Величие Пушкина как поэта и человека

Так, Пушкин неутомимо работал, постоянно читал, изучал свои источники, делал выписки, заметки и т. д. «Без постоянного труда нет истинно великаго» – сказал сам поэт. Много времени и труда употребил он на собирание материалов для истории пугачевского бунта и для истории Петра Великого. Поэтическое творчество Пушкина стояло в тесной связи с его учеными занятиями. Как драма «Борис Годунов» основана на историческом изучении эпохи и на изучении сочинений Шекспира, так повесть «Капитанская дочка» стоит в тесной связи с «Историей пугачевского бунта» и т. д. Пушкин своим художественным чутьем ясно понимал, что поэтическое творчество только тогда может быть плодотворным, когда под ним есть научная почва.

И с какою любовию, с каким увлечением отдавался наш поэт любимому труду! Между антологическими стихотворениями его от 1830 года есть одно, под заглавием «Труд», в котором Пушкин выражает то чувство грусти, которое овладевает им по окончании труда, к которому он привязался всей душей, в котором находил так много прелести и наслаждения:

Миг вожделенный настал. Окончен мой труд многолетний.Чтож непонятная грусть тайно тревожит меня?Или, свой подвиг свершив я стою, как поденщик ненужный,Плату приявший свою, чуждый работе другой?Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

Пушкин, с ранней юности «любивший свет и толщу», сумел однако хорошо оценить освежающее влияние «строгого уединения».

Я знал и труд и вдохновенье,И сладостно мне было жарких думУединенное волненье.

В уединении Пушкин как бы перерождался:

Оракулы веков! Здесь вопрошаю вас.В уединеньи величавомСлышнее ваш отрадный глас;Он гонит лени сон угрюмый.К трудам рождает жар во мне,И ваши творческие думыВ душевной зреют глубине.

Остановлюсь еще на одной стороне личности Пушкина – религиозной его настроенности.

Легкое направление поэзии его в первую эпоху и некоторые стихи, в которых он, под влиянием Вольтера и других писателей XVIII века принес дань юношеским увлечениям, были причиною, что на Пушкина стали смотреть как на вольнодумца и безбожника… Эта репутация и доселе держится отчасти. Между тем, внимательное изучение произведений Пушкина открывает, что и в ранней его молодости под видимым легкомыслием и беззаветною веселостию таилось серьезное настроение и строгий взгляд на жизнь. «Душа человека – читаем в статье „Анекдот о Байроне“ – есть недоступное хранилище его помыслов, если сам он таит их, то ни коварный глаз неприязни, ни предупредительный взор дружбы не могут проникнуть в сие хранилище. И как судить о свойствах и образе мыслей человека по наружным его действиям? Он может по произволу надевать на себя притворную личину порочности, как и добродетели. Часто, по какому либо своенравному убеждению ума своего, он может выставлять на позор толпе по самую лучшую сторону своего нравственного бытия: часто может бросать пыль в глаза одними своими странностями». Пушкин, как и Лермонтов, отличался этою особенностию гениальных людей – желанием выставлять на вид свои дурные стороны.

Припомним, что Пушкин-лицеист на выпускном экзамене 9 июня 1817 года читал свое стихотворение под заглавием: «Безверие». Здесь выражается серьезный взгляд юнопш-поэта на веру.

Тогда (при разлуке с миром), беседуя с оставленной душой,О вера, ты стоишь у двери гробовой!Ты ночь могильную ей тихо освещаешьИ, ободренную, с надеждой отпускаешь.Но, други, пережить ужаснее друзей!..Лишь вера в тишине отрадою своейЖивит унылый дух и сердца ожиданье:«Настанет – говорит – назначенно свиданье».

Безверие изображается мрачными красками: оно

По жизненной стезе, во мраке, вождь унылый,Влечет несчастного до хладных врат могилы!

Заметим, что в всегдашней искренности не отказывали Пушкину даже и враги его! В глубине души его смолоду теплилось религиозное чувство. Уклонения его в противоположную сторону были не более как либо мимолетные сомнения, либо юношеские шалости, в которых он в позднейшие годы горько раскаивался.

Могут указать на известное стихотворение его, полное отчаяния «26 мая 1828»:

Дар напрасный, дар случайный,Жизнь, зачем ты мне дана?Иль зачем судьбою тайнойТы на казнь осуждена?Кто меня враждебной властьюИз ничтожества воззвал,Душу мне наполнил страстью,Ум сомненьем взволновал?..Цели нет передо мною,Сердце пусто, празден ум,И томит меня тоскоюОднозвучный жизни шум.

Но этому стихотворению могут быть противопоставлены его же стансы (1830), посвященные митрополиту Московскому Филарету, свидетельствующие, до какой высоты может возвышаться он как христианский поэт:

В часы забав иль праздной скуки,Бывало, лире я моейВверял изнеженные звукиБезумства, лени и страстей.Но и тогда струны лукавойНевольно звон я прерывал,Когда твой голос величавыйМеня внезапно поражал.Я лил потоки слез нежданных,И ранам совести моейТвоих речей благоуханныхОтраден чистый был елейИ ныне с высоты духовнойМне руку простираешь ты,И силою кроткой и любовнойСмиряешь буйные мечты.Твоим огнем душа палима,Отвергла мрак земных сует,И внемлет арфе серафимаВ священном ужасе поэт[3].Твоим огнем душа согрета.Отвергла мрак земным сует.И внемлет арфе ФиларетаВ священном ужасе поэт

Здесь же можно вспомнить и более ранние, менее известные, но также замечательные стихи его:

Ты, сердцу непонятный мрак.Приют отчаянья слепого,Ничтожество, пустой призрак,Не жажду твоего покрова!Мечтанье жизни разлюбя,Счастливых дней не знав от века,Я все не верую в тебя.Ты чужд мысли человека,Тебя страшится гордый ум!..Но, улетев в миры иные,Ужели с ризой гробовойВсе чувства брошу я земныеИ чужд мне станет мир земной!.

Религиозное чувство жило в нем с юных лет и с годами становилось все теплее, и явственнее отражалось в его трудах. В 1826 г. в сельце Михайловском, в стихотворении «Пророк» он высказал, как высоки были его требования от поэта:

Бога глас ко мне воззвал:«Возстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею Моей,И обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей!»

Поэма «И'алуб» (1829-1833) служит выражением овладевшего душою Пушкина религиозного настроения. Путешествие по Кавказу пробудило в нем мысль о необходимости христианской проповеди среди кавказских племен. Поэма рисует нам противоположность чувств любви, прощения и великодушие христианского юноши с суровыми и мстительными страстями дикого горца. По плану поэмы Тазит должен был сделаться потом проповедником христианской веры среди своих соотечественников… Мысль о необходимости христианской проповеди среди кавказских племен высказывается и в «Путешествии в Арзрум» (1829-1835). Для сближения кавказских горцев с Россией «есть – говорит Душкин – средство более (других) сильное, более нравственное, более сообразное с просвещением нашего века: проповедание евангелия; но об этом средстве Россия доныне и не подумала. Терпимость сама по себе вещь очень хорошая, но разве апостольство с ной несовместно? Разве истина дана нам для того, чтобы скрывать ее под спудом? Мы окружены народами, пресмыкающимися во мраке детских заблуждений, и никто еще из нас не думал препоясаться и идти с миром и крестом к бедным братиям, лишенным до ныне света истинного. Так ли исполняем мы долг христианства? Кто из нас, муж веры и смирения, уподобится святым старцам, скитающимся по пустыням Африки, Азии и Америки, в рубищах, часто без обуви, крова и пищи, но оживленным теплым усердием? Какая награда их ожидает? – Обращение престарелого рыбака, или странствующего семейства диких, или мальчика, а затем нужда, голод, мученическая смерть. Кажется, для нашей холодной лености легче, взамен слова живого, выливать мертвые буквы и посылать немые книги людям, незнающим грамоты, чем подвергаться трудам и опасностям, по примеру древних апостолов и новейших римско-католических миссионеров. Мы умеем спокойно в великолепных храмах блестеть велеречием. Мы читаем светские книги и важно находим в суетных произведениях выражения предосудительные. Предвижу улыбку на многих устах. Многие, сближая мои коллекции стихов с черкесским негодованием, подумают, что не всякий имеет право говорить языком высшей истины. Я не такого мнения. Истина, как добро Мольера, там и берется, где попадается… Кавказ ожидает христианских миссионеров». – Выше мы уже приводили мысли Пушкина о значении православия в исторических судьбах славян, о значении духовенства в России и о важности духовного образования.

Религиозное настроение, овладевшее Пушкиным в последние годы его жизни, проявилось в нескольких его произведениях, каковы: «Странник» (1834, – начало поэмы, представляющей переложение с английского; странник после сильной борьбы с привязанностию к своей семье и невзирая на мольбы своих близких, оставляет все, чтобы вступить на «узкий пусть спасенья»); «Молитва» (переложение в стихотворную форму начала молитвы преп. Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего! Дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй мы, рабу Твоему»), «Подражание итальянскому» (1836, о предателе Иуде) и др. Что это было прочное, устойчивое настроение в Пушкине за эти годы, доказательства сему представляют черновые рукописи поэта. Они – говорит Анненков – нам свидетельствуют что Пушкин прилежно изучал повествования Четьи-Минеи и Пролога (эти книги читал он и раньше, в с. Михайловском). Между прочим он выписал из Пролога одно сказание, имеющее сходство с указанным его стихотворением «Странник». «Вложи (диавол) убо ему мысль о родителях, яко жалостию сокрушатися сердцу его, воспоминающи велию отца и матеро любовь, юже к нему имети. И глаголаше ему помысл: что ныне творят родители твои без тебя, колико многую имут скорбь и тугу и плачь о тебе, яко не ведающим им отшел еси. Отец плачет, мать рыдает, братия сетуют, сродницы и ближний жалеют по тебе и весь дом отца твоего в печали есть, тебе ради. Еще же воспоминание ему лукавый богатство и славу родителей, и честь братий его, и различная мирская суетствия во ум его привождаше. День же и нощь непрестанно таковыми помыслами смущаше его яко уже изнемощи ему телом, и еле живу быти. Ово бо от великого воздержания и иноческих подвигов, ово же от смущения помыслов иссше яко скудель крепость его и плоть его бе яко трость ветром колеблема» В другой раз Пушкин переложил на простой язык повествование Пролога о житии преподобного Саввы игумена. Переложение это сохраняется в его бумагах под следующим заглавием: «Декабря 3. Преставление Преподобного отца нашего Саввы, Игумена Святые обители Просвятой Богородицы, что на Сторожех, нового Чудотворца (Из Пролога)».

В «Современнике» 1836 года Пушкин поместил свои отзывы о книгах протоиерея I. Григоровича: «Собрание сочинений преосв. Георгия Конисского, с его жизнеописанием и портретом. 2 части. СПБ. 1835» и князя Эристова: «Словарь исторический о святых, прославленных в российской церквп. СПБ. 1835». Отзыв Пушкина об архиеп. Георгии Конисском весьма сочувственный. «Георгий есть один из самых достопамятных мужей минувшего столетия. После присоединения Белоруссии, Георгий мог спокойно посвятить себя на управление своею епархией. Просвещение духовенства, ему подвластного, было главною его заботою. Он учреждал училища, беспрестанно поучал свою паству, а часы досуга посвящал ученым занятиям. Проповеди Георгия просты, и даже несколько грубы, как поучения старцев первоначальных; но их искренность увлекательна. Протоиерей I. Григорович, издав сочинения великого архиепископа Белоруссии, оказал обществу великую услугу». По поводу книги кн. Эристова Пушкин пишет: «Издатель „Словаря о святых“ оказал важную услугу истории. Между тем, книга его имеет и общую занимательность: есть люди, не имеющие никакого понятия о житии того св. угодника, чье имя носят от купели до могилы, и чью память празднуют ежегодно. Не дозволяя себе никакой укоризны, не можем, по крайней мере, не дивиться крайнему их нелюбопытству».

Друзья поэта – говорит Анненков – утверждают, что в последнее время он находил неистощимое наслаждение в чтении Евангелия и многие молитвы, казавшиеся ему наиболее исполненными высокой поэзии, заучивал наизусть. «Есть книга – говорит Пушкин в 1836 г. в своем отзыве о сочинении Сильвио Пеллико „Об обязанностях человека“, – коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира: из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого незнали бы все наизусть, которое не было бы ужо пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного: но книга сия называется евангелием – и такова её вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром, или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться её сладостному увлечению, и погружаемся духом в её божественное красноречие».

В «Северном Вестнике» за 1893-1897 г.г. печатались весьма любопытные «Записки А. О. Смирновой», в которых центральное место отведено Пушкину. Фрейлина Императрицы, Александра Осиповна Россети, в замужестве Смирнова (ум. 1882 г.), по словам кн. Вяземского, могла бы прослыть «академиком в чепце». Сведения её были разнообразные, чтения поучительные и серьезные, впрочем не в ущерб романам и газетам. Даже богословские вопросы, богословские прения были для неё заманчивы. Профессор духовной академии мог быть не лишним в дамском кабинете её, как и дипломат, как Пушкин или Гоголь, как гвардейский любезник, молодой лев петербургских салонов. Она выходила иногда в приемную комнату, где ожидали ее светские посетители, после урока греческого языка, на котором хотела изучить восточное богослужение и святых отцов… – Известно, что Пушкин убеждал Смирнову записывать все, что ей придется увидеть и услышать замечательного и подарил ей для этого альбом, в который вписал известное стихотворение «В альбом А. О. Россети, 16 марта 1832»:

В тревоге пестрой и бесплоднойБольшего света и двораЯ сохранила взор холодный,Простое сердце, ум свободныйИ правды пламень благородный,И как дитя была добра.Смеялась над толпою вздорной,Судила здраво и светло,И шутки злости самой чернойПисала прямо на бело.

В «Записках А. О. Смирновой» Пушкин изображается серьезно верующим и много рассуждающим о религиозных и философских вопросах. Что к подобным известиям можно относиться с доверием, за это говорит как то обстоятельство, что – как известно – Пушкин сам не раз прочитывал записи её и поправлял их, так и свидетельство Мицкевича, относящееся к эпохе вслед за созданием «Бориса Годунова»: «В разговорах Пушкина, которые становились все более и более серьезными, – говорит Мицкевичь – нередко слышались зачатки его будущих творений. Он любил рассуждать о высоких религиозных и общественных вопросах, о которых и не снилось его соотечественникам». Достоверно известно, что не только в последние годы, но и раньше, в Кишиневе, Одессе и сельце Михайловском Пушкин любил читать Библию… Но вот насколько известий о Пушкине из «Записок А. О. Смирновой». Конечно, известия эти не новы и давно знакомы нам, но в юбилейный день отчего еще раз не вспомнить их?.. В 1836 г. Пушкин вместе с Смирновыми ездил смотреть картину Брюлова «Распятие». В зале, где была выставлена картина, были поставлены часовые Это глубок возмутило Пушкина, как и Смирновых. Смирнова поспорила с мужем, что Пушкин напишет стихотворение на этот случай, потому что, говорила она, когда что-нибудь произведет на него сильное впечатление, ему надо излить его в стихах. Спустя несколько времени, Пушкин у Смирновых прочел свое стихотворение «Когда великое свершалось торжество». «Не могу вам выразить – сказал при сем поэт – какое впечатление произвел на меня там этот часовой, я подумал о римских солдатах, которые охраняли гроб и препятствовали его верными ученикам приближаться к нему».

К чему, скажите мне, хранительная стража?Или распятие – казенная поклажа,И вы боитеся воров или мышей?Иль мните важности придать царю царей?Иль покровительством спасаете могучимВладыку, тернием венчанного колючим,Христа, предавшего послушно плоть своюБичам мучителей, гвоздям и копию?Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбилаТого, чья казнь весь род Адамов искупила,И чтоб не потеснить гуляющих господь,Пускать не велено сюда простой народ?

По поводу этого стихотворения Жуковский сказал нам (пишет Смирнова): «Как Пушкин созрел и как развилось его религиозное чувство; он несравненно более верующий, чем я». Мы запротестовали. «Да, да, я прав, говорил Жуковский, это результат всех его размышлении, это не дело одного чувства, его сердце и его разум вместе уверовали, впрочем он уже в самой первой молодости написал „Пророка“».

В другой раз Барант после одного разговора с Пушкиным сказал Смирновой: «Я и не подозревал, что у него такой религиозный ум, что он так много размышлял над Евангелием». «Религия – говорил Пушкин в беседе с Хомяковым (по записи А. О. Смирновой) создала искусство и литературу, все, что было великого с самой глубокой древности: все находится в зависимости от этого религиозного чувства, присущего человеку так же, как и идея красоты вместе с идей добра… Вез него не было бы ни философии, ни поэзии, ни нравственности».. Невольно припоминаются нам при сем та изумительная сила духа, истинно-христианская кротость и трогательная нежность семьянина, какие Пушкин, конечно под влиянием живого религиозного чувства, проявил на смертном одре!

Анненков, отметив в «Материалах для биографии Пушкина», что обвенчан он был с H. Н. Гончаровой февраля 18 дня 1831 года, в Москве, в церкви Старого Вознесенья, в среду, и что день его рождения был в самый праздник Вознесения Господня, продолжает: «Обстоятельство это Пушкин не приписывал одной случайности. Важнейшие события его жизни, по собственному его признанию, все совпадали с днем Вознесенья. Не задолго до смерти, он задумчиво рассказывал об этом одному из своих друзей и передал ему твердое свое намерение выстроить, современен, в сольце Михайловском, церковь во имя Вознесения Господня. Упоминая о таинственной связи всей своей жизни с одним великим днем духовного торжества, он прибавил: „Ты понимает, что все это произошло не даром и не может быть делом одного случая.“»

Примечательно, что и столетний юбилей А. С. Пушкина падает на канун праздника Вознесения Господня.

Эти совпадения и желание самого Пушкина построить в сельце Михайловском церковь во имя Вознесения Господня подали некоторым нашим публицистам прекрасную мысль, к которой нельзя не присоединиться от всей души, – ознаменовать столетний юбилей Пушкина, кроме монументов и различных благотворительных и просветительных учреждений построением (прибавим от себя – именно в сельце Михайловском, которое ныне приобретено правительством у наследников Пушкина) церкви во имя Вознесения Господня. Сооружение монументов имеет значение для мирской, человеческой славы величайшего русского поэта. Построение же храма Божия и постоянное возношение в нем молитв о Пушкине будет полезно и благоплодно для вечной его славы, для спасения его души.

Сноски

1

Рифме Пушкин посвятил несколько прекрасных стихотворений. Вот одно от 1828 г.

Рифма – звучная подругаВдохновенного досуга,Вдохновенного труда,Ах, ужель ты улетела,Изменила навсегда!Твой привычный, звучный лепетУсмирял сердечный трепет,Усыплял мою печаль!Ты ласкалась, ты манила,И от мира уводилаВ очарованную даль!Ты, бывало, мне внимала,За мечтой моей бежала,Как послушное дитя,То – свободна и ревнива,Своенравна и ленива –С нею спорила шутя

В майской книжке «Мира Божия» (1899; напечатана впервые на русском языке статья Мицкевича о Пушкине, первоначально появившаяся в 1837 г. в французском журнале «Globe», «Ни одной стране – говорит Мицкевич в заключении своей статьи – не суждено более чем один раз произвести человека с такими необыкновенными и в тоже время столь разнообразными дарованиями Пушкин удивлял слушателей своих живостью, ясностию и тонкостью ума. Он обладал феноменальною памятью, строгою логичностию суждений и утонченным»

2

Под ними сам Пушкин разумел 13 стихотворений разнообразного содержания (по собственноручной пометке Пушкина «18-я сербская: Сказка о рыбаке и рыбке». На самом деле это – переделка – и очень близкая – русской народной сказки. Но Пушкину, быть может, известна была и сербская того же содержания) Название «песни западных славян» не совсем точно. Точнее это песни южных или юговосточных славян: сербские, хорватские, черногорские, боснийские и герцеговинские («западными» же славянами принято называть чехов, словаков, поляков и лужичан). Впервые напечатаны в «Библиотеке для чтения» 1835, Сенковского, которым вероятно и придано это не точное обозначение – С 1814 г. стала выходить «Народна сербска веснарица» Вука Стефановича Караджича (все издание из 6 томов, законченное в 1866 г. носить заглавие. «Српске народне njесме») Сербские песни в этом издании произвели большое впечатление, особенно в чисто-литературном мире Германии. Яков Грим в увлечении своем высказывал, что отныне Европа станет учиться по сербски, чтобы наслаждаться прекрасной поэзией. В 1819 г. В. Караджич приезжал в Россию, был избран членом общества любителей российской словесности, получил от императора Николая ежегодную пенсию. Иенский университет возвел его в 1821 г. в степень почетного доктора философии. Контар в своей рецензии сборника сравнивал эпос сербский с эпосом Гомера, перевел несколько песен на немецкий язык и приложил их к своей рецензии. В. Гумбольдт чрез Контара получил выдержки сербской грамматики Мушицкого, а для Гете Мушицкий переводил «Песнарицу» В. Караджича на немецкий язык. Я. Гримм приветствовал каждый том её статьями в «Геттингенскомь ученом указателе», где также сравнивал сербские песни с Гомеровым эпосом (Подробнее – у Пыпина «Первые слухи о сербской народной поэзии» в Вестн. Евр. 1876, № 12 и Пл. Кулаковского «Вук Караджич, М., 1882») В 1827 г. появилось издание Проспера Мериме: «La Guzla ou le choix de poésies illyriques recueillies dans la Dalmatie, la Bosnie, la Croatie et l'Herzegovine» («Гусли, или выбор песен иллирийских, собранных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине») Это – не первая уже мистификация Мериме, – т. е. песни составлены и при том в прозаическом изложении самим Мериме на основании изучения различных источниковь, каковы, книга аббата Фортиса «Viaggio in Dalmazia», 1871 («Путешествие по Далмации»), может быть изустные рассказы славянских путешественников и эмигрантов, собственное изучение народной поэзии славян и т. д. Свою мистификацию сам Мериме два раза раскрывал первый раз в письме к Соболевскому от 18 января 1835 г. (Соболевский, хорошо знакомый с Мериме, по просьбе Пушкина, обращался к нему с вопросом о происхождении или «изобретении странных сих песен») и второй раз в 2-мь издании своих «Гуслей» (1840). Сербская поэзии привлекла внимание Пушкина, и получив в руки сборник сербских песен В. Караджича, наш поэт перевел из него в стихах несколько песен («Соловей», «Сестра и братья», начало «Жалостной песни о благородной Жене Ассана-Аги») и сам составил две песни. «О Георгии Черном» и «Воеводе Милоше». И из книги Мериме Пушкин переложить в стихи несколько сербских песен, одни в форме рифмованного тонического стиха («Бонапарт и Черногорцы», «Вурдалакь», «Конь». «Похоронная песня Магдановича»), другие в формах народной-эпической поэзии («Видение короля», «Янко Марнавич», «Битва у Зоницы Великой», «Феодор и Елена», «Влах в Венеции», «Гайдук Хризичь». «Марко Якубович»). Заметим, что английские и немецкие писатели (напр. Боуринг и Гергарть) также переводили пьесы из «Гуслей» Мериме, даже не сомневаясь в их подлинности – Пушкин, как известно, один из первых на Руси занимался собиранием русских народных песен. И И. Киреевский в предисловии к своему «Собранию народных песен» говорит, что Пушкин еще в самом начале ею предприятия доставил ему замечательную тетрадь песен, собранных им в псковской губернии. Пушкин собирал также песни о Стеньке Разине.

3

По другому варианту последняя строфа стансов читается так.