Притча

Что я думаю?

– Очередь. И что? – искренне не понимаю агрессию Рудольфа.

Вскипает.

– Какая нафиг очередь? – и без того неприятная внешность Рудольфа становится совсем отталкивающей в эту минуту, – Эти самые детишки, которые через четверть века будут править этим городом, этой страной стоят километровыми очередями за кроссовками.

Прохожие оглядываются на Рудольфа. Ему, судя по всему, наплевать на окружающих. Он продолжает, с каждой секундой вскипая все сильнее.

– За кроссовками! Что это за мир такой будет?

– Все хорошо? – обеспокоенно интересуется один из прохожих.

– Все плохо, – ядовито отвечает Рудольф, – Все очень плохо.

Прохожий, несколько смущенный подобной реакцией, спешно уходит. Рудольф вновь обращается ко мне.

– Так что это за мир нас ждет?

Ну, раз хочешь знать.

– Обычный мир, – отвечаю, – Что плохого в кроссовках? Что плохого, что они стоят в очереди за ними, – вхожу во вкус, – Не за сигаретами, не за пивом. Они никому не мешают. Стоят себе мирно за кроссовками, – чувствую смелость, – А вот ты их провоцировал. Зачем было все это представление?

Смотрит на меня странным взглядом. То ли с гордостью, то ли с удивлением. Или с презрением? Не поймешь. Качает головой.

– Нет, ты еще слишком глуп. Ты ничего не видишь. Не видишь людских пороков. Ты видишь очередь и все. Я тебя переоценил.

Стоит молча. Улыбается.

Смелость меня покинула. Нет, не боюсь. Просто удивляюсь своей прыти минутной давности. Раньше смотрел на Рудольфа как на какого-то диктатора. За эти два дня, что знаком с ними, я полноценно общался только с Ильей. Рудольфа в основном слушал. Сейчас не просто говорил. Но и не соглашался с ним. Трусости нет. Абсолютно. Но нет и смелости. Поэтому стою молча. Жду.

– Ладно, пойдем, – Рудольф спокоен, – Всему свое время. Так ведь говорится?

Киваю головой.

Идем обратной дорогой. Выходя из бункера, собирались на окраину города. В «Мечту». Видимо, не сегодня. Я его обидел? Похоже. Был резок. «Ты их провоцировал, зачем это представление». Кручу в голове. Грубо? Похоже. Но ведь, правда. Странный он все-таки. Не сумасшедший. Но странный. Иду за ним до бункера. Очень быстро идет. В какой-то момент теряю его из виду. Почти бегом. Его нет. Просто исчез. Неужели настолько я его задел? И ведь не назовешь его ранимым. Как бы то ни было, я в одиночестве дошел до двери подвала их дома. Она была заперта.

8

На следующий день я снова в бункере. Никакого отличия от предыдущих дней. Словно и не было вчера. Не было очереди, реакции Рудольфа, моих слов.

Ильи дома нет.

Рудольф солирует. Вновь мрачные тона. Что-то наподобие бежево-серого цвета или даже цвета бистр. Пессимизм. Негатив. Но он убедителен. Логичен. Справедлив. Не всегда. Но.

Ни слова о вчерашнем дне. Только о настоящем. Еще больше о будущем. Бесконечная смачная критика всего. И вся. Человека как биологический вид. Как духовное существо. Людей как общность. Как общество. Мир. Президентов. Правительства. Организации. Мораль. Смыслы. Эмоции. Историю. Медицину. Образование. Еду. Дороги. Соседей.

Определенно у него дар оратора.

Цицерон15. Или даже Лисий16.

Но много эмоций. Много кипения. Пар улетучивается.

– Ты думаешь, он научит тебя жизни? – кивает на пустое кресло, где ранее часто сидел Илья, – Наивный. Помогать людям надо по-другому. Их надо не гладить как бархатный пиджак, а выбивать, как грязный ковер. Мир это не зоопарк. Джунгли. Выживает сильнейший. Понимаешь?

Откуда у него столько злобы? Может, из-за внешности? Невысокий, некрасивый. Обижен на весь мир. И на Илью. Высокого и красивого.

Как Наполеон? Глупость. Внешность волнует его меньше всего. Амбиции? Хочет изменить мир. Как Наполеон? Скорее, так. Удивительный человек. Смотрю на него, что-то говорит. Энергичный. Живой. Мимика. Жесты. Но почему такой злой? Откуда столько пессимизма? И все же обида. Определенно. Или?

Возвращаюсь из круговорота собственных мыслей.

– ….поэтому надо полагаться только на себя, – закончил он.

Уставился на меня. Ухмылка.

Смотрю с вопросом.

– Ну, – недоумевает, – готов?

К чему?

Киваю головой.

– Пойдем.

Идем вчерашним маршрутом. Тот же быстрый шаг. Но без оглядки по сторонам. Доходим до места, где вчера в наш приход заканчивалась очередь. Никого нет. Вообще.

Идем по пунктиру вчерашней очереди. Мусор. Жестяные банки. Кожура от бананов. Салфетки. Коробки из-под еды. Очередь из мусора. У двери магазина скопление. Мусор. Он везде.

Маншият-Насир17 в Каире.

Рудольф останавливается напротив двери. Поворачивается. Смотрит на меня. Улыбается. Ну, хоть не ухмылка. Понимаю о чем он. Ни слова. Идем обратно вдоль мусорной очереди. Противно. Рудольф довольный. Но я не считаю его победителем. Да, намусорили. Но он вчера был не прав. И в очередях нет ничего плохого. Даже за кроссовками. В этот раз не озвучиваю мысли. Не спрашивает. А мне и не надо.

В этот раз идем другой дорогой.

Наверняка, в «Мечту» – думаю. Видимо, об этом он говорил полчаса назад в бункере. Готов? Готов идти в «Мечту»? Несмотря на свою разговорчивость, Рудольф немногословен, когда он мельком в своей тираде задевает «Мечту», или, когда я, набравшись смелости, не спрашиваю его о ней сам. Тогда он говорит, что я должен быть готов. Про «Мечту» надо не слушать. Ее надо видеть. А еще лучше понимать. А еще лучше чувствовать. Он говорит, что покажет мне ее, когда я буду готов.

Вспоминаю прошлое. Тридцать минут назад. Выплываю из собственной головы. Готов? Вот он о чем. Все эти мысли интригуют. Догадки интригуют. Вся эта таинственность интригует. Так, незаметно для себя, я подбираюсь к нервам. Сердце стучит. Адреналин. Ожидание чего-то грандиозного.

Заходим в сетевой магазин. Бывший дом культуры. Просторный. Проходим к центру. Стоит большой стенд с разложенным на нем товаром. Рудольф ухмыляется. Обходит его вокруг. Берет один из товаров в руки. Рассматривает. Коробка с мягкой игрушкой внутри. Тавр – написано на коробке. К нам подходит работник магазина в фирменных цветах. Что-то на ухо говорит Рудольфу. Уходит. Рудольф отходит в сторону, куда-то в угол.

– Билеты в первый ряд, – говорит он с ухмылкой, которая кажется вечным гостем на его угрюмом лице.

Не понимаю.

Скрип громкоговорителя. Голос просит внимания. Говорит об акции. Бесплатные игрушки. В центре магазина. На большом стенде. Ограниченное количество. Кто успеет, тот заберет. Бесплатно – многозначительно добавляет голос.

И тут началось.

Поначалу все было достаточно мирно. Первые люди подходили неторопливо. Вроде бы, без особого желания – игрушка, говорите, ну ладно, посмотрим. Затем шаги заинтересованных людей чуть ускорились. Первые толчки – пока осторожные. Первое ускорение – пока неуверенное.

Две женщины. Не меньше пятидесяти лет. Одновременно начинают движение из глубины магазина. Пока чинно. Ровный шаг. Идут вровень. Но вот одна не выдерживает и чуть ускоряет ход. Вторая отвечает тем же самым. В последние десять метров до игрушек они уже ведут между собой ожесточенную гонку.

На зависть паре Феттель-Хэмилтон18.

Я не успеваю крутить головой. Из всех уголков магазина, словно мухи слетаются люди. Самых разных возрастов и комплекций. Но одной манеры. Одного уровня. Прямо сейчас. Прямо здесь.

И вот уже первая жертва дает о себе знать.

Девочка лет пятнадцати с плачем и с большими усилиями вытаскивает себя, словно Мюнхгаузен, из этого тягучего людского болота. Выжатая. Помятая. Оскорбленная. Она с ужасом оглядывается вокруг. Будто просит сочувствия. Или ищет справедливости. Или выражает презрение. Но я думаю, она просила сочувствия. Однако людям было не до нее. Бесплатные игрушки на кону. Не до ущемленных чувств какой-то там девочки. Не найдя эмоционального убежища, девочка в последний раз бросает обиженный взгляд на пенившуюся толпу и убегает прочь. На бегу, еще в магазине, она с силой кидает на пол так болезненно и тяжело ей доставшуюся игрушку. Не проходит и мгновения, как эта игрушка уже без коробки, разорванной, лежащей в стороне, исчезает в пакете у мужчины лет сорока. И тут же он летит за новой добычей. В самую гущу, расталкивая бабушек и других мужчин.

Я смотрю на Рудольфа с потрясением до самой глубины – не только души, но и сознания. До той глубины, которая только возможна. Когда дальше тебя уже начинает мутить. Тебе становится физически не по себе.

Рудольф спокоен. Даже умиротворен. Ухмылка. Самоуверенность.

Взгляд мой застывает на довольном и, кажущемся мне бесстыжим, лице Рудольфа. На пару секунд. Я стою пораженный.

Еще один детский крик. Одна из многочисленных бабушек, участвующих в этой мясорубке, затащила туда и внука. Мальчику не больше семи. Одна рука его болтается в воздухе. Вторая – крепко сжата под подмышкой бабушки. Вторая рука бабушки отчаянно и самоотверженно борется за игрушку. Перепуганный мальчик кричит. Затем начинает реветь. Бабушка ограничивается взглядом, наскоро брошенным на внука, и продолжает свою борьбу. Не до него сейчас. Бесплатная игрушка на кону. Бесплатная!

Тавр наш! – раздается истошный крик на весь магазин.

Все это время я слежу за изведенным мальчиком. Наконец, бабушке удается урвать заветную коробку, и ее, чуть расслабившуюся, вместе с внуком, круговорот выплевывает прочь. Она с трудом удерживается на ногах. Внук падает на пол. Бабушка его поднимает, не забыв при этом крепко прижать коробку с игрушкой к себе. Основное ее внимание на игрушке. Но крохи заботы все же достаются и внуку.

– Ну, все. Все, – она пытается успокоить внука, – Что ты ревешь? Смотри, что я тебе достала. Бесплатно, – чуть ли не кричит она гордо. И кинув напоследок победный взгляд на нещадно сражающихся в гурте людей, уверенно выходит из магазина. С ревущим мальчиком. Но зато с Тавром.

Не приходя в себя, я вновь перевожу взгляд на ревущую кучу людей. В обескураженном состоянии пытаюсь представить, чем все это кончится. Вдруг для себя я понимаю, что вместе со мной и Рудольфом, за всей этой вакханалией наблюдают и работники магазина. Они даже не пытаются разнять людей, или как-то их успокоить. Охранник стоит тут же.

Словно вернувшиеся с фронта, люди по одному отходят от стенда и проходят мимо нас. Гордые. У каждого как минимум по коробке. У иных по две. У самых сильных и удачливых – по три-четыре. Счастливые. Они медленно, с чувством хорошо проделанной работы, направляются к выходу из магазина. Побитые. Разочарованно глядят на порванные рубашки и платья. На мятые ветровки. На потертые ботинки. На синяки и царапины. Но разочарование недолго. Внимание их возвращает к себе игрушка-трофей. И они довольны. Они рады. Игра стоила свеч. Игрушка. Бесплатно. Понимаете? Бесплатно.

Магазин опустел. Только я, Рудольф и сотрудники. Тот, который что-то говорил Рудольфу на ухо, когда мы только вошли, закрывает дверь магазина на ключ.

Стенд разломан и восстановлению не подлежит. Хотя «разломан» не совсем верное слово. Вернее, смят. Измельчен. Уничтожен. Пустые коробки валяются повсюду. Между других стендов. В самом углу магазина. Даже на люстре. Безумной людской волной были задеты и другие полки. Пара зубных щеток и дезодорант лежат среди кучи коробок. К счастью, стенд с игрушками стоял в центре магазина на достаточном расстоянии от всех остальных товаров. Кроме пары зубных щеток и дезодоранта.

Уборщицы берутся за работу.

Тот, который что-то говорил Рудольфу на ухо, открывает дверь магазина. Мы выходим.

На улице, завидев кота, Рудольф подошел к нему, присел на корточки и протянул руку с кусочком непонятно откуда взявшегося мяса. Кот тут же ухватил и в мгновение умял этот кусочек.

– Видишь? – говорит он, – Им плевать на то, кто ты, какие у тебя заслуги. Для них царь тот, кто кормит.

Мы идем вровень. В этот раз никакого быстрого шага.

– Может, защитишь их? – едва слышно предлагает Рудольф.

Где его экспрессия?

Молчу.

– Скажи, что это я заставил их.

Вчерашняя очередь. А я думал все в прошлом.

Молчу.

– Спровоцировал.

Вчера да.

Молчу.

– Хотя, – ухмылка.

Наконец, знакомая эмоция.

Но тут же лицо его обретает вид серьезный.

– Но это не суть. Не главное.

О чем он?

Молчу.

– Эти люди. Ты сам все видел. Ради халявы они готовы на многое.

Он о чем-то задумался.

– Хорошо. Буду с тобой честным. Как и до того был и дальше буду. Ты должен мне верить.

Замедляем шаг.

Останавливаемся.

Рудольф напряженно смотрит на меня.

Продолжаем медленный ход.

– Этот стенд с игрушками. Это моих рук дело.

Что? Что это значит?

Молчу.

– Я организовал его. Не было никакой акции. И громкоговоритель. И работники магазина. Все было подчинено мне. И организовано мной. Все, кроме этих людей, – последнюю фразу он проговорил с особой твердостью и даже холодностью в голосе.

Странное чувство. Будто по-новому смотришь на человека. Не он открывается по-новому. Нет. Ты видишь его другим. По-другому воспринимаешь, будто. Не в нем дело. А в тебе.

– Я организовал это.

Пауза.

Не удивлен. Никогда ранее не встречал никого подобного Рудольфу. Видел много странных, самодовольных людей. Ты смотришь на них и понимаешь, что они странные. Они делают странные поступки и удивляют тебя этим. Хотя ты знаешь, что они странные. Им это свойственно. Это часть их. И если бы каждый из этих людей признался бы мне в том, в чем минуту назад признался Рудольф, я был бы удивлен. Несмотря на их сущность. Несмотря на то, что им это свойственно. Я ведь это знал.

Сейчас же я смотрел на Рудольфа и не был удивлен. Ничуть. Если бы мне это сказал прежний Рудольф, то я был бы удивлен. Уверен. Но этот новый Рудольф. Другой. Он стал настолько мне понятен в своем этом поступке, столь гармоничен, что я был спокоен. Не удивлен. Ни на йоту. Этих странных людей из моего прошлого, я не понимал. Я знал. Понимал – но в некотором смысле. Но не принимал. Всегда эти «но». Они везде. Принцип трех «П».

О принципе трех «П» мне рассказывал отец.

Принцип трех «П». Понять. Принять. Подтвердить.

Ты понимаешь, что говорит или делает человек. Отец приводил мне пример. Александр Матросов. Поступок. Закрыл своей грудью амбразуру немецкого дзота. Информация тобой усвоена. Это самый первый этап. Понять информацию. Александр Матросов закрыл своей грудью амбразуру немецкого дзота.

Ты принимаешь, что говорит или делает человек. Александр Матросов. Закрыл своей грудью амбразуру немецкого дзота, чтобы бойцы его взвода смогли совершить атаку опорного пункта. Ты принимаешь этот поступок. То есть одобряешь его. Это второй этап. Согласиться. Одобрить. Принять. Александр Матросов – герой.

Ты подтверждаешь, что говорит или делает человек. Александр Матросов закрыл своей грудью амбразуру немецкого дзота, чтобы бойцы его взвода смогли совершить атаку опорного пункта. Смог бы ты сделать это в случае надобности? Конечно – говорил отец. Конечно – думал про себя я. Но сомневался в себе. И в себе тоже. А смог бы я? Я понимаю, что сделал Александр Матросов. Это первый этап. Я принимаю этот поступок. Одобряю его. Герой. Второй этап. А смог бы я отдать свою жизнь за Родину? За товарищей? Я подтверждаю? Я сделал бы также? Я сомневался тогда. И сомневаюсь сейчас. Отец не сомневался. Конечно. Третий этап отца. Он подтверждает. Он готов.

Полные три «П». У отца.

Запомнился еще один пример. С отрицанием во втором этапе. Одно «П». Адольф Гитлер. Цель. Уничтожить половину мира. И много что еще ужасного. Но сейчас не об этом. Ты усваиваешь информацию. Первый этап. Понять. Понял.

Адольф Гитлер – злодей. Враг человечества. Ты против его планов. Резко против. Категорически. Второй этап провален. Часто, если второй этап проваливался, в третьем этапе не было смысла. Ты вряд ли сделал бы то, что не одобряешь. Что вызывает у тебя полное неприятие. Но исключения бывают. Ты делаешь то, чего не хочешь. Только острая нужда может заставить тебя соблюсти принцип двух «П» без второго этапа. Если проходят два этапа, то чаще всего это первый и второй.

Отец много рассказывал мне об этом принципе. Разные формы. Виды. Конфигурации. Сочетания. Сотни примеров.

Я смотрел на Рудольфа и думал. Принцип трех «П». Только два этапа. Точно. Конечно.

– Но я не толкал этих людей к стенду. Не заставлял их нестись туда сломя голову. Не бил их. Даже не царапал, – Рудольф невозмутим и уверен в себе.

Точно. Принцип трех «П». Но два этапа. Я понимаю его. Конечно. Рудольф. Он разозлен на весь мир. Он видит слабости людей. Он показывает их. Я понимаю его. Первый этап.

Рудольф. Он разозлен на людей в очереди. Он разозлен на людей в магазине. Стоять за кроссовками. Километровая очередь. За кроссовками. Но это ведь, вправду, глупо. Зачем? Не мое дело. Совсем. Но я ведь могу оценивать. Для себя. И мусор. Сколько мусора. Как свиньи. Повсюду бутылки и салфетки.

Начинаю принимать его позицию.

Рудольф. Он организовал эту акцию. Этот стенд. Игрушки. Но он не заставлял этих людей вести себя, как звери. Растерянная девочка. Ревущий ребенок. Расцарапанная бабушка. Ради игрушки. Сто пятьдесят рублей. Неважно сколько. Люди как звери.

Принимаю его позицию. Люди не должны так себя вести. Не должны. Второй этап.

Смог бы я так выражать свое несогласие? Провокации в очереди. Акции в магазине. Нет. Я не подтверждаю. Третий этап провален.

Два этапа. Я понимаю Рудольфа. Я принимаю Рудольфа. Я не подтверждаю Рудольфа. Два этапа это немало. И сейчас они меняют мое видение Рудольфа. Он открылся для меня по-новому.

А те странные и необычные люди, которых я встречал в прошлом? Первый этап. И все. Второй этап провален. Я не принимаю их позицию и их поступки. Я только понимаю, что они делали. Один этап. Мало.

Я смотрю на Рудольфа. С бОльшим уважением, чем раньше. С пониманием. С принятием.

9

Следующий день – я вновь в бункере. Дома я только засыпал, спал и просыпался. Отец не спрашивает, куда я постоянно ухожу, где провожу время. Словно уже свыкся со всем этим.

Новый взгляд на Рудольфа. Принцип трех «П». Два этапа. Почти Матросов.

«Мечту» я так и не увидел. Пока. Уверен. Скоро буду готов. Я, наконец, понял Рудольфа. В общечеловеческом смысле. А в принципе трех «П» понял и принял. Два этапа это всегда сильно. Другая связь. Отец меня достаточно обучил.

Новый взгляд на философию Рудольфа. По-новому воспринимаются его слова. Идеи. Внимательнее слушаешь. Прислушиваешься. Пристальнее смотришь. Всматриваешься.

Заставляет думать. Вернее, приглашает. Настойчиво приглашает. И ты принимаешь это приглашение. И думаешь. В свои восемнадцать. Свои мысли. Прежний опыт. Недавний опыт. Думаешь. Размышляешь.

О человеке. Раньше. Человек? Ну, человек. Ничего особенного в голове. Только если в школе. Пишешь сочинение. Чацкий19. Насмешливый. «…Град колкостей и шуток ваших грянет. Шутить! и век шутить! как вас на это станет!..». Резкий. «…Да! грозный взгляд, и резкий тон. И этих в вас особенностей бездна…».

Онегин. Карамазовы. Ростова. Чичиков. Бэла. Характеры. Мотивы. Эмоции. Почему они поступали так, как поступали. Копаешься. Думаешь.

Но это все не то. Неглубоко. Формально. Как работа.

О человеке. Сейчас. Мужчина лет сорока. Стоит в очереди за пятьсот метров до входа. За кроссовками. Почему? Зачем? Мотив? Думаешь. Копаешься. Другие эмоции. Чацкий это хорошо. И Карамазовы. И Бэла. Но мужчина лет сорока, с проседью в бороде, стоящий в очереди за кроссовками от американского рэпера. Это другое. Ты по-другому думаешь. Уже без штампов. Не формалистически. Не сочинение совсем. Жизнь. Или бабушка. И дедушка тоже. Мужчины и женщины. Зрелые люди. Бьются за игрушку. Пытаешься их понять. Мотивы. Эмоции. Почему? Зачем? Копаешься.

И так обо всем. О людях. О мире. О любви. О дружбе. Об отце. О матери….

Не то чтобы раньше я не думал. Но это другое. Ощущения. Восприятие. Настройки Рудольфа.

Ты чувствуешь, что немного изменился. Или много? Другой взгляд. Восприятие. Будто стал мудрее. Что-то внутри формируется. Кипит? Не котел. Пока.

Думаешь о мудрости. Что такое? Мудрость это….

Думаешь. Чувствуешь, как нейроны двигаются в голове. Физически это невозможно. И пусть. Не в физике дело. Импульсы. Рождение мысли. Приятные ощущения.

Мудрость это свобода. Двигаешься дальше. Словно ум это квадрат. То есть четыре скрепленные границы. Ты можешь наполнять этот квадрат. Информация. Математика, история, география, литература, космос. Знания. Интеллект. Эрудиция. Запутываешься. Неприятные ощущения. Думаешь. Копаешься. Ум это совокупность. Но в квадрате. Ограничен. Думаешь. Вроде, нормально. Коряво. Но. А мудрость это то, что может выходить за границы квадрата. Мудрость не ограничена. Улыбаешься. Неплохо. Приятно.

Маленькая победа. Или большая? Ты по-своему определил, что такое мудрость. Дал формулировку. Не смотрел в справочнике. И даже в поисковике не забивал. Сам. И получилось неплохо. Поэтично.

Ум это ограниченный квадрат. Мудрость – то, что может выйти за пределы этого квадрата. Ты доволен.

Рудольф говорит. И сейчас я хочу говорить тоже. Я стал увереннее. Смелее. И если раньше я только отвечал, сейчас говорил сам. Мы на одной волне. Не то, чтобы я готов продолжить его полуслово. Но движемся в одном направлении.

Мир, и вправду, плох. Циничен. Жесток. А наша страна? Рудольф критичен как никогда. А наш город? Рудольф критичен как всегда. Еще больше. Кажется, о человеческих пороках он знает все. О страданиях. О темной стороне. О коррупции. О лицемерах. Бесконечный поток. Негатив. Наполняет меня. Закачивает в меня.

«Истина любит критику, от нее она только выигрывает, ложь боится критики, ибо проигрывает от нее20». Осталось понять, где истина, а где ложь.

Грустно становится. Вспоминаю маму. Как бы хотелось ее тепла. Без нее тяжело.

Этот мир ужасен. Эти люди. Сколько брошенных. Сколько голодающих. Сколько болеющих. Но им можно помочь. Не в них дело. Этот мир ужасен. Эти люди. Сколько лицемеров. Сколько циников. Сколько жестоких. Сколько глупых. Как им помочь? Дело в них. Этот мир ужасен.

Инфантилизация21 общества.

Копроэкономика22.

«Человек одинок» Эриха Фромма23.

Страшный новый мир.

10

– Давайте все, – Илья мило улыбается. Он это умеет.

Бабушка улыбается еще милее. Сколько неподдельной радости в глазах.

– Куда же тебе столько, внучек, – негромкий голос не верит своему счастью.

Один кулек. Второй. Третий. Четвертый. Пятый. Пакет клюквы готов.

Еще один кулек. И еще один пакет. Вышло два пакета.

Илья достает пятьсот рублей.

– Да куда столько, – бабушка искренне недоумевает.

– Возьмите, пожалуйста.

Бабушка растерянно сжимает купюру в руке.

– Спасибо, внучек, спасибо. Храни тебя Бог.

– И вас.

Бабушка не верит своему счастью. Илья прощается. Я смотрю на бабушку. Показалось, что-то в глазах блеснуло. Надеюсь, показалось. Ничего искренней эмоций бабушки не припомню за эти восемнадцать лет. Какое-то особо чувство. Не хватает знаний, чтобы облечь это чувство в слова.

Пятьсот рублей.

Бесконечная радость.

Илья покупает еще что-то.

– Сколько стоила клюква? – спрашиваю, когда отходим от небольшого стихийного рынка на остановке уже на приличное расстояние.

– Десять кульков, – Илья задумывается на мгновение, – Двести пятьдесят.

– Она ушла? – оборачиваюсь, но торгового места бабушки отсюда не увидеть.

Илья улыбается.

– А что ей еще делать? Товар весь продан. Возможно, двух или даже трехдневный объем.

– И что она теперь будет делать? – наивно вопрошаю то ли у Ильи, то ли у самого себя.

– Соберет новую клюкву.

– Сама? – почти поражаюсь.

Илья вновь улыбается.

Пятьсот рублей. Сколько радости в глазах. Она не верила в свое счастье. Сжимает купюру. Растеряна. Пятьсот рублей. Трехдневный товар. Сама собирает и продает. Три дня.

– На самом деле, это ведь не только заработок, – Илья замечает мое настроение, – Это выход в свет, так сказать. Общение. Свежий воздух.

Пятьсот рублей. Вспоминаю Владимира Романовича. Египет. Италия. Море. Или. Кровать. Телевизор с кинескопом. Клюква. Кулек из пожелтевшей газеты. Пятьсот рублей.

Всю дорогу я думал о бабушке. И только когда Илья меня окликнул, я, будто проснулся.

***

– Заходи, говорю, – Илья терпеливо держал дверь. Обшарпанную. Прогнившую. С дырой в центре.

Мы вошли в подъезд. Затхлый запах, поры которого тут же загнались в ноздри. Посыпавшаяся штукатурка. Неприличные надписи на стенах.

– Пойдем, – Илья выходит вперед.

Иду за ним. Настороженно оглядываюсь. То ли жду, то ли боюсь. Рыхлые ощущения, спутавшиеся к тому же.

Звонок в дверь.

Нескоро, но открывают.

Женщина. Возраст? Вглядываюсь. Сложно сказать на вид. Оплывшее лицо. Мешки под глазами. Разбита нижняя губа. В правой руке малыш – не больше года.