Страсти в нашем разуме. Стратегическая роль эмоций

скачать книгу бесплатно

Предположим, что доля сотрудничающих в популяции – 90 %. Не заплатив за проверку, сотрудничающий будет иметь дело с другим сотрудничающим 90 % времени, с предателем – только 10 %. Его выигрыш, таким образом, будет в среднем составлять (0,9 ? 4) + (0,1 ? 0) = 3,6. Поскольку это больше, чем чистый выигрыш в 3 единицы, который он получил бы заплатив за проверку, ясно, что лучше не платить.

Теперь предположим, что доля сочувствующих в популяции не 90, а 50 %. Если наш сочувствующий не платит за проверку, его шансы столкнуться с предателем 50 на 50. Его средний выигрыш будет составлять всего 2 единицы, или на 1 единицу меньше, чем если бы он заплатил за проверку. При таком раскладе ему, очевидно, лучше заплатить за проверку.

Цифры в этом примере предполагают «точку безубыточности», когда доля сотрудничающих в популяции – 75 %. В этом случае сотрудничающий, не заплативший за проверку, имеет 75 % шансов получить выигрыш в 4 единицы и 25 % шансов получить нулевой выигрыш. Его средний выигрыш, таким образом, 3 единицы, такой же, как если бы он заплатил за проверку. Когда доля сотрудничающих в популяции ниже 75 %, ему всегда лучше заплатить за проверку; а когда доля сотрудничающих выше 75 %, для него всегда лучше за нее не платить.

С учетом этого правила мы теперь можем сделать некоторые предположения, как популяция будет развиваться со временем. Когда доля сотрудничающих в ней ниже 75 %, все сотрудничающие будут платить за проверку и получать выигрыш в 3 единицы, сотрудничая друг с другом. Не в интересах предателей нести эти расходы, потому что прозорливые сотрудничающие все равно не станут с ними взаимодействовать. Предателям ничего не останется, как взаимодействовать друг с другом и получать выигрыш всего в 2 единицы. Таким образом, если мы начинаем с доли сотрудничающих в популяции ниже 75 %, сотрудничающие будут получать более высокий средний выигрыш, что означает, что их доля в популяции будет расти.

В популяциях, состоящих из более чем 75 % сотрудничающих, ситуация обратная. Теперь нет смысла платить за проверку. Сотрудничающие и предатели будут, таким образом, взаимодействовать случайно, что означает, что у предателей будет более высокий средний выигрыш. Это различие в выигрышах, в свою очередь, будет вести к тому, что доля сотрудничающих в популяции будет сокращаться.

Для величин, предполагаемых в этом примере, средние графики выигрышей для двух групп представлены на рис. III.4. Как отмечалось, прямая сотрудничающих проходит выше прямой предателей для доли менее 75 %, но ниже – для более высоких долей. Резкий разрыв в прямых предателей отражает тот факт, что слева от 75 % все сотрудничающие платят за проверку, тогда как справа от 75 % – никто. Как только доля сотрудничающих в популяции превышает 75 %, предатели неожиданно получают доступ к своим жертвам. Правило эволюции, напомним, в том, что более высокие относительные выигрыши ведут к росту соответствующей доли населения. Это правило ясно показывает, что в данном примере популяция придет в равновесие на цифре 75 % сотрудничающих.

Однако в этих 75 % нет ничего волшебного. Если бы, например, цена проверки была выше 1 единицы, доля сотрудничающих в популяции была бы меньше. Сокращение выигрыша, когда сотрудничающие объединяются друг с другом, возымела бы такое же действие на равновесие долей населения. Суть этого примера в том, что, когда есть затраты на проверку, будет создаваться давление, которое подтолкнет популяцию к какому-то устойчивому смешению сотрудничающих и предателей. Как только это смешение в популяции установится, члены обеих групп будут иметь один и тот же средний выигрыш и потому будут иметь равные шансы на выживание. Иными словами, есть экологическая ниша для обеих групп. Этот результат резко противоречит традиционному социобиологическому результату, согласно которому выживает только оппортунизм.

Рис. III.4. Средний выигрыш с затратами на проверку

Требуются врожденные способности?

В соответствии с моделью обязательства, сохранение надежности отчасти следует из тенденции к восприимчивости к культурному облучению. В этом отношении она ничем не отличается от истории, которую рассказывают критики биологической модели, настаивающие на том, что культура – единственное объяснение человеческого альтруизма. Однако, как мы видели в главе II, версия критиков сталкивается с препятствием, когда требуется объяснить случай людей, невосприимчивых к культурному принуждению. В частности, она не объясняет, почему эти люди в конечном счете не добились полного господства. А поскольку мы знаем, что таких людей множество, это существенная трудность.

Если мы хотим объяснить альтруизм в рамках совершенно материалистической модели, восприимчивости к культурному обучению недостаточно. Чтобы поведенческие предпочтения помогали решать проблему обязательства, напомним, главное – чтобы другие были способны разглядеть их в нас. Легко себе представить, что культурное обучение воспитало в нас нравственное чувство. Но уже далеко не ясно, как оно могло само по себе объяснить румянец или какие-то другие внешние симптомы чувства.

К традиционной истории о роли культуры мы должны, таким образом, добавить некоторый механизм, посредством которого человек, интернализировавший культурный посыл, становится внешне отличным так, что хотя бы отчасти не поддается целенаправленному контролю. В случае физических симптомов, например, румянца, трудно понять, как такой механизм может быть полностью небиологическим. Критики биологического подхода могут продолжать настаивать, что это чистая случайность, что честный человек краснеет, когда лжет. В самом деле, в главе VI мы увидим, что многие симптомы эмоционального возбуждения, возможно, возникли из-за причин, независимых от их роли сигналов о намерении. Но если альтруистическое поведение должно получать материальное вознаграждение, как это предусмотрено моделью обязательства, то по крайней мере какой-то биологический симптом, случайный или неслучайный, представляется необходимым.

Нравственные чувства побуждают нас вести себя определенным образом – так вращающийся гироскоп тяготеет к тому, чтобы поддерживать первоначальную ориентацию. В размышлениях о различии роли природы и роли культуры мне показалась полезной метафора, позволяющая представить, что роль природы – наделить нас способностью, которая очень напоминает гироскоп в положении равновесия; а роль культуры – раскручивать его и устанавливать его ориентацию. Без любой из этих ролей обойтись нельзя.

Значение сочувствия

Если бы перспектива неприятного чувства вины была единственным фактором, удерживающим от обмана, нам бы пришлось задуматься, как же можно распознать в человеке чувство вины. Логическая трудность состоит в том, что, если наличие этой способности и есть то, что мешает людям обманывать, тогда люди, у которых она есть, никогда не будут иметь возможности продемонстрировать ее симптомы. Следовательно, чтобы модель обязательства все-таки могла более убедительно объяснить, как же выживают честные люди, требуется ввести в нее какой-то эмоциональный предвозвестник чувства вины.

Естественным кандидатом кажется сочувствие. Чтобы поступок, наносящий вред другому человеку, вызывал чувство вины, необходимо, чтобы мы испытывали хотя бы какое-то сочувствие к жертве. Французский крестьянин, солгавший, когда нацист спросил у него, не прячутся ли евреи у него в погребе, например, не испытывал чувства вины, потому что он не сочувствовал человеку, которому навредил своей ложью.

Если наличие сочувствия – надежный признак способности испытывать чувство вины, тогда можно выявлять надежных людей, используя симптомы не вины, но сочувствия. Действительно, многие люди сообщают именно об этом как об основе своих предсказаний в мысленном эксперименте, обсужденном в главе I (где, напомним, задача состояла в том, чтобы подумать о ком-то, кто вернет потерянный конверт с 1000 долларов).

Роль силы чисел

Важной силой, стоящей за появлением неоппортунистического поведения в модели обязательства, является сила чисел – «экономия от масштаба», если говорить на языке экономической теории. Если бы двое не могли производить более эффективно, чем один, то не было бы причины подвергаться риску быть обманутым в ходе интеракции с другим человеком. Равно как не было бы причин тратить силы на споры о разделе результатов коллективных трудов. Было бы гораздо проще просто работать вместе.

Проблема брака, возможно, – самый яркий пример преимуществ, которые дает специализация. Человек, действуя в одиночку, не сможет преуспеть в обзаведении семьей.

Среди обсужденных проблем обязательства проблема сдерживания меньше всего зависит от существования экономии от масштаба. Но эта экономия влияет даже на нее. Сдерживания никогда бы не потребовалось, если бы мы могли практически полностью изолировать себя от контактов с другими людьми. Экономия от масштаба, однако, – веская причина избегать изоляции. Чтобы воспользоваться ее преимуществами, мы должны участвовать в социальном взаимодействии. Чем теснее мы взаимодействуем, тем больше возникает возможностей для хищничества и тем сильнее наша потребность в эффективной стратегии сдерживания.

Это не значит, что мстительные люди будут всегда в выигрыше при наличии экономии от масштаба. Было бы очевидной ошибкой утверждать, например, что Хэтфилдам и Маккоям было лучше от нравственного чувства, принуждавшего их мстить. Но идея в другом. Скорее, я хочу сказать, что люди, наделенные таким чувством, в среднем могут быть успешнее людей, лишенных его. Потенциальная польза от чувства – его способность сдерживать агрессию. Когда это работает, люди с чувствами, очевидно, оказываются успешнее. Когда не работает, как с Хэтфилдами и Маккоями, они оказываются менее успешными. Как выяснилось, обеим семьям было бы лучше покинуть поле боя, когда был сделан первый выстрел. Но это не означает, что будет лучше, если люди будут рождаться без склонности к чувству мести.

Социолог Джек Уэллер замечает, что уровень преступности в Аппалачах очень низок, что он приписывает «нежеланию горцев делать что-либо, что их соседи сочтут за вмешательство в их жизнь или что как-то иначе может вызывать проявления злой воли»[46 - Weller J.E. Yesterday’s People: Life in Contemporary Appalachia. Lexington: University of Kentucky Press, 1965 (цит. по: Banfield E. Here the People Rule. N.Y.: Plenum, 1985. P. 278).]. Учитывая живую память о Хэтфилдах и Маккоях, легко себе представить источник этого нежелания. Для нас важно то, что отсутствие виктимизации со стороны собственных соседей выгодно. При условии, что вспышки ярости, которые сдерживают подобную агрессию, испытываются не слишком часто, они и в самом деле могут оказаться очень полезными.

Похожим образом обстоит дело в случае спасательных операций с риском для жизни. Было бы абсурдно утверждать, что Курански, Шульц и Бенфорд добились большего успеха благодаря своему порыву помочь женщине на стоянке в Манхэттене. Но опять-таки моя идея не в этом. Выигрыш, если таковой имеется, в том, что эти люди внешне отличаются – и более привлекательны – для других, что ставит их в лучшее положение при получении материальных выгод от социального сотрудничества. Таким образом, как и в примере со сдерживанием, быть человеком с сильной эмпатией – это плюс. Если вдруг возникнут обстоятельства, когда потребуется спасать кого-то, вы, возможно, проиграете. В противном случае вы выиграете. Мы любим сострадательных людей и чаще склонны им доверять. Если акты спасения, мотивированные чувством эмпатии, не так уж часты, подобные чувства, очевидно, могут оказаться полезными.

Нравственные чувства не могли бы, однако, возникнуть в модели обязательства, если бы в человеческих взаимодействиях не наблюдалось существенных эффектов экономии от масштаба.

Замечание о рациональном поведении

Представление, что моральные чувства могут решать проблему обязательства, помогает прояснить некоторые двусмысленности, касающиеся того, что значит вести себя рациональным образом. В философской литературе различаются по крайней мере две теории рационального поведения[47 - См., например: Parfit D. Reasons and Persons. Oxford, Eng.: Clarendon, 1984.]. В так называемой теории текущей цели рациональность считается эффективным преследованием тех целей, которые человек ставит себе в процессе принятия решения и действия. Например, человек, который воздерживается от обмана из-за чувства вины, по этим стандартам будет считаться рациональным, даже если нет вероятности, что его обман будет раскрыт.

По той же самой логике, однако, человек, который выпил цианид, потому что испытывал непреодолимое желание это делать, тоже считался бы рациональным в соответствии с теорией текущей цели. Очевидный недостаток этой логики в том, что она позволяет считать рациональным практически любое поведение, просто утверждая, что человек его предпочитает.

Вторая теория рациональности, «теория эгоистического интереса», пытается обойти эту проблему. Она утверждает, что поступок рационален, если он эффективно способствует достижению интересов совершающего его человека. Согласно теории эгоистического интереса, действие человека, который воздерживается от обмана, когда обман может сойти ему с рук, даже если он мотивирован нравственными чувствами, – считается иррациональным.

Ирония, однако, состоит в том, что версия эгоистического интереса позволяет нам сказать, что эгоистический человек вполне может стремиться к мотивации как раз нравственными чувствами (опять-таки при условии, что их наличие распознается другими людьми). Он может даже предпринимать целенаправленные шаги, чтобы увеличить вероятность развития у себя этих чувств. (Он, например, может присоединиться к какой-то церкви или искать случая попрактиковаться в честности.) Как только он приобретет эти чувства, поведение, которое они вызывают, конечно, официально по-прежнему будет относиться к категории иррационального по стандартам эгоистического интереса. Но модель обязательства может помочь нам понять, почему такое поведение, рациональное оно или нет, может стать широко распространенным.