скачать книгу бесплатно
– Вы влюблены в миссис Дэвидсон?
Я выпрямился, пораженный.
– Нет, – ответил я.
– Но вы живете у нее?
– Я живу у них в семье, – уточнил я.
– Почему?
– У меня нет своего дома в Англии. Когда я познакомился с Биллом Дэвидсоном, он как-то пригласил меня провести у него уик-энд. Мне у них очень понравилось, и, по-моему, я им тоже понравился. Во всяком случае, они меня стали часто приглашать к себе, пока наконец Билл и Сцилла не предложили: пусть их дом будет моей штаб-квартирой. Я каждую неделю провожу вечер-другой в Лондоне.
– Давно вы живете у Дэвидсонов?
– Около семи месяцев.
– Ваши отношения с майором Дэвидсоном были дружескими?
– Да, очень.
– А с миссис Дэвидсон?
– Да.
– Но вы не влюблены в нее? – повторил Лодж.
– Я чрезвычайно привязан к ней. Как к старшей сестре. – Я изо всех сил подавлял свой гнев. – Она старше меня на десять лет.
Лицо Лоджа вполне отчетливо говорило, что возраст тут роли не играет. Я был уверен, что констебль в углу записывает каждое мое слово.
Я взял себя в руки и спокойно сказал:
– Она была безумно влюблена в своего мужа, а он в нее.
У Лоджа искривились уголки рта. Он казался удивленным. Затем он зашел с другой стороны.
– Насколько я понимаю, – сказал он, – майор Дэвидсон был лучшим жокеем-любителем страны в скачках с препятствиями?
– Да.
– А вы год тому назад оказались вторым после первого же вашего скакового сезона в Англии?
Я уставился на него.
– Для человека, который двадцать четыре часа назад вряд ли вообще знал о существовании скачек с препятствиями, вы явно делаете успехи.
– Вы были вторым после майора Дэвидсона в списке жокеев-любителей за последний год? И вы, вероятно, так и оставались бы вторым. А теперь, когда майора Дэвидсона не стало, вы, очевидно, будете возглавлять этот список?
– Да, то есть надеюсь, – согласился я. Обвинение было совершенно откровенным, но я не собирался без прямого повода кричать о своей невиновности. Я ждал. Если это намек, что я собирался искалечить или убить Билла, чтобы завладеть его женой, или призовым местом на скачках, или тем и другим, то пусть Лодж первым раскроет рот.
Но он этого не сделал. Прошла целая минута. Я сидел молча.
Лодж усмехнулся:
– Ну, тогда все, мистер Йорк. Сведения, которые вы нам дали вчера, и ваши сегодняшние ответы будут напечатаны вместе, и я буду признателен, если вы их прочтете и подпишете.
Полисмен с тетрадью встал и вышел в другую комнату.
Лодж сказал:
– Допрос у следователя в четверг. Вы понадобитесь как свидетель, а миссис Дэвидсон – для опознания трупа. Мы ей сообщим.
Он стал задавать мне вопросы по поводу скачек с препятствиями, те самые вопросы, которые задают в обычных разговорах, а тем временем мои показания были отпечатаны. Я внимательно прочел и подписал их. Все было записано аккуратно и совершенно точно. Я представил себе, как эти странички будут подшиты к другим показаниям в чистеньком скоросшивателе Лоджа. Каким толстым станет этот скоросшиватель, пока Лодж отыщет убийцу Билла Дэвидсона!
Если отыщет когда-нибудь.
Он встал и протянул мне руку, я пожал ее. Он мне нравился. Я хотел бы знать, кто заставил его выяснять, не я ли организовал убийство, о котором сам же сообщил.
Глава 3
Через два дня я скакал в Пламптоне.
Полиция вела следствие очень скрытно, и сэр Кресвелл также не распространялся об этом деле, так что у весов никто из жокеев не строил догадок по поводу смерти Билла Дэвидсона. Не было никаких слухов или сплетен.
Я погрузился в обычную суету скакового дня с мелкими столкновениями среди жокеев, переодевавшихся в тесной комнате, с грубыми шутками, с хохотом, с толпой мерзнущих полуодетых людей, окруживших раскаленную докрасна печурку с пылающими углями. Клем дал мне брюки, кальсоны, желтую нижнюю сорочку, свежий воротничок и нейлоновые чулки. Я разделся и надел все, что полагается для скачки. На нейлоновые чулки (как всегда, со спущенными петлями) легко скользнули мягкие, плотно обтягивающие ногу скаковые сапоги. Потом Клем вручил мне мои скаковые «цвета» – толстый шерстяной камзол в кремовую и кофейную клетку и коричневую сатиновую шапочку. Он завязал мне галстук. Я надел камзол, а шапочку натянул на шлем.
Клем спросил:
– Сегодня у вас будет только один заезд, сэр?
Он вытащил два толстых резиновых кольца из глубокого кармана своего фартука и надел их мне на запястья. Это делается, чтобы ветер не задирал рукава камзола.
– Да, – ответил я, – насколько мне известно. – Я всегда надеялся на лучшее.
– Может, одолжить седло полегче? Похоже, вы перебрали с весом.
– Нет, – сказал я. – Я хотел бы сидеть в собственном седле. Я сначала пойду с ним на весы и посмотрю, сколько у меня лишнего.
– Как вам угодно, сэр.
Я пошел в весовую с Клемом, захватив свое шестифунтовое скаковое седло с привязанными к нему подпругой и кожаными стременами. Общий вес вместе со шлемом, болтающимся где-то у меня на затылке, оказался десять стонов[1 - Один стон равен 6,35 кг. – Здесь и далее примеч. переводчиков.] и шесть фунтов, что было, по мнению судей, на четыре фунта больше, чем полагалось для моей лошади.
Клем взял седло, а я положил на скамейку мой шлем.
– Кажется, у меня лишний вес, Клем, – сказал я.
– Верно. – И он побежал обслужить кого-то еще.
Я, конечно, мог сбросить лишнее, взяв седло веса почтовой марки и переодевшись в шелковый свитер и «бумажные» сапоги. Но я скакал на своей собственной лошади и старался для себя самого, а моя лошадь была костлявая, и я мог натереть ей ребра слишком маленьким седлом.
Безнадежный – гнедой мерин-пятилетка – был моим новым приобретением. Через год-другой из него, судя по всему, мог получиться отличный стиплер, а пока я брал его на скачки с препятствиями для новичков, чтобы он мог приобрести опыт, в котором отчаянно нуждался. Его ненадежность как прыгуна заставила Сциллу накануне вечером упрашивать меня, чтобы я не скакал на нем на пламптонском ипподроме, где неосторожных подстерегает множество ловушек.
Сцилла попробовала обойтись без снотворного, и в невыносимом напряжении она то сердилась, то принималась умолять меня:
– Не надо, Алан! Не нужна тебе эта скачка для новичков в Пламптоне. Ты сам знаешь, твой проклятый Безнадежный действительно ненадежен! Тебя же никто не заставляет, ну зачем ты это делаешь?
– Просто мне это нравится.
– Нет на свете лошади, которой до такой степени подходило бы ее имя! – проговорила она печально.
– Научится, – сказал я, – конечно, если я дам ему возможность учиться.
– Пусть скачет кто-нибудь другой, прошу тебя!
– Какой смысл держать лошадь, если на ней станет ездить кто-то другой? Я же для того и приехал в Англию, чтобы участвовать в скачках.
– Ты убьешься. Так же как Билл. – И она стала плакать, беспомощная и обессиленная.
– Не убьюсь. А если бы Билл погиб в автомобильной катастрофе, ты бы не позволила мне водить машину? В скачках с препятствиями не больше и не меньше риска, чем в езде на автомобиле. – Я помолчал, но она продолжала плакать. – На шоссейных дорогах гибнет в тысячу раз больше людей, чем на ипподроме, – сказал я.
После этого дурацкого заявления она немного успокоилась, но язвительно указала мне на разницу в числе людей, водящих машины и участвующих в скачках.
– Считаные единицы гибнут на скачках с препятствиями, – начал я снова.
– Но Билл погиб!
– Один человек из сотни за год.
– После Рождества это уже второй.
– Да. – Я осторожно посмотрел на нее. В ее глазах еще стояли слезы. – Скажи мне, Сцилла, у него не было неприятностей последнее время?
– Почему ты спрашиваешь? – Мой вопрос поразил ее.
– Были неприятности?
– Нет, никаких.
– Он не был чем-нибудь обеспокоен? – настаивал я.
– Нет. А тебе показалось, что он был чем-то обеспокоен?
– Нет, – сказал я. И это была правда. До самого своего падения Билл оставался таким же, каким я его всегда знал, – веселым, уравновешенным, положительным. Он был счастливым обладателем красивой жены, троих очаровательных ребятишек, помещичьего дома из серого камня, порядочного состояния и лучшей в Англии лошади для скачек с препятствиями. Счастливый человек. И сколько я ни рылся в памяти, я не мог припомнить ни малейшего искажения этого образа.
– Тогда почему же ты спрашиваешь? – Сцилла посмотрела мне прямо в глаза.
Я рассказал ей, как мог осторожно, что падение Билла не было обычным несчастным случаем. Я сказал ей о проволоке и расследовании, проводимом Лоджем. Она сидела пораженная, окаменевшая.
– О нет! – воскликнула она. – Нет, нет, этого не может быть!
И теперь, в весовой на пламптонском ипподроме, я видел ее испуганное лицо. Она больше не возражала против моего участия в скачках. То, что я рассказал ей, вытеснило у нее из головы все другие мысли.
Тяжелая рука легла мне на плечо. Я хорошо знал ее. Это была рука Пита Грегори, скакового тренера, дородного мужчины примерно шести футов ростом, начинавшего уже толстеть и лысеть, но в свое время, как мне говорили, самого великого человека, когда-либо вдевавшего ногу в стремя скакового седла.
– Привет, Алан, мой мальчик, рад тебя видеть! Я уже заявил тебя с твоим гнедым на второй заезд.
– Ну как он? – спросил я.
– Порядок. Правда, еще слабо тренирован. – Безнадежный стоял в его конюшне всего месяц. – Я бы на твоем месте не стал его особенно гнать в гору на первый раз, а то он выдохнется еще до финиша. Понадобится немало времени, пока от него можно будет ждать чего-нибудь путного.
– Хорошо, – согласился я.
– Пойдем поговорим. Мне надо тебе кое-что сказать. – Он подтянул повыше ремешок от бинокля, висевшего у него на плече.
Мы вышли через ворота на скаковую дорожку и попробовали почву каблуками. Они уходили в землю на дюйм.
– Неплохо, если учесть, сколько снегу здесь стаяло две недели назад, – сказал я.
– Тебе будет мягко падать, – заявил Пит со своим примитивным юмором.
Мы поднялись до ближайшего препятствия. Сторона, где лошади приземлялись, казалась слишком податливой, но мы знали, что почва на другом конце ипподрома осушена лучше. Все было в порядке.
Внезапно Пит спросил:
– Ты видел, как грохнулся Адмирал в Мейденхеде? – Он сам, когда это случилось, был в Ирландии, покупал там лошадь и только что вернулся.
– Да. Я был примерно на десять корпусов позади него, – ответил я, глядя вдоль скаковой дорожки и стараясь сосредоточиться на том, как расположены препятствия.
– Ну?
– Что «ну»?
– Что случилось? Почему он упал? – В голосе Пита появилась настойчивость, которую трудно было ожидать при таких обстоятельствах. Я взглянул на него. В его серые, неулыбающиеся, изучающие глаза. Подчиняясь какому-то непонятному инстинкту, я притворился, что ничего не знаю.
– Просто упал, – сказал я. – Когда я брал это препятствие, Адмирал лежал на земле, а Билл под ним.
– Выходит, Адмирал неправильно взял барьер? – произнес Пит испытующе.
– Этого я не видел. Должно быть, он зацепился за верхний край барьера. – Это было достаточно близко к истине.
– А не было там чего-нибудь еще? – Глаза Пита глядели так пронзительно, словно старались проникнуть в мой мозг.
– О чем это ты? – Я уклонился от прямого ответа.
– Да так. – Его напряженное ожидание исчезло. – Ну, если ты ничего не видел…
Мы повернули назад. Мне было неприятно, что я не сказал Питу правды. Но уж слишком настойчивым и настороженным он выглядел. Конечно, я был убежден, что Пит не такой человек, чтобы рискнуть искалечить лошадь, а уж тем более собственного друга, но почему он так явно обрадовался, когда поверил в то, что я ничего не заметил?
