Полная версия:
Песнь крысолова
– Тихо, Родика. Тише. Тише…
Мама с папой растеряно переглядываются в воцарившимся молчании.
– Может, и впрямь не так назвали, – нервно хихикает папа.
– Значит, назовем, как хочет Санда… – растерянно произносит мама.
Родика медленно сучит ножками и больше не плачет. Смотрит на всех с прежней серьезностью, и только Санда видит брезжущее в кромке радужки недетское довольство.
Жила-была девочка, которая очень хотела маленькую сестричку, и вот она появилась. Но все, что произошло в этой семье после, Санда никогда не загадывала.
Возможно, того пожелала Родика.
* * *Просыпаюсь в десять от того, что сквозь штору пробивается свет и режет глаза. Стоило бы заколотить окна насовсем.
Я вернулась около трех ночи. Вертекс свел меня с пушечным дилером. Они все прибывают в клуб после полуночи. Чтобы не выбираться наружу, торчала в закрытом кабинете, в сотый раз читая дело Михи и прокручивая в голове сцену в школьном дворе.
Я кромсала ее на кадры, как дурной кинофильм, пытаясь понять, в каком из них мера гнусности достигла наивысшей отметки. Михи-выродок. Улюлюкающая толпа. Запись видео с издевательствами. Благообразный герр, ждущий своего ребенка и равнодушный к жестокости над чужим.
На эмоциональном уровне меня это мало задело. Я не испытывала глубокого сострадания к Юсуфу, потому что он лучше меня знает законы своих джунглей. Скорее пыталась сопоставить эти уродливые картины друг с другом, чтобы понять, откуда берется конгломерат насилия и высоких технологий.
Это невольно отматывало меня назад – уже к своему кинофильму.
«Думаешь, раз тебя удочерили немцы, ты сама как мы?»
Поведение Юсуфа было мне понятно. Когда травят со всех сторон, перестаешь сопротивляться. Погружаешь истинное «я» в заморозку и обещаешь, что откроешь его позже, когда мир будет добрее.
Но из года в год он только злее. Говорят, надо просто вторую щеку подставить – но однажды бить уже будет нечего.
Я укусила Биргит, которой не давало покоя мое происхождение. Очень сильно. В район ключицы. У нее на всю жизнь остался шрам от моих зубов. А у меня – справка от психиатра, но кому она нужна в «Туннеле». Я сама тут всем справки выдала бы…
К полуночи, устав от собственных мыслей и бесконечных флешбэков, я вернулась в главный зал. Неоновый свет и техно-бит вокруг растворяли личность и воспоминания. На высоких децибелах ты свободен от самого себя. Вертекс огребал комплименты у бара, мешая дикие коктейли и козыряя гендерными шуточками.
Дилер подошел сначала к нему, затем мы ушли в кабинет и около часа обсуждали потенциальное дело. Это был помятый парень с клочковатой щетиной: его так и хотелось побрить полностью. Не люблю непроработанные детали. Но говорили мы об оружии.
– Что популярно? Интересуют короткоствольные.
– «Кольт». «Глок». «Смит-вессон». «Браунинг». «Вальтер». Что нужно конкретно?
– Пока не знаю. Мне важны условия. Это не покупка.
– Вертекс сказал. Но в долг оружие не даю, даже под залог. Либо ты берешь пушку, либо расходимся.
Я торговалась с ним еще полчаса. Имя мадам Шимицу его насторожило, но он работал на своего дилера, и у них свои правила. Сошлись на том, что я куплю у него пушку, которую закажу. Если что, он может выкупить ее обратно за полцены.
Мы обменялись контактами. Я вернулась и отключилась. Снился хнычущий Юсуф и ржущий Михи с водяным пистолетом в руках, который стрелял блестками… Под утро из полутьмы вынырнуло лицо Вертекса и раздался его отчетливый шепот:
«У тебя собачья жизнь. Стань уже человеком…»
«Философ гребаный…» – хотела сказать я, но проснулась.
И вот утро, которое я обычно пропускаю.
Задергиваю шторы плотнее, сна уже ни в одном глазу, и отправляюсь на кухню приготовить кофе. В руках тут же оказывается телефон. Раз встала, надо работать.
Михи предложит сделку Осам, торговец дурью. Я не собираюсь безвкусно подсаживаться к этому шкету в метро и распахивать пальто, в котором сверкает целый арсенал, как предписывают стереотипы. Он не увидит меня вообще, хотя с детьми я все делала сама. Но тут особый случай.
На Осама, как и любого мелкого дилера, выйти легко, если узнать, кто контролирует район. Большинство их наркоторговцев подотчетны кому-то в «Туннеле». Разумеется, не все схвачено, и, если это независимая от нас группировка, надо будет найти коммуникатора.
Пишу главному «грибнику» «Туннеля» по прозвищу Король Пик. Очередное долбанутое имечко: иногда кажется, я в какой-то постготической пьесе, вдохновленной вырождающимися субкультурами.
Короля Пик легче всего достать через WhatsApp.
«Это Санда, – отбиваю слегка онемевшими пальцами: отлежала во время сна. – Нужна справка о районе».
«Какой район?»
«Фридрихсхайн».
«А конкретнее?»
«Кто контролирует Варшавскую улицу?»
«Там несколько групп. Есть и наша. Кого-то ищешь?»
«Осам. Фамилию не знаю».
«Осам не наш. Он работает с ливанцами».
«Найдешь человека, который передаст через него информацию для потенциального заказчика?»
«Могу попросить. Это Шимицу надо?»
«Угадал».
«Пиши, что спросить».
«У него есть клиент, подросток. Зовут Михи Краусхофер. Или Михи Сталь. Берет у Осама траву пару раз в месяц. Нужно предложить ему купить пистолет».
«Предложить? То есть он еще не хочет?»
«Он хочет. Но не знает, как и где. Для него есть оружие, любое из популярных короткоствольных на выбор. Пусть Осам сообщит, что ствол можно купить почти за бесценок – сто евро. Можно даже еще поторговаться. На все вопросы отвечать – сбыть надо срочно».
«Дичь какая. Шестьсот евро за ствол – минимум».
«Я в курсе цен. У нас есть определенные договоренности с нужным дилером».
«Понял. Мои люди передадут Осаму. Если рыбка клюнет, я тебе напишу».
Экран гаснет, кофе стынет. Взгляд невольно падает на корзину для бумаг в углу. Я не выносила ее три месяца. Там лежит гора рекламных буклетов, какие-то невскрытые уведомления… и отчеты Крупке.
Пальцы стучат по крышке стола, такая нервная мелодия…
«Ты хочешь это сделать».
Да, черт возьми.
Рывком встаю и иду к корзине. Бандероль Крупке нащупываю почти сразу, точно та ждала меня. Включаю свет над столом и рву коричневую бумагу.
Уважаемая фрау Эдлер,
Представляем Вашему вниманию квартальный отчет о лечении Вашей сестры Родики Эдлер. В приложении к письму Вы найдете сводку о ее психическом и физическом состоянии. От своего имени хотел бы суммировать, что она чувствует себя прекрасно и наша седативная терапия положительно сказывается на ее настроении, которое, как Вы знаете, склонно к флюктуации. Мы достигли замечательных результатов.
Если у Вас есть вопросы, смело обращайтесь ко мне, постараюсь ответить на них в ближайшее время.
С уважением,РихардСледом идут листы с анализами крови, какие-то снимки мозга и много медицинской дребедени мелким шрифтом. Это все не имеет смысла, я не врач. Мне достаточно его письма и своего здравого смысла. У нее была тяжелая форма шизофрении, диагноз поставлен, лечение – лишь присыпка формальдегидом. Под тоннами отчетов Крупке – поломанная психика, которая никогда не станет чем-то целым.
Впервые я по-настоящему задумалась над тем, что происходило с Родикой все эти годы. Когда ее забирали, мне сказали, что Вальденбрух – клиника с колоссальным, революционным потенциалом. Они близки к прорыву в медицине. Случай Родики им крайне важен. Ввиду каких-то инновационных практик они не передавали своих пациентов в другие учреждения. Когда я еще регулярно читала его письма, Крупке радостно сообщал, что состояние Родики постепенно улучшается. Но их прогресс – для тех, кто хочет получить своих детей назад.
Я же поклялась себе, что, если Родику когда-либо отпустят, я не оставлю ее в живых.
Прошло четырнадцать лет, но в моей памяти они длились намного дольше. Несмотря на оптимизм врача, я не верила, что они когда-либо ее вылечат и выпишут. Тем лучше для нее.
Но теперь они все вдруг взяли и исчезли. И неожиданно эта новость ранит, а не радует. Запоздало глядя на последний привет Крупке, я понимаю, что в этой бумаге нет правды. Передо мной мишура, а истину о том, что творится в ее черепной коробке, мне ни в отчете не напишут, ни в глаза не скажут.
Внезапно от порыва ветра занавески на кухне поднялись колоколом. В меня ударил свет, но в этот раз я не зажмурилась.
«Господи, если с тобой что-то случится, я сама перестану существовать. Слышишь? Родика, не вздумай больше убегать так далеко…» – эти слова кто-то шептал в маленькое детское ушко, обрамленное кольцами светлых волос…
От таких обещаний теперь больно. Я словно сама себя обманывала в тот момент. Или сейчас, когда сижу и смотрю на свет злыми, красными глазами, не зная, что делать. Понимая, что мне не все равно. Ненависть к ней никогда не закончится, но она не единственное, что осталось.
«Уж не дошла ли ты до того, что готова ее простить?» – спрашивает тихий, бесполый голос в моей голове.
На это пока нет ответа, но мне, правда, страшно, ведь я не знаю, что с ней сейчас. До этого были отчеты Крупке, а в сердце я носила невидимый ключ от ее темницы. Но от ее исчезновения стало только хуже.
Словно наяву голос Шимицу коварно подсказывает:
«Там, на дне, ты все еще ее держишь. Ты не разжала пальцы».
МариусПеред ним была карта, утыканная красными булавками, и в каждой из них – шифр.
Целендорф, Марцан, Райниккендорф.
Фридрихсхайн, Кройцберг, Нойкёльн.
Веддинг, Митте, Далем.
Больше нет районов, есть сжатое поле.
Последние пять лет в Берлине слишком часто пропадают дети. Одних находят живыми и здоровыми. Они заигрались и просто потеряли тропинку до родного дома. Некоторых обнаруживают в оврагах и кустах. Целых или их части.
Но большинство вообще не находят.
«Где же тот пряничный домик, куда вы все попадаете?» – размышлял Мариус.
Проведя прямые линии меж точками пропаж, даже пентаграмму не нарисуешь. Исчезновения никак не удавалось систематизировать и выявить закономерности.
Коллеги считали, что исчезновения могут быть не связанными. Действуют несколько разных группировок плюс несчастные случаи, дезинформация и прочие искажения реальности.
Пропажи детей были необъяснимыми. Не оставалось свидетелей. Никто ничего не помнил, а кто помнил, несли чушь. Но именно это отсутствие каких-либо следов зажигало внутри его сознания инфракрасную тревогу.
Только с дочерью Маттмюллеров чудом получилось увидеть, как увели ребенка.
Мариус редко делился вслух неподтвержденными выводами. Внутри скулила и скреблась стая псов, чующих один и тот же след, но цепи не давали им сорваться в погоню.
Он оторвал взгляд от карты и уставился на список с датами исчезновений за последние пять лет. Они не несли в себе никакой информации. Цифры превращались в размытые пятна.
– …У меня волосы сразу отрастают после стрижки. Это моя форма политического протеста против нынешней коалиции бундестага, – гнусил кто-то.
– Дурак, – парировал тонкий голос. – Нужно стричься на новолуние. Тогда волосы будут расти медленно. Все твои стрижки были на полную луну. Смотри, я проверяю по датам…
– Да бре-е-е-д. Еще скажи, что луна влияет на перебои со светом.
– Она влияет на приливы и отливы. Это научный факт! – гневно раздалось сквозь пелену.
– А при чем тут волосы?.. – огрызался другой голос.
Мариус резко выпрямился и перевел взгляд на переругивающихся коллег. Лука и Бианка, как всегда, вели спор разума с мракобесием вместо того, чтобы проверять заявления. Они заметили его движение и невольно повернули к нему любопытные лица.
– Бианка… – задумчиво начал Мариус, – а не составит тебе труда посмотреть кое-какие даты в лунном календаре?
Та захлопала ресницами, а Лука уставился на них с глумливой ухмылкой.
– Да, Мариус… Конечно…
По крайней мере, одну бездельницу он занял. Следователь вернулся к делам о детях. Конечно, отдельные пропажи интересуют прессу меньше, чем массовое исчезновение в Вальденбрухе. Но Мариуса раздражали любые загадки. Они блокировали видимость, как дождевая вода на лобовом стекле автомобиля.
Через час кто-то робко постучал его по плечу. Он поднял голову и увидел, что рядом застыла Бианка, неловко ковыряя носком туфли выбоину в полу.
– Ну, что там?
– Я не знаю, как вы относитесь к лунному календарю, но… большинство похищений происходили за два или три дня до полнолуния. Возможно, это совпадение…
– Сколько именно?
– Девять из пятнадцати случаев за восемь месяцев. И это я еще не проверяла прошлые года.
Лука невольно прислушался к ним, наблюдая издалека.
Мариус с интересом покрутил в руках мяч-антистресс. На нем была изображена подмигивающая рожица с высунутым языком. Он стиснул его покрепче, так что хрустнули костяшки.
– А давай все проверим по этой твоей луне. Она, похоже, наш единственный свидетель.
СандаМихи дал понять, что у него большие запросы.
«Он хочет сначала увидеть все, что есть у твоего дилера», – отбил мне Король Пик.
Некоторое время смотрю на сообщение, думая, каким должен быть мой следующий шаг.
«Он что, думает, это магазин игрушек? Пришел, выбрал – плюс бесплатный пакетик?»
Король Пик вместо ответа присылает эмоджи улыбающегося дерьма. То, что изначально выглядело как шаткий план, начинает скатываться в полнейший фарс.
Внутри шипит змея, чьи слова адресованы боссу:
«А-я-вас-предупреждала-что-подростка-своровать-не-так-просто».
Но мадам Шимицу это не волнует. Никогда не волновало.
На календаре уже шестнадцатое число. Мне всегда ставят один и тот же дедлайн – за день до полнолуния. Если не успею к этому времени, заказ отменяют. Так было всего один раз, и мадам Шимицу – обычно уравновешенная и рациональная – вышла из себя и отвесила мне косую пощечину. Помню, как ее ногти даже слегка меня оцарапали. Денег, конечно, мы тоже не получили.
«Санда, у тебя больше нет шанса на ошибку. Наши заказчики – серьезные люди. Их нельзя подводить. В этот раз я тебя вытащу. Но подставишь снова – мне придется с тобой попрощаться».
В тот момент я испытала незнакомый мне страх, ведь «Туннель» являлся единственным моим приютом во внешнем мире.
Потом Шимицу остыла и прилепила на оцарапанную скулу пластырь. Лучше бы она меня оштрафовала. Никогда я не чувствовала себя настолько униженной…
«Мои люди сейчас с Осамом и клиентом, – ожил Король Пик. – Михи твой говорит, что согласен, только если он сможет посмотреть все пушки сам, причем сегодня. Потом он куда-то уезжает с предками. Твой ответ? Или я отпускаю парней, дальше сама».
Пальцы начинают судорожно набирать.
«Он получит свой магазин пушек. Пусть приходит в девять вечера в арку перед “Туннелем”. Его проведут».
«Понял. Но лучше тебе найти другое место для сделки».
Несовершеннолетних приводить нельзя – это правило, установленное Мельхиором. Слово владельца клуба – больше, чем закон. Но нет другой возможности украсть эту детину. С маленькими никогда не требовалась физическая сила, они шли сами. В этом трюк, в этом мой дар. Только когда мы достигали места, установленного заказчиком, я прижимала к их лицу тряпку с хлороформом, и они проваливались в волшебный сон. Это происходило в салонах автомобилей, предоставленных Шимицу, изредка в подворотнях. Босс против бэкапа в виде костоломов, они привлекают слишком много внимания.
Все я делала одна. Ловкость рук, и никакого мошенничества.
Можно попросить мадам Шимицу прислать одного костолома в клуб, это безопасно. Но на детях запрещено оставлять следы физического насилия.
«Они должны быть безупречными. Как несорванные цветы. Любой синяк… любая царапина… может испортить дело. Слышишь, Санда? Ты имеешь право только усыпить их, как бабочек».
Но Михи уезжал, а срок выходил. Или сегодня, или я получу очередную пощечину, след от которой, боюсь, уже не смою.
Начиналась грубая импровизация.
И новая череда сообщений.
Пушечный дилер отказался сразу.
«С хрена ли мне тащить несколько стволов? Ты представляешь, какой это риск? Если заказчик сам не знает, чего хочет, – мы ему ничего не продадим. Такой долбанутый клиент может подставить всех».
Я ожидала этот ответ, он был разумен в нашем бизнесе.
Сложно подкрасться к здоровяку с хлороформовой тряпкой. Если учесть, что его не будет отвлекать дилер пушками, то я и за торговца, и за себя.
* * *Вертекс предоставил один из худших даркрумов[4] – без доступа к вентиляционной системе всего клуба. Из-за духоты это наименее популярная комната, а мы все-таки расположены в бункере. Впрочем, тем, кто ищет уединения, на такое плевать.
– Не пускай сюда никого, – велю я, осматривая решетку на дверном окне.
– Да никого и не будет, – нервно хихикает он. – Мы сегодня закрыты. Только в кабинетах встретится пара дилеров, но это в другом конце клуба.
Больше он ничего не спрашивает, то ли из деликатности, то ли из страха. Я готовлю комнату для Михи. Лишь бы он не сорвался в последний момент. Было ощущение, что он на самом деле трусоват, а еще у этих подростков семь пятниц на неделе.
Мои действия машинальные, но за ними крошатся нервы. План дерьмовый и рискованный. Михи может прийти не один. Он может сказать кому-то, куда идет, хотя Осам пригрозил, что если будет трепаться, то ему крышка. Но если верить тому однокласснику, этому выродку никто не указ. Правило мадам Шимицу – никаких хлебных крошек. Ничто не должно вести по следам тех, кого мы забираем.
Я сразу предупредила ее, что у меня нет выбора и я жду Михи в «Туннеле».
«Перед Мельхиором, если что-то случится, будешь сама отчитываться. Я сообщу моим людям, чтобы они проверили все после того, как Михи придет. Мы продумаем свидетельские схемы. Не заводи его через главный вход. Никто не должен видеть причастность “Туннеля”».
Меня уже тошнит от этих сообщений. Можно подумать, что я только и делаю, что переписываюсь, но так плетется паутина. В ее начале было слово.
Я показала фото жертвы очередному дежурному мальчику и велела впустить, как только появится.
Вертекс ушел после семи, помахав издалека рукой. В очередной раз обвожу глазами длинный коридор, ведущий от танцпола в сторону даркрума. У меня сейчас вообще нет уверенности в себе.
В девять подает признаки жизни телефон. Дежурный сообщает, что Михи прибыл. Один. Как и договаривались.
«Впусти через задний. Буду ждать у входа».
Стремительно иду в сторону бывших тюремных камер, где обычно встречались фетишисты. Тут было так называемое подполье для нестандартных утех. Это еще темнее, чем даркрум. От собственной ненужной иронии сводит скулы. Или это от нервов…
Выхожу во внутренний двор, забитый мусорными баками и контейнерами с пустыми бутылками. Над головой висит луна – пока не полная, но стремящаяся замкнуть круг. От теней отделяются двое и подходят ближе. Дежурный коротко кивает мне и уходит.
Мы с Михи впервые смотрим друг другу в глаза. Он одет в худи и рваную джинсовку, выглядит даже каким-то заспанным. Но в глубине глаз подрагивает любопытный огонек.
– Ты, что ли… дилер? – чуть ли не со смешком спрашивает он, не скрывая легкого пренебрежения.
– А кого ожидал? – я неторопливо прикуриваю, чтобы слегка развеять вибрирующее между нами напряжение.
Михи достает свои сигареты и, картинно вывернув мощный подбородок, подносит себе зажигалку.
– Не телку. Неужели с тебя так срался Осам?
– Может, я страшнее, чем кажусь.
Он начинает посмеиваться, и в его интонациях брезжит мальчишеская звонкость:
– Такой, блин, бал-маскарад устроили. Звонки, передачки через Осама… Что, слабо подойти напрямую и спросить?
Его улыбка обрывается, когда он натыкается на мой взгляд.
– Мы не спрашиваем. Это ты задаешь вопросы, когда нас ищешь. Осам капнул, что ты уже давно хочешь пушку. Можем предложить.
– И что… – Михи по-прежнему звучал недоверчиво. – Прямо реальный арсенал у вас? Меня не только мелкие интересуют. Плюс примочки. Глушитель, например.
– Сам увидишь, – отвечаю я и швыряю окурок на землю. – Идешь?
Он кивает, неторопливо делая последнюю затяжку. Я вызываю лифт, и мы спускаемся на нижний уровень. Отголоски наших шагов пускают далекое эхо, намекая на длину коридора.
– Хрена себе… глубоко вы зарылись.
Проходим мимо камер, и я слышу, как дыхание Михи учащается. Но пока он не дает деру.
– Это что за место?
– Бывший бункер.
– А тюрьма тут почему? Блин, еще и какие-то садо-мазо примочки…
Мы выходим в бар, и Михи заметно расслабляется; это место выглядит привычным и не пугает.
– А-а-а, понял, у вас тут клуб типа «Бергхайна». Да я слышал, что есть такая тусовая точка в бункере.
– Хочешь пить?
В его глазах зажигается интерес, и он жадным взглядом проводит по бутылкам на полках.
– Вискарь есть?
Я знала, что он выберет алкоголь. Что еще может захотеть оголтелый тинейджер, имея такую возможность. Но в глубине души все же надеялась, что он из скромности попросит воды. Барбитураты[5] и алкоголь – комбинация для убоя. О том, что со мной сделают, если он помрет, даже думать не хочется.
Но я спокойно вынимаю бутылку Jack Daniel's и делаю вид, что беру бокалы, которые специально поставила подальше, чтобы незаметно влить снотворное. С трудом удалось найти препарат в жидкой форме: капсулы с моих рук он точно не стал бы глотать.
Краем глаза слежу за ним, но он ничего и не подозревает, с интересом оглядывая локацию.
– Готово.
Михи исподлобья буравит меня и что-то прикидывает. Я влила чуть больше, чем нужно. Пятнадцать минут. Это время, которое нужно выиграть.
– И что… часто ты тут бываешь?
– Заглядываю.
– Говорят, в этом клубе кого-то пришили.
– Не слежу за слухами.
– Странная ты какая-то, – замечает он. – Почему ты на меня вышла? Осам никогда раньше не говорил, что с тобой водится.
– А мы с ним и не знакомы, – сообщаю абсолютную правду. – Но у нас много друзей. Видишь ли… дружба – это полезно.
Он неловко ставит стакан на стойку, звук слишком громкий. В глазах появляется осоловелое выражение.
– Идем. Посмотришь товар.
Михи двигается на первый взгляд как обычно, но это дается ему все труднее. Я маню за собой и завожу в даркрум. С каждой минутой он выглядит все более потерянным и медлит с тем, чтобы отойти от порога.
– Сейчас принесем все, что есть, – говорю я и слегка его подталкиваю.
На меня поднимают отяжелевший взгляд, реакции заторможены. Я захлопываю железную дверь и некоторое время смотрю на Михи.
– Эй… а это зачем? – заплетающимся языком вопрошает он.
– Мне так тебя лучше видно.
Пальцы слабо дергают решетку, и в его глазах дрожит удивительное соцветие смыслов: понимание истинной сути вещей и гаснущее сопротивление. Транквилизаторы с алкоголем бьют в два раза быстрее.
Он оседает на пол, еще какое-то время держится ладонью за сиденье дивана и наконец замирает. Через пару минут я захожу в камеру и прижимаю пальцы к его шее. Пульс есть, но слабый. Если эта детина такая же выносливая, какой выглядит, то дотянет.
В коридоре уже приготовлено инвалидное кресло, и с трудом удается погрузить его туда в одиночку, но я закрепляю его и качу назад по тому туннелю, откуда мы пришли. Грузовой лифт со скрипом довозит нас до выхода, где уже ждет автомобиль с открытым кузовом и пандусом, как я и велела. Дежурный предусмотрительно ушел.
Михи погружен, руки на всякий случай закованы в наручники. Пишу мадам Шимицу, чтобы организовала прием заказа.
* * *Завершив работу, я никогда не испытываю эмоции. Меня не мучают кошмары, не грызет совесть. Я едва могу вспомнить после их лица. В этом мире столько всего пропадает пропадом. Не только люди. Звезды однажды исчезают с небосклона, погаснув навсегда. Светила больше, старше и сложнее одной зазнавшейся формы жизни с маленькой планеты. Пропажа человека просто капля во вселенском потоке событий.
В самооправдании нужды нет. Я делаю это не из-за отсутствия выбора, а потому что умею.
И с Михи сумела. Но осталось предчувствие, что Шимицу будет просить больше, и каждое новое задание будет даваться мне сложнее.
Я возвращаюсь домой на рассвете, ощущая ломоту в теле и желание напиться. На автомате забираю почту, которую не проверяла неделю. Уснуть сейчас не удастся из-за нервов, поэтому я сажусь за стол и машинально перебираю конверты. Среди счетов находится выдранный из тетради лист.
Сначала кажется, что он попал сюда по ошибке. Но перевернув его, ощущаю, как внутри все стягивается в узел.
«Я ЖДУ ТЕБЯ. ПРИХОДИ СКОРЕЕ. Я ВСЕ ЕЩЕ ЗДЕСЬ».
Недвижно смотрю на эти неровные печатные буквы с наклоном влево. Почерк ребенка, учащегося держать ручку. Сам лист будто выцвел. Похоже, ему много лет.
