скачать книгу бесплатно
«Мамушкой» они называли Зою Александровну только по телефону. Мама – это было свято, а тетя Зоя – мамушка.
– Я, что ли? Дети не пускают. Сидим, чай пьем.
– Темно ведь, скользко! Люди всякие!
– Всякие, – соглашался брат, смеясь. – Но ты же ее встретишь?
– Конечно, встречу! – возмущалась сестра.
– Ну вот, – приглушенно говорил Алексей, – а я мамушку в автобус посажу.
«Трубку прикрыл, – понимала Марина, – чтобы за столом не услышали».
– Ладно, – буркала сердито.
– Не волнуйся. И не ревнуй, – снова смеялся Алеша…
Собираясь на остановку, Марина вдруг застыла в прихожей. Вспомнила, как кричала на братишку, стоя на этом же самом месте: «Она тебе кто – мама? Запомни: она нам не нужна! Это чужая тетка!»
…Тогда, почти сразу, Марина узнала о смерти отца. Что бы они потом делали все эти годы без «чужой тетки»? Как бы выжили?
Несколько человек спустились с подножки автобуса и исчезли за углом в черно-сизом вечернем тумане. Мелькнула и пропала серая пуховая шаль. Куда старушка завернула? Ведь только что вроде бы вышла! Марина оглянулась: на остановке никого. Никого в желтоватом кругу фонаря…
Ах вон она где – за остановкой! Потерянно озираясь, Зоя Александровна терла платочком очки.
– Я здесь, – Марина поймала ее за руку.
Тетя Зоя, вздрогнув, ткнулась в Маринино плечо и тихонько то ли засмеялась, то ли заплакала:
– А я испужалась. Вдруг, думаю, вас с Алешенькой у меня никогда не было и я на свете совсем одна.
– Что ты! – сказала Марина нежно. – Ты как будто во сне, мамушка! Я же с тобой!
Она даже не заметила, что раскрыла «кодовое», телефонное в течение последних лет тети Зоино имя.
Алешкина любовь
…То ли солнечный луч упал на гладкую Лидину головку с аккуратным пробором, вспыхнувшую золотом, как бок хохломской посудины, то ли звезды так сложились, а может, оттого, что Фаина Ивановна пересадила второгодника Алешку за другую парту ближе к Лидке, но он вдруг глянул и остолбенел. И как раньше не видел, какая она красивая? Лицо маленькое, с острым подбородком, будто у подсолнечного семечка, и все остальное мелкое, аккуратное, гладкое. Брови и ресницы светлые, на молочные щеки словно кто морозом дыхнул – покрыты чуть приметным пушком. Косичка мышиным хвостиком, блестящая, вроде лакированная, а мочки ушей просвечивают на солнце, как две красные смородины – розовые, недоспелые. Лидка на пристальный взгляд обернулась, повертела пальцем у виска. А глаза, оказывается, серые, в крапинках…
Весь урок Алешка на нее пялился. На перемене поделился с другом Ефимкой:
– Слышь, у Лидки-то Петровой глаза в крапинку.
– Ага, – хохотнул Ефимка, – будто тараканы на-какали!
Алешка обиделся: ничего этот дундук не понимает в женской красоте. Заходя в класс, дернул Лидку за прохладную и живую на ощупь косичку. Лидка обернулась и живо треснула по затылку увесистой «литературой».
«Кажись, нравлюсь», – удовлетворенно подумал Алешка, поглаживая шишку на макушке. Дома после обеда разлегся на кровати. Размышлял о Лидке. Лидия… Ишь, имя какое! Не какая-то вам Манька-Танька. Как сладкий леденец, таяло имя во рту.
Прогрезил наяву Алешка несколько лет: пятый класс, шестой, седьмой. Нельзя сказать, что Лидка не уделяла ему внимания: то линейкой жахнет, то портфель на голову обрушит, то хихикнет в ладошку, когда он мается у доски. Алешка бережно хранил в памяти все проявления Лидкиного к нему внимания. Дома напряженно всматривался в зеркало. Не урод, глаза-нос на месте, ростом удался – первым в строю на уроках физкультуры стоит.
В восьмом как-то извел целую тетрадь, сочиняя записку, без подписи, конечно: «Давай с тобой ходить». Вспотев от волнения, положил ее Лидке в стол. Она повернулась и язык показала. И что это могло значить? Согласная или нет? На всякий случай сбежал с последнего урока, прождал за углом, а Лидка выпорхнула из дверей в окружении девчонок и даже в сторону его не посмотрела.
По кому Алешка «встревает», кажется, знала вся школа. Шушукались, хихикали по углам. Ефимка за друга переживал:
– На кой она тебе нужна, мышь белая? Ты на Любку лучше посмотри! У Любки глаза по пять копеек, и черные. Или на Маруську. У нее, вон, сиськи выросли…
Алешка ставил «чилим» Ефимке:
– Э-э, да что ты понимаешь в женской красоте!
В десятом Алешка вызвал Лидку на свидание. Она повернулась к нему и чинно кивнула. Алексей обомлел. Снова, как когда-то, сбежал с последних уроков. Долго отмывал руки под умывальником – соседу вчера помогал «Беларусь» чинить. Челку пригладил, набок завернул – так показалось красивше. Чистую рубашку надел.
Встреча была назначена на семь часов, на остановке. Пришел туда часа за три и ужаснулся: груды «бычков» валяются, на щелястых стенах надписи неприличные накаляканы. Не поленился – сбегал домой, надыбал у мамани известь с кистью (печку на днях белила), взял метлу с совком. Подмел остановку, хотел стены побелить, да понял – не успеет. Замазал только непристойности. Глянул на себя – руки в известке, рубашка грязная. Домой мыться-переодеваться опрометью бежал, обратно вовсе птицей летел.
А Лидка на свидание не пришла.
На следующий день, вернее, ночь (чтоб не видел никто), Алешка всю остановку выбелил. Полюбовался делом рук своих – красота! Маманя потом рассказывала, что в сельсовете, где она уборщицей работала, люди удивлялись: вот, мол, народ у нас в селе странный: и плохие дела, и хорошие под покровом ночи предпочитает совершать! Глянула с подозрением:
– Уж не ты ли, сынок?
«Известки недосчиталась», – понял Алешка.
– Что я – дурак? – отрекся поспешно.
А Лидка пришла к нарядной остановке всего раз, опоздав на один час сорок семь минут. Упрекать за опоздание он ее, конечно, не стал. Об уроках поговорили, о погоде. Дальше разговор как-то не заклеился. Потом Алешка до дома проводил и на прощание рискнул взять Лидкину руку в свою. Доверчивая ладошка утонула в шершавой ладони. Так и замер: вот бы шагать всю жизнь рука в руке…
– Эх ты, дурачок! Такими удачными моментами не попользовался! Надо было ее к остановке прижать и поцеловать как следует, или хотя бы к забору у дома напоследок, – авторитетно рассуждал назавтра Ефим.
Алешка внутренне содрогнулся: за руку-то взял – весь вспотел. А тут – целовать! И потом, откуда ему знать, как следует? Ведь не целовался еще, только по телеку видал, да и то редко.
– Сам ты дурак, Ефимка! Разве так с хорошими девчонками поступают?
Несколько раз Алешку собирались выкинуть из школы за неуспеваемость – удержался, дошел-таки до экзаменов.
На литературе ему попался билет по «Преступлению и наказанию» Достоевского. Лидку тревожить не решился, дернул за накрученные лохмы Любку-хорошистку, сидящую впереди, сунул билет под нос:
– Там, вроде, студент старушку замочил. С чего это он, а?
Любка усмехнулась, загадочно сверкнула чернущим глазом:
– Изнасиловать хотел.
Простодушный Алексей так и ответил. Те, кто оставался в классе и те, что в коридоре подслушивали, так и покатились со смеху, а больше всех Любка…
После Ефим сказал:
– Я на тебя, Алешка, удивляюсь. Любка за тобой полгода гонялась, не видел, что ли? Если бы такая девка на меня глаз кинула, я бы не знаю, что сделал. Я бы, наверное, о Маруське думать забыл раз и навсегда, хоть они и подруги. А ты на Любку внимания не обращал совсем. Вот она тебе и отомстила.
В общем, не аттестовали за десятый класс Алексея. Просидел он, получается, вольным слушателем два года. На выпускной не пошел от стыда и обиды. Еще обиднее стало, что не зашел за ним никто, даже Ефим, который тоже вольнослушателем оказался, но на вечере, говорят, был, перепил шампанского и за Любкой волочился к Маруськиному горю и возмущению.
Вскоре замаячила армия. Алешка через братца Мишутку записку Лидке передал, чтобы на остановку пришла.
Битый час друг против друга простояли молча. Алешка все хотел поцеловать, но не знал, как. Куда там – дышать-то боялся. Под конец ткнулся неловко губами ей в лоб. Светлые Лидкины волосы пахли травой. «Крапивой, поди, моет», – подумалось зачем-то. Некстати прошмыгнувшая мысль помешала Алешке сосредоточиться на поцелуях. Опять момент потерял. Отодвинулся, глянул с тоской в глаза с крапинками:
– Ждать будешь?
Лидка голову опустила:
– Ну.
– Замуж не выскочишь?
– Ну.
«Ну» да «ну», антилопа гну. Дерзнул Алешка, все ненужные мысли из головы постарался выбросить и прижал Лидку к остановке, как Ефим советовал. Голова тотчас же сама по себе стала пустая-пустая, аж зазвенела, а внизу под животом все отяжелело и напряглось. Но только жадным ртом к губам Лидкиным потянулся, она ка-ак оттолкнет (и откуда силища взялась?!) – Алешка чуть не отлетел к другой стенке, спасибо хоть на ногах устоял.
…Пока служил, написал зазнобе своей несколько длинных писем, почти по странице каждое. Сам диву дался, где столько слов набрал да как рука не отвалилась.
Лидка лишь раз ответила. С гулко бьющимся сердцем вскрыл Алешка конверт, и выпал из него его собственное, сложенное вдвое письмо, сверху донизу красной пастой исчерканное, а внизу единица стоит.
И так и сяк вертел листочек, даже понюхал. Бумагой пахнет, больше ничем. Ни приписки, ни словечка. Но ведь ответила! Потрудилась конверт купить, надписать, отправить! Умилился: ах ты, махонькая моя! Под подушку письмо положил.
Домой вернулся сержантом. Высокий, подтянутый, форма к лицу, любая девчонка почла бы за честь под ручку пройтись.
Почти все одноклассницы замуж повыходили. Любку встретил у магазина с огромным животом. Она его заметила и отвернулась, дескать, в упор не вижу. Ну и ладно, подумаешь.
Про всех спросил у Ефимки (тот в армию не ходил, бракованным каким-то оказался), а про Лидку ни-ни. Вдруг тоже не одна уже. И вздохнул с облегчением, когда Ефим сказал:
– А Лидка твоя ходит себе. Кассиром в сельсовете работает. Кто ее, мышь белую, замуж-то возьмет?
Сам друган на Маруське не женился. Поматросил и бросил. Маруська вначале плакала, потом ничего, успокоилась. Стала растить сынишку Вовчика.
– На кой ляд мне кольцеваться сейчас? – объяснил Ефим. – Успеется! Молодой еще, погулять хочу.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
