евангельское благочестие Нидерландов с христианским платонизмом. Однако взаимосвязь англичан с Эразмом идеализирована, ей присущи неотъемлемые противоречия. Эразм стремился к «душевному покою» и «умеренной реформе» через применение и культивирование критического понимания и силы гуманитарных наук. Он сторонился политики, некоторые считали его мечтателем. А Колет, Мор, Тансталл и Пейс, напротив, стали советниками Генриха VIII: они решили заниматься политикой, что Эразм не одобрил, предрекая несчастья тем, кто понадеется на королей.