скачать книгу бесплатно
Он подарил мне цветы и после обязательных приветствий и комплиментов сказал просто:
– Извини, но у меня нет денег пригласить тебя куда-нибудь. Зато у меня есть бутылка шампанского, – он показал на пакет. – Предлагаю выпить ее у меня дома. Я живу неподалеку.
Напротив нас переливалась огнями гостиница «Космос». До того дня я видела ее только по телевизору. Построена гостиница была к московской Олимпиаде. Лет десять назад мы еще очень гордились нашей страной.
Я согласилась «познакомиться поближе» у него дома.
– Только адрес напиши мне вот здесь, на этой бумажке. Иначе никуда не пойду.
Он пожал плечами и записал. Я направилась к телефону-автомату.
– Зачем? – удивился он.
– Домой позвоню, – ответила я (кому, господи! Дома, на съемной квартире где-то у станции метро «Первомайская», никто не ждал), – чтоб знали, где искать, если не вернусь.
Он остался возле автомата. Я позвонила подруге и продиктовала адрес, поделилась, что иду по этому адресу на свидание.
– Дура ты, – сказала подруга. – Позвони, когда вернешься домой. Я буду ждать и волноваться.
Я уже слышу ваши возмущенные возгласы: какое легкомыслие, какая безответственность, глупость, короче говоря. И мне нечего вам возразить. Но за столько одиноких месяцев кто-то со мной вдруг заговорил, и я не могла отказаться от шанса изменить свою жизнь. Просто не могла и все.
Да, я смотрела каждый день по телевизору московские криминальные новости, в которых показывали посиневшие, страшные тела девушек, найденных в канализационных люках, неопознанные трупы в подворотнях и расстрелянных братков в иномарках. На дворе – начало девяностых. Разгул криминальных разборок, тысячи нераскрытых убийств и сгинувших навсегда людей.
Но я привыкла доверять людям. А мой новый знакомый всем своим видом и манерами внушал доверие. Хотя при этом он мог запросто оказаться насильником, маньяком или вором. Но не оказался ни первым, ни вторым, ни третьим.
Мы подошли к его дому. Это был один из корпусов в обычном московском дворе, напичканном длинными панельными многоэтажками. Я сверилась с адресом на бумажке. Все правильно. И название улицы, и номер дома, и корпус. Мы поднялись на лифте на девятый этаж. Он открыл дверь квартиры своим ключом. В коридоре нам встретились молодая женщина и ребенок на трехколесном велосипеде, она неприветливо посмотрела на нас и, подтолкнув ребенка, скрылась на кухне.
Он подвел меня к одной из дверей:
– Здесь я живу.
– Это коммунальная квартира?
– Да.
Комната оказалась небольшой. В ней стояла кровать, тумбочка, журнальный столик, кресло и шкаф. Новый знакомый предложил мне снять шубку. Я отказалась и попросила оставить дверь в коридор открытой.
Он пожал плечами:
– Как хочешь.
Из кухни принес два бокала. Открыл шампанское.
– Но прежде, чем мы выпьем за знакомство, я бы хотел, чтобы ты что-то сделала вместе со мной.
Он присел на краешек кровати и открыл тумбочку. Достал жгут, шприц и маленький флакончик с мутной жидкостью.
Глупость в молодости не поддается объяснению. Таких экспериментов над своим телом, душой и судьбой, как в молодости, мы не проводим больше никогда. В зрелом возрасте, прежде чем взобраться на Эверест или украсить/изуродовать тело татуировками, пирсингом и тоннелями, мы задумаемся и обязательно найдем объяснение своим поступкам. В молодости объяснения не требуются. Молодость в смерть не верит. Молодость – безрассудна, именно в это прекрасное время мы совершаем наши самые непоправимые ошибки. Зато приобретаем опыт. «И опыт, сын ошибок трудных…» А если молодость совпадает с развалом страны, когда в одночасье все, что прививали десятилетиями, превратилось в прах, включая мораль и простые истины – не убий, не прелюбодействуй, не пожелай жены, мужа или добра ближнего, – то безрассудство становится нормой жизни. Вместе со свободой передвижений пришла и свобода нравов. Проститутки, наркоманы не удивляли уже никого. Молоденькие любовницы рядом с богатыми стариканами стали символом нового времени, как братки в джипах и малиновые пиджаки.
Даже когда мой новый знакомый закатал рукав своей сорочки, обнажив страшные синяки от уколов на сгибе локтя, я не испугалась, а испытала лишь любопытство, смешанное с брезгливостью. В момент опасности я не испытываю испуга, скорее появляется странное ощущение, что это происходит не со мной. Себя и свои действия я вижу как бы со стороны, и вместо того чтобы бежать, скрыться от опасности, я остаюсь на месте, чтобы посмотреть, а что же будет дальше. И уверенность, что со мной ничего плохого случиться не может, только крепнет.
Он вылил жидкость из флакона в почерневшую алюминиевую плошку, из нагрудного кармана вытащил пакетик с порошком, смешал содержимое пакета с жидкостью и поставил плошку на маленькую электроплитку. Помешивая жидкость в плошке, смотрел на меня не отрываясь. Я выдержала его взгляд, изображая храбрость и безразличие, хотя сердце стучало уже в горле, и мне казалось, что горло пульсирует.
Он умело приладил жгут на предплечье и, помогая себе зубами, с силой затянул. Затем набрал жидкость из плошки в шприц («Боже мой, – подумалось вдруг, – какая антисанитария, тут и СПИД запросто подцепишь») и ловко всадил иглу себе в вену. Жидкость в шприце окрасилась в красный цвет.
Когда-то меня тошнило от вида крови, на меня нападала слабость, спазмы сжимали желудок, черные точки мелькали в глазах, поэтому моя семья – врачи в трех поколениях – решила, что для медицины я не подхожу. Но с годами, пережив рождение дочери и смерть мужа, я уже не была такой нежной.
Он закрыл глаза. Я отвернулась и увидела мальчика на трехколесном велосипеде в проеме двери, он с любопытством смотрел на дядю, открыв рот. Увидев удивленные глаза мальчика, мне почему-то вспомнилось, как однажды наш сосед по ереванскому дому, семнадцатилетний подросток, упал в шахту лифта с шестнадцатого этажа. Он вызвал лифт на своем этаже, двери открылись, а лифт не приехал. Он не заметил, шагнул в пустоту. Как кричал отец, увидев искалеченного сына, но еще живого: «Балик-джан, это Горбачев виноват. Развалили страну, свет то есть, то нет. Коранам ес, балик-джан, цавэт танэм…» В глазах несчастного сына застыло удивление.
Соседи вызвали скорую, и по непонятно каким совпадениям мой папа приехал на вызов: спасать мальчика, которого знал с рождения. Отец умирающего пополз к папе на коленях: «Аствац-джан, бжишку-джан, мерси, ты спасешь его».
Сосед-подросток умер по дороге в больницу.
Мальчик вывел меня из ступора. У меня тоже маленькая дочь, и сейчас она одна. Бабушка и дедушка с ней, но не папа и мама.
Я побежала к входной двери. Незнакомец (я не помню его имени) на удивление резво вскочил с кровати, в два прыжка оказался у двери и преградил мне путь к побегу.
– Что ты хочешь? – спросила я, удивляясь спокойствию своего голоса.
– Чтобы ты попробовала вместе со мной.
– Я не буду. Выпусти меня.
– Нет.
Даже в полутьме коридора было отчетливо видно, как темнеют и растут его зрачки, ему бы лечь и ловить глюки, а не выяснять отношения со мной: будешь – не будешь. Мне на мгновение обидно стало, что он меня совершенно не воспринимает как объект сексуального домогательства. Я вообще не могла взять в толк, зачем он привел меня сюда и чего добивается. Мысли вспышками мелькали в голове:
«Неужели я произвожу впечатление девицы, которую можно затащить в вертеп, чтобы уколоться на пару?»
«Даже сейчас, со странным взглядом куда-то вглубь, он потрясающе красив!»
«Ну почему он оказался наркоманом, блин?!»
– Хочешь, я дам тебе денег? – вдруг спросила я и сама удивилась. – Тебе же нужны деньги на новую дозу.
Он не шевельнулся. Мальчик по-прежнему сидел на своем велосипедике в коридоре и с любопытством смотрел на нас. Я открыла сумочку.
– Смотри, мне вчера выдали зарплату, – я вытащила тоненькую пачку денег и показала ему. – Поделим честно пополам. Половину – тебе, половину – мне.
И протянула ему деньги. И вдруг он засуетился, руки у него задрожали, он, пряча взгляд, схватил деньги, забегал по коридору, натыкаясь на мальчика.
– Где мама? – спросил у него.
– Мама спит на кухне, – серьезно ответил мальчик.
– Она всегда спит после дозы, – объяснил грузин.
– Тетя, дай мне рубль, – попросил мальчик.
Я уже никого не слушала, нащупала замок, рванула дверь на себя. Он закричал мне в спину:
– Подожди, я тебя провожу!
Не помню, как спускалась на лифте, как выбежала из подъезда, совершенно не понимая, где нахожусь и в какой стороне метро. Темно, какие-то тени шатаются у подъезда.
– Направо, здесь направо, – я обнаружила его рядом с собой, он все-таки вышел следом за мной.
Я побежала, уже виднелась широкая улица, по ней проносились машины.
– Останови мне машину, – крикнула я ему.
– Конечно-конечно, – он с готовностью бросился к обочине и вскинул руку.
Сразу остановилась какая-то «тойота».
– Друг, – сказал он, – мою подругу подвезешь, куда она скажет?
– Садитесь, – кивнул мне водитель.
Я устроилась рядом с водителем и уже захлопнула дверь, как незнакомец вдруг протянул водителю в открытое окно мои деньги:
– Это за проезд (грузин же – что бы ни случилось, он должен заплатить за девушку) И повернулся ко мне: – Я тебе позвоню.
– Даже не вздумай, – разозлилась я окончательно, – не забудь, что я знаю, где ты живешь. Я сообщу в милицию, и они накроют ваш притон. Поехали же скорей.
Машина сорвалась с места с визгом, понеслась вперед по ночной Москве. Я видела в боковое зеркало, как он одиноко стоял на тротуаре и (нет, в это невозможно поверить) махал мне рукой.
И я вдруг разрыдалась. Настигло меня всё-таки. Размазывая тушь по лицу, задыхаясь слезами, икая и кашляя, я вылила на водителя всю свою историю одиночества и неудачного свидания.
И знаете, что он мне сказал, когда я замолчала?
Он сказал:
– Я не понимаю: что вы, нормальные славянские девушки, в этих черножопых находите?
У меня аж весь стресс прошел.
– Так я же сама черножопая! – сказала я ему. – Машину останови! Приехали!
– Идиотка, – сказал мне водитель на прощанье. Что есть абсолютная правда.
Пятнадцатый квартал
– Свэта-джан! – кричала маленькая пожилая женщина на весь венский аэропорт, где у нас с мамой была пересадка на вашингтонский рейс.
Мама отодвинула чашку с кофе и завертела головой во все стороны.
– Это Иоланта! Ее прокуренный голос!
– Свэт! – женщина бежала к нам, сильно припадая на правую ногу, как хромая гусыня.
– Иоланта! – мама протянула к ней руки. – Как ты меня узнала? Я совсем седая, волосы десять лет не крашу.
– Свэта-джан, ти такой же красывый! Я твой дочка узнал. Он такой, как ти многа лет поназад. – Иоланта обняла меня. – Помнишь, ты орал под столом, балик-джан (детка)?
– Иоланта, Иоланта! – мама гладила по соломенным волосам своего неизменного «мастера парикмахерского дела», как гордо называл Иоланту папа. – Никого из твоих клиентов не осталась. Ни Розы, ни Вали, ни Римы. Я плохо вижу… А ты по-прежнему выжигаешь свои великолепные черные кудри перекисью? Где ты живешь, Иоланта?
– Я в Бейрут вернулся и пожалел, что Ереван бросил, – плакала Иоланта. – Ти куда летал?
– Я в Америке живу, у дочки.
– Саша тоже?
– И Саши нет…
– Вах, мама-джан! Мой лучший доктор! Нога болит, никто не понимал, а Саша лечил. Я хожу без палка.
– Ты счастливая, Иоланта! Пережила полиомиелит, а твои сестры – нет.
– Свэт, ти помнишь мой квартира в пятнадцатый квартал?
– Еще бы! – счастливо и молодо засмеялась мама. – Там был секретный краник на батарее, и, когда ни у кого не было ни горячей, ни холодной воды, у тебя была. Как держался начес из волос, вымытых водой с ржавчиной из батареи! Неделю! Без лака!
– Я скучал по друзьям, Свэта, я совсем один.
Мама прижала Иоланту к себе.
– И я скучала по тебе! Помню, как приносила из больницы перчатки, чтобы ты берегла руки, но ты упрямо красила клиентов голыми руками, у тебя пальцы всегда были черными.
Иоланта стянула перчатки. Ее пальцы были черными.
– Я бежать на самолет! До свидания, Свэта-джан! – и маленькая женщина с оперным именем нырнула обратно в толпу.
– Из всей семьи она одна выжила, – сказала мама.
– Помню, она рассказывала, что она попала в Армению из Ливана в начале гражданской войны в 76-м году, кажется?
– В 75-м, – поправила мама. – Бейрут был цветущим городом, кто там только не жил, Иоланта рассказывала. И арабы, и персы, и армяне, и европейцы какие хочешь. Иоланта на шести языках говорит…
Мама медленно перечисляла, загибая худенькие пальцы:
– На армянском, фарси, арабском, турецком, русском, французском…
Я катила мамину коляску к выходу на посадку, а перед глазами стоял пятнадцатый квартал и маленькая девочка Вика, такая, какой ее помнила Иоланта…
Добираться до нашего ереванского дома можно было с двух автобусных остановок – с предпоследней и конечной. Предпоследняя была на сто метров ближе, поэтому все, кому было еще чесать пять километров до дома, старались выйти на ней, а не на круге – конечной остановке всего городского транспорта.
«Лав эли, не пять километров, а один или даже меньше!» – это раздаются возмущенные возгласы бывших соседей. Но тогда, миллион лет назад, восьмилетней девочке Вике казалось – пять. А что вы думали? Попробуйте пройти, волоча тяжеленный портфель, от нашего подъезда до автобусной остановки, мимо пяти длинных, многоподъездных домов с маленькими садиками-огородиками, бельем, растянутым на просушку между балконами, поздороваться со всеми соседями, обрасти толпой сверстников, также спешащих на автобусную остановку, чтобы вовремя поспеть в школу, – и вам не только пять, а все десять километров покажутся.
