скачать книгу бесплатно
Солнышко лесное. Викторианские истории (сборник)
Виктория Валентиновна Габышева
В книгу вошли рассказы и повести-истории о людях, живущих рядом: об их чувствах, надеждах и разочарованиях, любви и разлуке, о горьких ошибках и счастливых победах.
Виктория Габышева
Солнышко лесное: викторианские истории
Рассказ
Чудо египетское
С Изой всегда было легко и весело. Надя знала ее еще с тех времен, когда их горшки в детском саду стояли рядом на полке. Потом малышковый возраст сменился писклявым, голенастым, с косичками и коричневыми форменными платьицами. Иза уже тогда умудрялась выделяться своеобразной женственностью (если это определение вообще подходит маленькой девочке). Став чуть постарше, одной из первых начала подводить глаза обыкновенным черным карандашом, узнала, как на стрелку «поехавших» капроновых колготок капнуть лаком для ногтей, учила одноклассниц и другим, чисто женским премудростям. В десятом девчонки, собираясь на дискотеку, выстраивались к Изе в очередь, и она, вооружившись акварелью, разрисовывала девичьи веки длинными загадочными тенями… Благословенное время, когда не было ни косметики, ни аллергии! Цвет волос менялся с помощью цветной копировальной бумаги, а простые стекла очков к лету затенялись цветными фломастерами.
После школы Иза, опять-таки опередив всех, «сбегала» годика на два замуж. Напропалую хипповала со своим длинноволосым мужем, мотаясь с ним по каким-то сомнительным квартирам. Ходила в чем-то непонятном, мешковатом, да и пошитом, похоже, из дерюги. Но, вернувшись в отчий дом к вящей радости родителей, вдруг остепенилась. Поступила в институт, а получив диплом товароведа, – на работу в ведающую дефицитом торговую структуру.
Одноклассницы вовсю катали коляски с детьми, кое-кто «киндеров» уже и в школу за ручку водил. Иза же, метр с кепкой (про таких говорят: «Маленькая собачка до старости щенок»), своей неистребимой женственностью сбивала с панталыку и седовласых мужей, проходясь по семьям цокающими сапожками (каблук 12 см), и безусых, потеющих от робости практикантов, оставаясь свободной и независимой. Однако через десяток лет она вышла-таки замуж за своего начальника. Молодожены обзавелись шикарной квартирой в центре и окружили себя зеркалами, пуфиками и полупрозрачными импортными шторами. За цену «Жигулей» Изка купила собаку породы мастино-неаполитано и назвала пса Сыночком.
Надю, изредка бывавшую у Изы в гостях, Сыночек игнорировал. Обычно он, флегматичный, лениво-царственный, по-хозяйски возлежал на угловом диване, сливаясь с серебристой обивкой. Беседуя с подругой, Иза время от времени крепко брала горячо обожаемого Сыночка за колышущиеся брыли и целовала в слюнявую морду.
…По сложившейся традиции, под Новый год одноклассницы устраивали девичник. На этот раз решили собраться у Изы.
Она встретила гостей в чем-то воздушном, нежно-розовом. Каблучки атласных домашних туфелек утопали в шелковистом ворсе персикового ковра. Свечи в канделябрах освещали стол, где в хрустальных лодочках томились похожие на тараканов креветки с несчастными глазками, бутерброды с красной и черной икрой; в центре философски ухмылялся раскинувшийся на огромном блюде фаршированный поросенок. Вытянутые лепестки фужеров готовились принять темно-вишневое вино.
– Ешь ананасы, рябчиков жуй, – прошипела Маша в сторону.
По тому новорусскому, голодному для большинства времени стол нагло демонстрировал хозяйкину заносчивость и тщеславие. Но захмелели и натянутый вначале разговор все чаще перебивался вечным: «А помнишь?..» Между осторожной дегустацией креветок (мало кто знал, как есть этих морских зверьков) вспомнили акварельные тени и «бумажную» краску для волос. Потом зашел разговор о мечтах – школьных и нынешних.
– Слушай, Из, – развернулась к хозяйке внушительным «буфером» Маша, размахивая рукавом со следами салата, – я вот, к примеру, мечтаю о даче. Возраст, что ли, к земле тянет? Надька – как из малосемейки в нормальную квартиру вырваться, дети подрастают. А о чем можешь мечтать ты? О звездочке с неба? Ну чего еще-то хотеть от жизни? Все есть: дом, как говорится, полная чаша, дача не дача, машина не машина, муж – не груш объелся…
– Чего хочу? – задумалась Иза. – Норковую шубу. Египетскую. Вы не представляете, какое это чудо!
Подруги удрученно замолчали. Мечтать о такой роскоши они не осмеливались. Если бы кто сказал, что через какой-то десяток лет все будут ходить в норковых шубах – от китайских до греческих – никто бы не поверил. Самой шикарной считалась Томкина каракулевая дошка, на которую она угрохала все свои и мужнины отпускные. Надя ходила в перелицованном мутоне. Маша – в драповом пальто с видавшей виды крашеной лисой. Остальные тоже кто в чем…
Через год собрались у Томки.
– У меня, девочки, просто, на рябчиков с ананасами не надейтесь…
– Изка сказала, может, не придет. У нее Сыночек заболел, – сообщила Надя.
– Сыночек? У нее же нет детей! – удивилась Маша.
– Она пса своего так называет…
Перемыли Изе косточки. Вспомнили об абортах от первого «хиппатого» мужа, поиздевались над мечтой об «египетском чуде».
– А какая, вроде, душевная была девчонка. Омещанилась вконец. Людям жрать нечего, а у нее креветки… Чтоб ей подавиться!
– Перестань злиться, Машка! Сама-то ела – не подавилась. Тебе бы такого мужа, так и ты, поди, тоже ими объедалась бы и о норковой шубе мечтала.
– Э-э! – махнула рукой Маша. – Спасибо, что хоть не пьет нынче Васька мой – вылечился…
Разговор плавно перешел на мужиков и об Изе забыли. А она вдруг пришла.
– Извините, девчонки, за опоздание. Ветеринара ждала, он моей собаке уколы делает… Такой мужчина, я вам скажу, даром что звериный доктор… – Она бы еще щебетала, но вдруг остановилась. – Что вы на меня так уставились? – И, сообразив, рассмеялась: – А-а, шуба!
А я про нее забыла совсем!
Иза любовно встряхнула свою красавицу. Шуба была немыслимого, волшебного цвета, серебристо-голубовато-серо-жемчужная, с мягким поднято-ниспадающим воротом, изящно окантованным тонкой, меховой же косичкой, с крупными хрустальными пуговицами, расширяющимися книзу рукавами, мягко летящими полами, словно окутанная душистой, сухой и в то же время маслянисто сверкающей дымкой…
Ах! Подруги поняли Изу и простили сразу: о таком чуде действительно можно было мечтать!
– Египетская, – пояснила Изка. – Я такую и хотела. Немного длинна, правда, только на каблуках ношу.
– Можно померить? – трудно сглотнув, хрипловато сказала Маша, а руки уже потянулись – потрогать, пощупать неземную красоту.
– Конечно, мерьте! – Изка улыбалась. Она тоже понимала подруг.
Примерка перед узким Томкиным зеркалом в прихожке затянулась. Когда шубу накинула Надя, все разом вздохнули, а хозяйка египетского великолепия в искреннем восхищении закрутила головой:
– Надька, ты – королева!
А Надя и сама видела: шуба будто на нее была пошита. Сидела как влитая…
– Отпад! – выдохнула Маша, у которой пуговицы не сошлись на животе.
Проголодавшиеся от избытка эмоций подруги набросились на еду как волки и через полчаса, к Тамариному смущению, опустошили тарелки с салатом и горячим. К чаю оказалось, что все перебрали с едой и питьем, даже Маша, отдуваясь, отказалась от торта.
– Теперь-то тебе мечтать точно не о чем, – сказала она Изке, возобновляя старый разговор.
– Теперь – да, – подумав, кивнула головой та. – Лишь бы Сыночек больше не болел, вот и все.
За разговором вначале не расслышали дверного звонка, и он загудел настойчиво и сердито. Тамара, сделав «большие глаза», выбежала в прихожую. Послышался недовольный мужской голос и Тамарин оправдывающийся.
– Девочки, – произнесла она упавшим голосом, заглянув в дверь, – Павел пришел. Он сегодня должен был у матери переночевать, но…
– Все, все, – заторопилась Надя, – не расстраивайся и не волнуйся, Тома, все нормально. Мы уходим. Спасибо тебе, было здорово.
За Изой собирался заехать муж, но попозже. Она решила прогуляться с подругами. Погода баловала: обычный в это время года туман испарился, падал легкий снежок. Женщины медленно шли по улице, лениво обсуждая проведенный вечер.
– Девчонки, в туалет захотелось, – остановилась вдруг Маша.
– Я тоже хочу, – отозвалась Иза. – Не подумали в суматохе у Томки сходить…
– Ой, не могу! Давайте скорей! – Маша помчалась вперед.
Ближайший туалет находился на рынке. Надя едва поспевала за пыхтящей Машей, Иза придерживала полы великоватой шубы и семенила за подругами на своих высоченных каблуках, оскальзываясь и смеясь.
Взошли по ступеням в кряжистое каменное зданьице со стороны кокетливо выписанной буквы «Ж». Иза брезгливо подобрала шубу до колен. На лице ее было написано: «Что поделаешь, по нужде ходят и простые смертные, и люди, облаченные в заморское чудо…» Войдя, тотчас чуть ли не на цыпочки встала и опустила подол, хотя пол был неимоверно грязный. «Вид не хочет портить», – сообразила Надя. Несколько женщин, куривших у двери, едва не выронили сигареты и с откровенной завистью уставились на Изу.
Подергав закрытые дверцы, Маша простонала:
– Сейчас обоссусь!
– Очередь, – пояснила одна из женщин, не спуская с Изкиной шубы оценивающих глаз.
Маша наконец попала в вожделенный закуток. Освободился еще один, и Надя, стараясь не дышать, мотнула головой на вопросительный Изкин взгляд:
– Иди, я потом.
Специфическая вонь, казалось, не действовала на курящих.
– Египетская? – поинтересовался у Нади кто-то, не удосужившись уточнить, что именно. Без того всем понятно.
– Мг-м, – кивнула она и замерла в ужасе от дикого вопля, раздавшегося там, куда удалилась Иза.
Прошел миг ступора, и все, включая вылетевшую из своей кабинки Машу, столпившись у входа в узкий пенал, снова оцепенели.
Пол в кабинке был залит кровью, в которой плавали темные страшные сгустки… и подол шикарной шубы. Вполне живая Иза стояла на коленях, склонившись головой над умопомрачительно грязным унитазом, и копалась в нем руками… Она уже не кричала. Кричала Маша:
– Шуба, Изка! Ты что! Ты что, Изка, шуба, ты что!
От крайнего изумления и страха Маша не могла найти слов. Остальные потрясенно молчали.
– Спятила! – взвизгнул кто-то через мгновение.
– Сами вы спятили, – огрызнулась Изка, не поднимая от унитаза головы, и как-то странно пискнула, а следом послышался громкий кошачий плач. Иза начала стягивать с себя шубу, хватая ее окровавленными руками…
Когда она выходила из кабинки, женщины поспешно расступились. Оглянувшись, Надя удивилась, сколько их успело набежать. Вроде, всего три курили у двери… То маленькое, синюшно-красное, что Иза завернула в шубу, продолжало плакать пронзительно и волнисто. И женщины разом заговорили:
– Мамочки мои!
– Ребенок!
– Милицию надо вызвать!
– Это девка молодая скинула, я видела ее, я видела, как она шла! – заголосила одна из «курилок».
– Сука какая!
– Шла и шаталась, я еще подумала…
– Мальчик… – сказала Иза, растерянно и счастливо улыбаясь. Щеки у нее были мокрые и черные от размазанной туши. – Я ему ротик почистила, он и закричал… Надя, ты можешь свой шарфик дать? Головку ему надо закутать, а у меня, видишь, шарф дурацкий, шифоновый…
Милиционеры с трудом разжали Изкины пальцы, чтобы подоспевший врач занялся ребенком. Надя подо-брала с пола безнадежно испорченное египетское чудо… В роддом женщины поехали вместе.
– Ты что, Изка! Шуба, шуба… – плакала Маша, обнимая подругу.
…Следующий девичник справляли у Нади. Иза не пришла: ее сыну Андрюшке исполнился год.
Рыжая
Нина никогда не считала себя красавицей. Маленькая, круглая, как горох. Волосы светлыми колечками по плечам рассыпаны, глаза то ли голубые, то ли зеленые в мягких складочках припухших век и носик пипкой. Ну никак не красавица. И чем она только Семена приворожила? Глядела на него – наглядеться не могла, хотя снизу видела только подбородок упрямый с ямочкой посередине. А лишь наклонялся над ней, вспыхивала и краснела, высвечивая сквозь безвольные кудряшки розовым темечком, как краснеют только белобрысые. Ночью при неярком свете ночника она рассматривала лежащего рядом мужчину и тихонько касалась пальчиком бровей, сросшихся на переносье, двух темных полукружий глаз, щедро опушенных ресницами, твердых губ, недавно раскрытых для поцелуев… Семен спал тихо, без храпа, как ребенок. Всеми клеточками организма Нина ощущала такую любовь, что начинала плакать. Он испуганно просыпался, сонно шептал на ухо разные смешные слова, сгребал ее в охапку и не выпускал до утра.
Нине перевалило за тридцатник, и замуж за Семена, конечно, ужасно хотелось, но о свадьбе он молчал. Молчала и она, боясь спугнуть неосторожным словом маленькое свое счастье.
Когда он полушутя-полусерьезно сделал Нине предложение, ее малыш уже вовсю толкался изнутри крохотными ножками. Так она и предстала перед будущей свекровью впервые – с животом, над которым не сходились края пальто, и боязливо подобралась, встретив жесткий, неприязненный прищур.
– Значит, женишься на животе, – констатировала высокая, ссохшаяся, как осенняя полынь, черноглазая старуха.
Нина занялась краской густо, до слез.
– Ну, не совсем так, – засмеялся Семен, – люблю я ее, мелочь пузатую. А что тянули, так это я маху дал. Жениться-то решил сразу, когда в первый раз увидел, как она краснеет, – и подмигнул Нине черным, как у матери, глазом.
– Ну-ну, – неопределенно пробурчала старуха, – живите… – Ушла в комнату и оттуда уже донеслось: – Мальчишка у вас будет.
Мальчишка и родился. Весь в Семена и лицом, и статью. Только характером мягкий, уступчивый – в Нину. Но это стало понятно после, а тогда муж закинул в окно роддома огромный букет полевых цветов. Нина снова поплакала от избытка чувств и все саранки перецеловала, измазавшись оранжевой пыльцой.
Папашей Семен оказался образцово-показательным. Стирал пеленки, вставал ночью к маленькому и по воскресеньям давал жене выспаться, а сам готовил что-нибудь вкусненькое, одновременно драя полы.
Когда младшему Семке исполнился год, было решено оставлять его на попечении бабушки. Нина вышла на работу. Бабка, скупая на ласку, при родителях внука воспитывала строго, но Нина шестым чувством знала, что едва за ними закрывается дверь, старуха тут же начинает тормошить внука, целует его сухими губами в крепкие, румяные, как яблочки, щечки. При редких семейных ссорах бабка всегда вставала на сторону невестки, то ли из женской солидарности, то ли по какой другой причине, прикрикивая на сына:
– Охолонь, мужик!
Нина постройнела – костюм сидел как влитой, складки на боках не выпячивались. Она вдруг расцвела той скромной женственностью, которая не сразу бросается в глаза, но на которую, раз приметив, хочется смотреть и смотреть.
С Семеном у них начался второй медовый месяц. Не тот, мягкий и спокойный, когда Нина плакала от счастья, а с бурными сценами ревности, страстью до изнеможения и выяснениями отношений.
– Этот рыжий практикант прямо в вырез кофточки тебе заглядывал, я видел!
– О чем ты говоришь, Сеня, он же головы от приборов не поднимает!
– Знаю я вас, баб!
– Не обращай внимания, – скрипела свекровь. – Перебесится…
На работу Нина стала ходить в глухом свитере, старалась не задерживаться, но ее домашний Отелло никак не мог угомониться.
Два события – радостное и горькое – случились одновременно. Нина снова понесла, а у бабушки признали рак горла.
– Может, не надо? – прижимаясь к мужу ночью, шептала Нина. – За мамой уход нужен. Да и деньги. А тут такое дело… Может, повременить, аборт пока сделать?
– Я те дам аборт! – щекотно и горячо говорил в ухо Семен. – Девочку хочу. Похожую на тебя, – и гладил большой ладонью ее живот, – мелочь ты моя пузатая…
Старуха умирала тяжело и долго. Пыталась улыбаться, говорить не могла и только записки оставляла на стуле: «Цветы не забудь полить», «Рецепт брусничного пирога найдешь в старой сахарнице на полке». Отыскав бумажку с рецептом, Нина тайком плакала и каялась, что долго не могла простить свекрови ту первую, памятную встречу. Хоть и не перечила ни разу, но ведь и признательности не выказывала… Теперь она подолгу сидела с бабкой, читала вслух и изредка ласково поглаживала сухие руки, похожие на осенние растения.
Однажды обнаружила записку под кроватью: «Будет девочка». И точно, родилась девочка. Семен снова закинул в окно букет цветов. В него вплелись несколько веточек полыни, и в палате долго стоял горьковато-душный запах.
…Счастливые лица обоих Семок, перевязанный розовой лентой кулек у старшего на руках. Когда девочку развернули на диване возле бабушки, маленькая заорала так требовательно и пронзительно, что Семен отскочил, засмеялся и внезапно резко замолчал.
