Я поступила в университет (сборник)

скачать книгу бесплатно


Я добирался в школу на автобусе. Дым от марихуаны до сих пор напоминает мне запах школьного автобуса.

Однажды, проработав все летние каникулы в ресторане, я купил подержанный мотоцикл. И девушки, которые дают, меня заметили.

Было много травы и алкоголя, было весело и просто. Напрягаться не хотелось. Прилагать усилия, разбираться с теми девушками, которые не дают, не хотелось тем более. Я читал книги и слышал, что девушки, не дающие сразу, устроены особо, что душа у них нежная, мораль, любовь… Сейчас я понимаю, что я до дрожи, до спазм в желудке стеснялся к ним подойти.

Для меня любовь, как тогда казалось, должна быть всеобщей и всеобъемлющей – хорошее настроение, мотоцикл, скорость, девушка за спиной, косячок – что еще для счастья надо? Я всех люблю, а, значит, и меня все любят.

Когда ты подросток, то до смерти боишься, что тебя вдруг начнут гнобить. Логики тут нет. Любой может попасть под насмешки и издевательства. Только одни могут дать отпор, а другие не находят в себе сил и ломаются.

Мы много пили, много курили и клали на мнение окружающих. А другие не могли столько пить и курить, они вешались, топились, глотали таблетки родителей и резали вены. Некоторые стреляли в обидчиков и тоже ломались.

В юности, с одной стороны, кажешься себе бессмертным, с другой – свести счеты с жизнью можешь по любому поводу: обидели – повесился, косо посмотрели – дал по газам и в дерево насмерть, назвали ублюдком – расстрелял всех и себя в том числе. Сейчас, чтобы убить себя, мне нужен повод повесомей.

Я до сих пор удивляюсь, что дожил до пятидесяти и даже до пятидесяти пяти, в юности мне казалось, что мой срок – в лучшем случае тридцатник. И все. Хотя тридцатник, когда тебе семнадцать, – это тоже преклонный возраст.

Такой образ жизни вполне меня удовлетворял. После колледжа я наживал жизненный опыт: мотался по миру, учился в профессиональном плане и в прочих планах тоже. Ни к чему не обязывающие встречи в самолетах, в барах, в офисах – это был мой стиль.

Не знаю, что обо мне думали те случайные попутчицы и сослуживицы. Надеюсь, я никого не обидел. Мне пытались жаловаться на своих бывших, кто был до меня, и строить планы на будущее, но я ускользал.

Я еще не знал, что умению любить только одну женщину надо учиться. Да что там говорить, уметь любить – тоже не каждому дано. Позднее пришло понимание, что не количество важно, а качество. Что не та девушка, которая нравится всем, должна обязательно нравиться мне.

И вот мне стукнуло пятьдесят. Мы с сестрой-близнецом встретили наш полтинник на Арубе. Неженатые, детей нет, раскрепощенные и обеспеченные. С нами друзья. Такие же, как мы – не обремененные семьями, отношениями, обязательствами.

Мы здорово проводили время, но вдруг у подруги сестры, Линды, случился микроинсульт. Ее лицо, кирпичного цвета от загара и прилива крови, исказила гримаса, как будто ей нарисовали клоунскую улыбку. Она не понимала, что с ней происходит, количество алкоголя в ее крови зашкаливало. То, что она выжила и вернулась к нормальной жизни – было чудом. Но, вернувшись в Вашингтон, я долго вспоминал, как, увидев себя на следующий день в зеркале, Линда тихо заплакала. А исказившая ее лицо нелепая улыбка так и не уходила, как Линда ни старалась расслабить мышцы.

Дома на меня вдруг навалилась нечеловеческая усталость, я почувствовал, что мне больше не хочется ходить на работу, бриться, повязывать галстук каждое утро. Первый раз в жизни мне стало по-настоящему одиноко. Пятьдесят лет стукнуло, а ни жены, ни детей, ни дома. Никакой собственности – свободен, как одинокая чайка Джонатан, но как же, черт побери, тоскливо.

Именно в таком настроении, хотите, назовите это депрессией, хотите – хандрой, я встретил свою будущую жену. Тогда, надо сказать, я не догадывался, что именно она – та женщина, которую я так долго учился любить. Она всё делала неправильно: звонила невпопад, громко и долго разговаривала, плакала, когда я исчезал на неделю. Но почему-то это меня не раздражало, а забавляло. Она была младше меня, но тоже далеко не юная, с багажом отношений и привычек. Мне было интересно слой за слоем открывать ее для себя. Она была из другого мира: боролась за место под солнцем, набила синяков и шишек, закалилась, превратилась в ханжу – пилит меня, что я пью много, неправильно питаюсь или часами торчу перед телевизором. Я люблю ее за то, что долго ворчать она не способна, и, если переключить ее внимание и рассмешить, а это я умею, то она забудет, что у меня в руках стакан с виски и что тренировку в спортзале я опять пропустил.

Я понял главное, надо находить маленькие радости во всём и принимать их с благодарностью. Этому я научился у моей жены, и за это я ее люблю.

В доме моих родителей слово «коммунизм» никогда не произносилось. Оно было синонимом дьяволу, абсолютному злу. А моя жена оказалась комсомолкой, коммунисткой. И ее отец был коммунистом, и дед, и оба служили в армии нашего идейного врага. Границы мира, моего мира, расширились. Границы принятия расширились. Я принимаю и уважаю то, что всего пять лет назад было для меня неприемлемым. Мир движется вперед, и я рад, что вместе с женщиной, с которой мне безумно интересно, развиваюсь и я. Она открывает для меня другую культуру, а я, в свою очередь, открываю для нее Америку.

Я долго не верил в семейные отношения. Мои родители ни разу не повысили голос друг на друга, мы с сестрой считали их идеальной парой. Если у них и бывали неприятности, то только из-за нас. Я тогда вообще мало обращал на них внимания, а мысль, что у них не всё ладно между собой, мне никогда в голову не приходила.

И вдруг, когда нам с сестрой было по семнадцать, они развелись. Вот так, однажды, когда мы, развалившись на диване с миской попкорна, смотрели телевизор, отец подсел к нам и абсолютно будничным голосом сказал: «Мы с мамой пока поживем раздельно». Сестра спросила: «Как раздельно? Вы что, разводитесь?» И отец просто сказал: «Да». Набрал горсть попкорна и поднялся наверх, в гостевую спальню. Сказать, что меня огрели обухом по голове – ничего не сказать. Прошло сорок лет, а я до сих пор помню, какой мы с сестрой смотрели канал в тот миг, какое шоу, какой сезон и эпизод.

– Что теперь будет? – спросил я сестру. – Что будет с ними?

– Don't worry, – зевая, сказала она, – they will be ok.

Я так и не знаю, почему они развелись. Они уже давно, больше тридцати лет, живут во вторых браках. Я никогда их не спрашивал о причине. По большому счету, я не хочу знать.

Я встречал жен, изменяющих мужьям, встречал неверных мужей, невест, прибегавших в ночь перед свадьбой к своим бывшим, чтобы «попрощаться» – замужняя жизнь впереди. У меня пропадали кошельки после приятно проведенных ночей с незнакомками из баров, а однажды мою подпись на чеке в пять тысяч долларов подделала женщина, которая жила у меня полгода. Мое доверие к людям истончалось.

Я спросил у бабушки, она прожила сто один год в трезвой памяти: «Ты любила мужа?»

«Ты про которого спрашиваешь? Про дедушку?»

Ах да, я и забыл, что у нее было трое мужей. Точнее, всегда знал, но меня никогда не волновал этот вопрос, пока я сам не задумался о браке.

«Конечно, любила, – уверенно ответила бабушка. – И они меня. Жаль только, что мне пришлось всех троих похоронить».

«Мне бы твою уверенность и выносливость», – позавидовал я бабушке.

Ремарк называл себя и своих ровесников «потерянным поколением». Если в возрасте девятнадцати-двадцати лет проходишь войну, то потом не можешь научиться жить среди нормальных людей, считал он.

Мы были первым американским поколением, кому не нужно было register for the draft[3 - Обязательная постановка на военный учет.].

Ребята старше меня всего на год, успели попасть во Вьетнам. Если бы я родился чуть раньше, я бы всё равно не пошел воевать. Я не могу взять в руки ружье и идти убивать людей, которые не сделали мне ничего плохого.

Мой доктор говорит: «Нет ничего печальнее, чем смотреть на стареющих хиппи. Приходят ко мне на прием в тех же белых рубищах, босиком в любую погоду, с седыми распущенными волосами. Их вечные герлфрендс в тех же длинных юбках, банданах, стягивающих головы. В глазах – добро. И куча болезней. Старые, бедные хиппи».

Я моложе их, но если бы меня послали воевать во Вьетнам, я бы тоже стал хиппи и сел бы с ними на землю перед Белым Домом[4 - Сидячая забастовка 8 августа 1965 года против действий американской армии во Вьетнаме.].

Но иногда мне кажется, что мы с сестрой, мои друзья – «потерянное поколение». Мы так долго жили в свое удовольствие, стараясь ни в коем случае не напрягаться, что, наверное, упустили что-то важное из виду.

Я очень надеюсь, что у меня еще есть время чему-нибудь научиться. Например, верности.

Рассказ фигуристки

Санаторий Прибалтийского военного округа в Пярну был похож на теремок. Деревянный дом с резными ставнями, сложной крышей и круглыми чердачными окнами.

От теремка на пляж вела великолепная аллея высоких и разлапистых елей, которые своими верхушками почти закрывали небо, и на аллее было градусов на десять холоднее, чем вокруг. Приходилось надевать два свитера, чтобы не подхватить воспаление легких.

На пляж ходили, не без этого. Александр чаще, там его ждала команда по преферансу. Баталии заядлых отпускников-преферансистов в основном протекают на пляжах. Он даже загорал только с одной стороны – как сидел за многочасовой игрой, так и чернел наполовину. Рита на пляж ходила реже: очень неудобно было каждый раз натягивать колготки и теплый свитер поверх купальника и дрожать под нежарким, хоть и очень ярким прибалтийским солнцем. Рита любила кондитерские и кофейни. Мама осталась дома, с мужем и дочерью в Эстонию не полетела – уж больно холодно.

Девочке Рите едва исполнилось четырнадцать, но она считала себя продвинутой, крутой и умудренной жизнью барышней. Слушала только заграничную музыку, читала журнал «Иностранная литература», который выписывал папа. В прошлом году родители Риты свозили ее в Москву и Ленинград. Показали все дворцы и поводили по всем доступным музеям. И даже на «Мазепу» в Театр оперы и балета имени Кирова, где партию Кочубея исполнял Борис Штоколов, попали. Поэтому Рита считала, что уже видела и знала все.

Черноморское побережье Кавказа было для Риты вчерашним днем, туда папе путевки давали регулярно, и она уже так обнаглела, что воротила нос: хотелось за границу. Пусть не совсем в настоящую, пусть чуть-чуть, но, в ее понимании, заграницу – в Прибалтику.

В Эстонии было все так, как Рита любила. Сказочные домики и сказочная ратуша из прелестных историй Андерсена и любимых фильмов «Город мастеров» и «Три толстяка». Рок-группы на площадях и пляжах, поющие на непонятном языке, пусть не на английском, как обожаемые Led Zeppelin и Pink Floyd, но и не на русском. Вкусные пирожные и горячий шоколад в малюсеньких кафе, где посетители читали газеты и разглядывали глянцевые журналы, смакуя кофе, отхлебывая из глиняных чашек. Всё-таки Эстония очень отличалась от привычных Сухуми и Сочи с шашлыками, мушмулой, обезьяньим питомником и великолепными магнолиями. А еще в Эстонии было немноголюдно. И это Рите тоже очень нравилось.

В Пярнуском санатории оказались строгие правила: детей старше 14 лет в одну комнату с представителями другого пола не селили. Поэтому папа Риты – Александр – отправился к двум майорам из Алма-Аты, а дочь определили соседкой к молодой женщине, которая приехала в Пярну с мужем, но, так как свободной комнаты для семейной пары не нашлось, то муж проживал с подводниками, ожидая, пока освободится номер на двоих. Молодая женщина, лет 23–24-х, устроилась на кровати у стены, напротив окна. Рите предложили выбрать любую кровать из оставшихся семи.

От соседки на одну ночь Рита услышала необыкновенную новогоднюю историю, и много лет спустя терялась в догадках: правдивый ли был ее рассказ или выдумка.

Света Сорокина родилась в маленьком городке на Урале. Жила с мамой в коммунальной квартире, каталась на коньках, играла во дворе с ребятами в хоккей.

Дальше – как в сказке. Брат соседки по квартире организовал первую в их городе секцию фигурного катания. Так маленькая Света из дворового хоккея попала в фигурное катание. У мамы денег не было ни на что, но оказалось, что Свету поцеловал в темечко спортивный бог. Брат соседки не был суперпрофессионалом, но даже он понял, что девочка – настоящий талант. Соседка помогала во всем: купила хорошие коньки, заплатила за пошив платья для выступлений, и поехала Света на свой первый турнир в Екатеринбург, тогда – Свердловск. И выиграла турнир в своей возрастной группе. О Свете узнали в Москве, перевели в интернат, поставили в пару с подающим надежды мальчиком. Из уральского захолустья Света попала в столицу, в сборную страны, а потом и на международные юношеские турниры. Единственное, что сильно омрачало светлый путь юной фигуристки, был ее рост. Она быстро росла и вскоре переросла партнера. И еще – грудь. Росла грудь. Другие девушки бы радовались, а Свете грудь мешала выполнять двойные тулупы и аксели, а партнеру – еще тяжелее – поддержки.

Московский тренер подыскал Свете другого партнера с простой украинской фамилией типа Шевченко. Мальчик был высок, красив, дедушка – генерал, отец – полковник, мама – театровед. Жили они в огромной пятикомнатной квартире с прислугой на Мосфильмовской.

И начался новый этап в Светиной спортивной карьере – танцы на льду. Света оказалась очень артистичной, чувствовала музыку, у нее были красивые руки. Танцам, поставленным подругой мамы-театроведа – хореографом Большого театра, рукоплескала вся Европа. По оценкам за артистичность Света и ее партнер выиграли чемпионат Европы, а в общем зачете заняли третье место. Это был их дебют на чемпионате Европы среди взрослых. Уже готовились к чемпионату мира, как вдруг грянул гром: Шевченко влюбился. Но не в Свету, а в тоненькую черноволосую девушку с огромными глазами – Марину, тоже фигуристку, которая выступала во втором эшелоне.

Любовь победила. Шевченко навсегда отказался выступать со Светой. Кроме того, Марина была москвичкой и тоже не из простой семьи. К тому же не менее талантливой. Светочку отфутболили в Таллин. Какая разница, думали чиновники от советского спорта, где Свете жить, в каком общежитии. Надо и эстонское фигурное катание поднимать. В Таллине оказался способный мальчик, чьи родители наотрез отказались отпускать его в интернат в Москву. Свету же, голь перекатную, никто не спрашивал: партия сказала «надо», я ответил – «есть!»

Родители таллинского мальчика никуда одного не отпускали. Почти всегда мама присутствовала на тренировках, сопровождала на соревнования. Но однажды она заболела, и юные фигуристы уехали на турнир в Свердловск без нее. Турнир проходил в конце декабря, и тренер решил остаться встречать Новый год там. У него были друзья в Свердловске. Свете разрешили первого января поехать к маме, а ее партнер должен был улететь в Таллин на следующий день. Света с мальчиком остались в гостинице одни. Мальчик открыл шампанское, Света захмелела, и случилось то, что и должно было случиться.

Надо сказать, что у Светы никого до этого не было. А когда бы было? Если с двенадцати лет она жила в интернате, большую часть времени проводила на сборах, тренировках и соревнованиях. Уставала так, что еле доползала до кровати. А еще училась в школе. Ей очень нравился Шевченко, но он был сноб, Свету воспринимал только как партнершу по танцам. Его коробило ее произношение, он ее в лицо называл «деревенщиной», она плакала ночами, но ничего не могла изменить и плыла по течению.

Всё-таки в танцах на льду личная привязанность к партнеру имеет большое значение. В паре с Мариной, на которой Шевченко впоследствии женился, бывший Светин партнер раскрылся совсем иначе. Их танцы были настолько чувственны и эмоциональны, что вскоре пара Шевченко – Марина выбилась на первое место в Союзе, а с середины восьмидесятых они неоднократно брали «Европу», чемпионаты мира, и в конце концов выиграли Олимпиаду.

Как только мальчик слез со Светы и откинулся на подушку, она почему-то заплакала. Торопливо оделась, выскользнула из номера и побежала по коридору. От ее шагов проснулась дежурная на этаже.

– Она посмотрела на меня так брезгливо, да еще плечами передернула, – рассказывала Света, – что я не посмела вернуться в свой номер и выбежала на улицу. Шла и шла по заснеженным тротуарам.

Каждая девочка мечтает о большой любви, и Света мечтала, а получилась какая-то неловкая возня, стыдно как.

Навстречу шла группа парней: «Девушка, почему вы одна? Пойдемте с нами встречать Новый год!». Света проскользнула мимо. От группы отделился парень и пошел рядом с ней. Он заметил, что девушка плакала. И так был внимателен, и хорошие слова ей говорил, и веселые истории рассказы вал, что Света перестала плакать, заулыбалась, даже хохотала над особо смешными пассажами и напрочь забыла, что полчаса назад потеряла невинность и трусливо сбежала от «возлюбленного».