Поправки

скачать книгу бесплатно

– Я хочу, чтобы Чип понял: доллар – большие деньги. Я сделал ему хорошее предложение.

– Беда в том, что мне нужно выплачивать из этих же долларов американские долги, – пояснил Чип.

– Поверьте, нам в Литве эта проблема хорошо знакома.

– Чип хочет тысячу долларов в день плюс поощрительные премии, – заявила Иден.

– Тысячу в неделю, – уступил Гитанас. – За придание законного вида моему проекту. За творческие идеи и привлечение клиентов.

– Один процент от валового дохода, – настаивала Иден. – Один процент за вычетом жалованья в двадцать тысяч долларов ежемесячно.

Не обращая внимания на Иден, Гитанас достал из кармана куртки пухлый конверт и принялся отсчитывать сотенные короткими пальцами, забывшими о маникюре. Эйприл сидела на корточках посреди огромного белого листа в окружении намалеванных ею зубастых чудовищ и немыслимых разноцветных каракулей. Гитанас бросил стопку купюр на стол перед Иден.

– Три тысячи. Аванс за первые три недели.

– И билет на самолет в бизнес-классе, – сказала Иден.

– Хорошо.

– И апартаменты в Вильнюсе по высшему разряду.

– Есть помещение на вилле, не проблема.

– А кто защитит его от вашей мафии?

– Может, я и сам немного мафия. – Гитанас вымученно, пристыженно улыбнулся.

Чип глаз не сводил с груды зеленых бумажек на столе Иден. Он не на шутку возбудился, то ли от вида наличных, то ли при мысли о пышных развратных девицах, а может, так подействовала на него сама перспектива сесть в самолет и улететь за пять тысяч миль от своей кошмарной нью-йоркской жизни. В наркотиках его тоже привлекала возможность стать другим. Он еще в молодости заметил, что от марихуаны мучается бессонницей и паранойей, но все равно, вспоминая о косячке, ощущал эрекцию, все так же мечтал вырваться из темницы.

Он дотронулся до верхней купюры.

– Я выйду на сайт и закажу вам обоим билеты, – вызвалась Иден. – Можете отправляться прямо сейчас.

– Значит, поехали? – сказал Гитанас. – Много работы, много веселья. Риск небольшой. Конечно, без риска не обойтись, раз запахло деньгами.

– Ясное дело, – откликнулся Чип, нежно ощупывая сотенные.

Свадебные торжества всегда вызывали у Инид приступ любви к родине, к Среднему Западу в целом и к пригородам Сент-Джуда в частности, ибо в этом заключались для нее реальный патриотизм и истинная духовность. Череда президентов-преступников (Никсон), тупиц (Рейган) и просто аморальных типов (Клинтон) отбила у Инид интерес к политике. Довольно молиться Богу о чудесах, которым не суждено сбыться! Зато в какую-нибудь субботу, в сезон сирени, на свадьбе, сидя на скамье в пресвитерианской церкви Парадайз-Вэлли, она могла оглядеться по сторонам и увидеть вокруг две сотни порядочных людей, ни одного негодяя. Все ее друзья были порядочные люди, у них в свою очередь были такие же порядочные друзья, а поскольку в порядочных семьях воспитывают порядочных детей, мир Инид уподобился газону, где кентуккийская трава растет так густо, что для сорняков попросту не остается места, чудо порядочности и благоприличия. Если, к примеру, одна из дочерей Эстер и Кёрби Рута шла по проходу в церкви, опираясь на руку отца, Инид припоминала, как эта крошка Рут выступала в костюме балерины, играла в «кошелек или жизнь», была скаутом и продавала пирожки, сидела с маленькой Дениз, а потом, когда девочки Рут уже учились в хороших колледжах Среднего Запада, на каникулах они обязательно стучались по-соседски в заднюю дверь, делились с Инид семейными новостями и иногда просиживали по целому часу (вовсе не потому, что Эстер их посылала, а потому, что это были хорошие сент-джудские детки, привыкшие проявлять интерес и сочувствие к соседям), и сердце Инид таяло при виде того, как еще одна милая и добрая крошка Рут получает заслуженную награду в форме брачных обетов молодого человека с аккуратной стрижкой, точь-в-точь как у моделей, рекламирующих мужскую одежду, – такой замечательный молодой человек, бодрый, любезный со старшими, избегающий добрачного секса, у него есть работа, полезная для общества, он инженер-электрик или эколог, родом из традиционной, дружной, крепкой семьи и желает создать такую же традиционную, дружную, крепкую семью. Внешность могла быть обманчивой, но Инид казалось, что подобные молодые люди даже в конце ХХ века оставались нормой для пригородов Сент-Джуда. Все мальчики, которых она знала еще скаутами младшего отряда, пускала в случае надобности в гостевой туалет, поручала разгребать снег во дворе, множество Дриблетов, Пирсоны, близнецы Шумперты, превратившиеся в подтянутых красивых молодых людей (которых подросток Дениз, к безмолвному возмущению Инид, спроваживала этой своей усмешкой), прошли или в ближайшем будущем пройдут по центральным проходам протестантских церквей Среднего Запада, обменяются брачными обетами с такими же милыми нормальными девушками и осядут если не в самом Сент-Джуде, то в той же части страны. Некая подавленная часть личности Инид (в глубине души она гораздо меньше отличалась от дочери, чем ей хотелось думать) догадывалась, что смокинги зеленовато-голубого цвета выглядят не лучшим образом и на платья для подружек можно бы выбрать что-нибудь поинтереснее розовато-лилового крепдешина, но, хотя честность вынуждала Инид воздерживаться от эпитета «элегантный» при описании подобных бракосочетаний, более шумная и радостная часть ее натуры предпочитала именно эти свадьбы, потому что недостаток изысканности как раз и свидетельствовал в глазах гостей о том, что для обоих соединившихся отныне семейств существуют ценности поважнее вкуса и стиля. Инид верила в гармонию и обожала, когда подружки невесты, отказавшись от собственных предпочтений, надевали платья и прикалывали букеты в тон салфеток для коктейлей, глазури на торте и праздничных ленточек. Ей нравилось, что церемония в чилтсвильской методистской церкви непременно завершалась скромным приемом в чилтсвильском «Шератоне», а более элегантное венчание в пресвитеранской церкви Парадайз-Вэлли – праздником в гольф-клубе, в «Дипмайре», где даже бесплатные спички («Дин и Триш, 13 июня 1987 г.») были строго выдержаны в той же цветовой гамме. Но самое главное, чтобы жених и невеста были под стать друг другу – и возрастом, и происхождением, и образованием.

Иногда, на свадьбе у не столь близких друзей, Инид отмечала, что невеста потяжелее или намного постарше жениха или что родня со стороны жениха явилась из глухого фермерского городишки и явно трепещет перед фешенебельностью «Дипмайра». В таких случаях Инид жалела героев дня, предчувствовала, что их супружеская жизнь с первого же дня пойдет вкривь и вкось. Правда, обычно единственным диссонансом на приеме в «Дипмайре» звучал не вполне пристойный тост, провозглашенный вторым шафером, нередко приятелем жениха со студенческих лет, усатым, с вялым подбородком, раскрасневшимся от выпивки. Судя по акценту, родом парень был вовсе не со Среднего Запада, а из какого-нибудь города на востоке страны, он просто хотел выпендриться, делая «шутливые» намеки на добрачный секс, отчего жених и невеста либо краснели, либо смеялись, прикрыв глаза (не потому, что такого рода юмор их забавлял, а потому, что из деликатности не желали показать глупцу, сколь оскорбительна его болтовня). Альфред вытягивал шею, как всегда ничего не расслышав, а Инид обводила взглядом зал в поисках подруги, с которой могла бы обменяться неодобрительным взглядом.

Альфред тоже любил свадьбы, единственный праздник, имевший, с его точки зрения, определенную цель. Ради такого случая он санкционировал расходы (новое платье для Инид, новый костюм для себя самого, высококачественный набор мисок для салата из тикового дерева, десять предметов, в подарок), которые в иной ситуации отверг бы как нерациональные.

Инид предвкушала, как Дениз повзрослеет, закончит колледж и они устроят самую что ни на есть элегантную свадьбу и прием (увы, не в «Дипмайре», ведь Ламберты чуть ли не единственные в кругу своих друзей не могли осилить астрономические цены «Дипмайра») в честь Дениз и высокого широкоплечего молодого человека, возможно скандинавского облика, чьи прямые льняные волосы как бы уравновесят слишком темные и круто вьющиеся локоны, унаследованные Дениз от Инид, но во всем остальном жених будет под стать невесте. У нее чуть сердце не разорвалось, когда октябрьским вечером (и трех недель не прошло с тех пор, как Чак Мейснер устроил для своей дочки Синди самый роскошный прием, какой только видали в «Дипмайре», – все мужчины во фраках, фонтан из шампанского, вертолет у восемнадцатой лунки и фанфары духового октета) Дениз позвонила домой и сообщила новость: они с боссом съездили в Атлантик-Сити и зарегистрировали в мэрии брак. У Инид были крепкие нервы (приступами тошноты она никогда не страдала), но тут ей пришлось передать трубку Альфреду, бежать в ванную и на коленях бороться с рвотными позывами.

Минувшей весной в Филадельфии они с Альфредом побывали в шумном ресторанчике, где Дениз губила свои руки и молодость. После ланча – вполне вкусного, но чересчур обильного – Дениз решила познакомить их с «шефом», у которого прошла выучку и который вовсю гонял ее. «Шеф», Эмиль Берже, неулыбчивый коротышка средних лет, еврей из Монреаля, расхаживал по своим владениям в заношенной белой футболке (повар какой-то, а не шеф, подумала Инид: ни белой куртки, ни колпака) и явно предпочитал не бриться. Она бы и так заведомо невзлюбила этого типа и постаралась осадить его, даже если б не подметила, что дочка чуть ли не болезненно привязана к нему и ловит на лету каждое его слово.

«Крабовые запеканки чересчур сытные, – укорила Инид Эмиля, заглянув на кухню. – Больше одного кусочка не проглотишь».

Он и не подумал попросить прощения, повиниться, как поступил бы вежливый молодой сентджудец, а не без ехидства признал, что-де хорошо бы, конечно, приготовить «легкую» крабовую запеканку, будь это в человеческих силах и не в ущерб вкусу. Но как это сделать? Вот в чем вопрос, миссис Ламберт: как сделать крабовое мясо низкокалорийным? А? Дениз жадно внимала этому диалогу, словно сама его сочинила или хотела выучить на память. Прощаясь у дверей ресторана с дочерью (той еще предстояло отработать четырнадцатичасовую смену), Инид не преминула заметить: «Экий коротышка! И с виду типичный еврей!»

В эту минуту Инид не слишком владела собой, в голосе слышались пронзительные, визгливые нотки. Судя по отсутствующему взгляду Дениз и поджатым губам, ей удалось-таки задеть дочкины чувства. Но, в конце концов, она всего лишь сказала правду. Ни на секунду у нее и мысли не мелькнуло, что Дениз, при всей ее незрелости и романтичности, при всей ее непрактичности в карьере, встречалась с таким человеком, как Эмиль, – с ее-то красивым личиком и фигуркой, ведь ей всего двадцать три года, целая жизнь впереди. Насчет того, как молодая женщина должна распоряжаться своим очарованием в годы девичества (ведь замуж теперь выходят отнюдь не рано), у Инид не было твердого мнения. В общем она предполагала, что молодежи нужно общаться группками по три и более человек, словом, собираться компаниями! Единственный принцип, который она отстаивала с тем большей категоричностью, чем больше его высмеивали в средствах массовой информации, – это аморальность добрачного секса.

И все же в тот октябрьский вечер, стоя на коленях перед унитазом, Инид едва не впала в ересь: не лучше ли было в материнских поучениях пореже упоминать брак? Ей подумалось, что опрометчивый поступок Дениз, по крайней мере отчасти, вызван желанием поступить согласно требованиям морали, угодить матери. Словно зубная щетка, брошенная в унитаз, словно мертвый сверчок в салате, словно подгузник, забытый на обеденном столе, предстала перед Инид тошнотворная нелепость: лучше бы Дениз совершила прелюбодеяние, лучше бы осквернила себя, предавшись недолгому эгоистическому наслаждению плоти, лучше бы отреклась от целомудрия, которого каждый порядочный молодой человек вправе требовать от будущей невесты, – все лучше, чем стать женой Эмиля! Как только Дениз могла заинтересоваться этим человеком?! С Чипом и даже с Гари Инид натыкалась на ту же проблему: дети не укладывались в ее рамки. Не хотели того, к чему стремилась она сама, ее друзья и дети ее друзей. Хотели чего-то совсем другого, скандально другого.

Краем глаза Инид отметила, что коврик в ванной запачкан сильнее, чем она думала, надо его сменить перед праздниками. Из гостиной доносился голос Альфреда, он предлагал выслать Дениз два билета на самолет. Инид поразило, с каким спокойствием муж отнесся к этому известию. Его единственная дочь приняла самое важное в жизни решение, а с ним даже не посоветовалась! Однако когда Альфред положил трубку, ограничившись простым комментарием, что жизнь полна неожиданностей, Инид (она уже вышла из ванной) увидела, как странно дрожат его руки. Дрожь была неровная и куда более сильная, нежели та, что порой нападала на Альфреда после лишней чашки кофе. Всю следующую неделю Инид, как могла, исправляла унизительное положение, в какое поставила ее Дениз. Во-первых, обзванивала ближайших друзей и с деланым восторгом сообщала: Дениз выходит замуж! за очень симпатичного канадца, но на бракосочетание она приглашает только ближайших родственников, а друзьям представит мужа на очень скромном, совершенно неформальном домашнем приеме на Рождество (никто из друзей не поверил ее энтузиазму, однако все оценили мужественную попытку скрыть обиду, у некоторых даже хватило чуткости не задать неловкого вопроса, в каком магазине новобрачные оставили список подарков); во-вторых, не спрашивая разрешения у дочери, заказала двести извещений, не только затем, чтобы придать этой скоропалительной свадьбе более пристойный вид, но и в надежде немножко тряхнуть подарочное дерево, получить какое-никакое возмещение за десятки и сотни тиковых салатных мисок, которые они с Альфредом дарили последние двадцать лет. Всю эту долгую неделю Инид постоянно видела перед собой трясущиеся руки Альфреда, так что, когда он согласился наконец пойти к врачу, а затем получил направление к доктору Хеджпету, который диагностировал «паркинсон», Инид подсознательно связала его недуг с Денизиным известием и, хотя доктор Хеджпет уверял, что «паркинсон» имеет чисто физиологические причины и развивается исподволь, возложила на Дениз вину за болезнь мужа, столь осложнившие ее дни. К праздникам, когда доктор Хеджпет снабдил ее и Альфреда брошюрами, чьи тусклые трехцветные схемы, гнетущие графики и отвратительные медицинские фотографии предвещали столь же тусклое, гнетущее, отвратительное будущее, Инид совершенно уверилась, что Дениз со своим Эмилем погубила ее жизнь. Однако Альфред строго-настрого наказал жене принять Эмиля как желанного гостя. И вот, устраивая прием в честь новобрачных, Инид с приклеенной улыбкой по сто раз выслушивала вместо соболезнований вполне искренние поздравления старинных друзей семьи, которые любили Дениз, считали ее милой девочкой (еще бы, ведь Инид, воспитывая дочь, внушала ей, как важно быть внимательной к старшим; а кстати, что такое этот брак, как не доведенная до абсурда почтительность к старшему?!). Она достойно сыграла свою роль, выполнила распоряжение Альфреда, встретила немолодого зятя со всей сердечностью, ни единым словом не обмолвилась насчет его религии – и какой же стыд и гнев охватили ее, когда через пять лет Дениз развелась с Эмилем, а Инид пришлось сообщать друзьям и эту новость! Она придавала браку огромное значение, изо всех сил старалась примириться с этим браком, а у Дениз даже не хватило совести сохранить его.

– От Эмиля-то получаешь весточки? – спросила Инид.

– Иногда, – ответила Дениз, вытирая посуду на кухне у Чипа.

Устроившись за обеденным столом, Инид вырезала скидочные купоны из журналов, которые привезла с собой в сумке «Нордик плежелайнз». Шквалы дождя ударяли в окна, сотрясая и затуманивая стекло. Альфред дремал в шезлонге Чипа.

– Я вот думаю, – продолжала Инид, – даже если бы все утряслось и вы остались вместе, Эмилю уже недалеко до старости. А это огромная нагрузка. Ты и представить себе не можешь весь груз ответственности.

– Ему и через двадцать пять лет будет меньше, чем сейчас отцу, – возразила Дениз.

– Не помню, рассказывала ли я тебе про мою школьную приятельницу Норму Грин, – начала Инид.

– Ты рассказываешь про нее буквально при каждой встрече.

– Тогда ты знаешь, как сложилась ее судьба. Норма познакомилась с этим человеком, Флойдом Войновичем, он был настоящий джентльмен, на много лет старше, имел высокооплачиваемую работу и сразу ее покорил! Все время водил к «Морелли», в «Стимер» и в «Бейзлон рум», но проблема заключалась в том…

– Мама!

– Единственная проблема, – подчеркнула Инид, – заключалась в том, что он был женат. Норме якобы не стоило об этом беспокоиться. Флойд уверял, что надо лишь немного подождать. Уверял, что сделал ошибку, что его семейная жизнь никуда не годится, что жену он не любил и не любит…

– Мама!

– …и собирается развестись. – Инид даже глаза прищурила, наслаждаясь ролью рассказчицы. Она знала, как раздражала Дениз эта история, но мало ли что ее саму не устраивало в жизни дочери, так что они квиты! – Это тянулось годами. Флойд был такой душка, он давал Норме все то, чего она не могла ожидать от сверстников. Она пристрастилась к роскоши, вдобавок она повстречала Флойда в том возрасте, когда девушки влюбляются по уши, а Флойд клялся, что вот-вот разведется и женится на ней. Тем временем мы с папой поженились, и у нас родился Гари. Помню, Норма заглянула к нам, когда Гари был еще совсем крошкой, и она просто с рук его не спускала. Она обожала малышей, ей очень нравилось держать Гари на руках, и мне было так жаль ее, ведь она столько лет встречалась с Флойдом, а он все никак не разводился. Я сказала ей: «Норма, ты не можешь ждать всю жизнь!» Она сказала, что пыталась прекратить эти встречи, ходила на свидания с другими мужчинами, но они были гораздо моложе и казались ей недостаточно зрелыми – Флойд-то был старше ее на пятнадцать лет и очень, очень зрелый, конечно, мужчина постарше способен привлечь молодую женщину именно своей зрелостью…

– Мама!

– И разумеется, молодым людям было не по карману все время водить Норму в разные шикарные места и осыпать ее цветами и подарками, как Флойд (уж он-то включал свое обаяние на полную мощность, когда она бывала им недовольна), к тому же многие молодые мужчины подумывали обзавестись семьей, а Норма…

– Была уже не так молода, – подхватила Дениз. – Я принесла сладкое. Пора подавать десерт?

– В общем, ты знаешь, чем все кончилось.

– Да.

– Очень печальная история, потому что Норма…

– Да, мама, я знаю.

– Норма осталась…

– Мама, я знаю эту историю. Ты, кажется, считаешь, что она имеет отношение к моей ситуации?

– Вовсе нет, Дениз. Ты ведь ничего мне не говорила про свою «ситуацию».

– Тогда с какой стати ты вечно рассказываешь про Норму Грин?

– Не понимаю, почему ты так расстраиваешься, если она не имеет никакого отношения к твоей «ситуации»?

– Я расстраиваюсь потому, что ты усматриваешь какую-то связь. Ты что, думаешь, я встречаюсь с женатым мужчиной?

Инид действительно так думала, но внезапно почувствовала такой прилив негодования, что едва не задохнулась.

– Наконец-то, наконец-то я избавлюсь от этих журналов! – объявила она, кромсая глянцевые страницы.

– Мама!

– Не стоит говорить об этом. Как говорят на флоте, держи язык за зубами.

Дениз стояла в дверях кухни, сложив руки на груди и сжимая свернутое в комок кухонное полотенце.

– С чего ты взяла, что я встречаюсь с женатым мужчиной?

Инид искромсала очередную страницу.

– Гари что-то тебе сказал?

Инид через силу покачала головой. Дениз из себя выйдет, если откроется, что Гари ее предал, и хотя Инид сама всю жизнь злилась на Гари то за одно, то за другое, она гордилась своим умением хранить тайны и не хотела подводить сына. Да, уже много месяцев она предавалась мрачным размышлениям по поводу «ситуации» Дениз и накопила массу гнева. Стоя у гладильной доски, подравнивая плющ и лежа ночью без сна, оттачивала формулу приговора: Подобного рода эгоизм я никогда не пойму, не прощу, или: Мне стыдно быть матерью человека, способного на такие поступки, или: В подобной ситуации, Дениз, все мои симпатии на стороне жены, на тысячу процентов, да, на тысячу процентов. Она твердо решила заклеймить аморальное поведение Дениз. Теперь у Инид появилась возможность высказать свое суждение дочери в лицо, но если Дениз станет отрицать обвинения, то и материнский гнев, и все заранее отрепетированные, отточенные фразы пропадут втуне. С другой стороны, даже если Дениз сознается, благоразумнее и впредь держать затаенные упреки про себя, нежели рискнуть и пойти на открытое столкновение. Инид требовались союзники для борьбы за Рождество в Сент-Джуде. Много удовольствия она извлечет из роскошного круиза, когда один сын скрылся не пойми куда, другой обидится на то, что она обманула его доверие, а дочь подтвердит худшие ее опасения!

Героическим усилием Инид смирила себя и покачала головой.

– Нет-нет! Гари ничего мне не говорил.

– Ничего не говорил о чем? – прищурилась Дениз.

– Дениз! – окликнул ее отец. – Перестань.

И Дениз, ни в чем не уступавшая матери, тут же повернулась и ушла на кухню.

Инид наткнулась на купон, суливший скидку в шестьдесят центов на «Не отличишь от масла!» при покупке «Английских лепешек Томаса». Ножницы разрезали бумагу и вместе с ней недолгое молчание.

– Уж одну-то вещь я точно сделаю за время круиза, – похвасталась Инид. – Разберусь с этими журналами.

– А Чипа все нет, – вздохнул Альфред.

Дениз выставила на обеденный стол десертные тарелки с кусочками торта.

– Боюсь, сегодня мы Чипа больше не увидим.

– Очень странно! – сказала Инид. – Мог бы позвонить по крайней мере.

– Бывало и хуже, – сказал Альфред.

– Десерт, папа. Мой шеф испек грушевый торт. Хочешь сесть к столу?

– Ой, кусок слишком большой для меня! – сказала Инид.

– Папа?

Альфред не отвечал. Нижняя губа у него вновь отвисла, и рот сложился в ту горькую усмешку, которая вызывала у Инид дурные предчувствия. Повесив голову, он обернулся к потемневшему, мокрому от дождя окну и тупо уставился в него.

– Папа?

– Ал! Десерт!

Что-то в нем словно оттаяло. Не отрывая взгляда от окна, Альфред приподнял голову, с неуверенной радостной улыбкой, будто увидал за окном кого-то близкого ему, дорогого.

– Ал, что там такое?

– Папа?

– Там дети, – сказал он, выпрямляясь. – Видите? – Он вытянул дрожащий указательный палец. – Вон они. – Палец отклонился вбок вслед за детьми, которых видел Альфред. – Вон там. И там.

Он обернулся к Инид и Дениз, очевидно полагая, что они будут в восторге от такого известия, но Инид отнюдь не испытывала восторга. Ее ожидал чрезвычайно шикарный круиз «Краски осени», и было жизненно важно, чтобы во время путешествия Альфред не допускал подобных ошибок.

– Ал, это подсолнухи, – поправила она его сердито и в то же время умоляюще. – Ты видишь в окне их отражение.

– А! – Он озадаченно покачал головой. – А я думал, дети.

– Нет, подсолнухи, – повторила Инид. – Ты видел подсолнухи.

Когда его партия после очередных выборов потеряла власть, а крах российского рубля прикончил литовскую экономику, рассказывал Гитанас, он в одиночестве проводил время в опустевшем штабе VIPPPAKJRIINPB17, на досуге создавая интернет-сайт (имя домена, lithuania.com, спекулянт из Восточной Пруссии уступил ему за полный грузовик мимеографов, печатающих устройств «ромашка», 64-килобайтовых компьютеров «Коммодор» и прочего офисного оборудования горбачевской эры – последние материальные свидетельства существования партии). Стремясь донести до всех катастрофу обремененных долгами малых народов, Гитанас сотворил сатирическую страницу «ДЕМОКРАТИЯ В ОБМЕН НА ПРИБЫЛЬ – КУПИТЕ КУСОЧЕК ЕВРОПЕЙСКОЙ ИСТОРИИ» и разместил ссылки в американских чатах и новостных блоках, предназначенных для инвесторов. Посетителей сайта призывали слать деньги канувшей в небытие партии VIPPPAKJRIINPB17, «одной из самых уважаемых политических партий Литвы», «краеугольному камню» коалиции, правившей страной «в течение трех из последних семи лет», «лидеру общенациональных выборов в апреле 1993 г.», а ныне «прозападной, поддерживающей бизнес партии», преобразованной в компанию «Партия свободного рынка». Сайт Гитанаса сулил: как только компания «Партия свободного рынка» скупит достаточно голосов, чтобы выиграть национальные выборы, иностранные инвесторы не просто станут «акционерами» «Литва инкорпорейтед» («рыночного государства»), но будут вознаграждены пропорционально размерам своих вложений, что увековечит их «героический вклад» в «рыночное освобождение» страны. Пожертвовав всего 100 долларов, американский инвестор мог рассчитывать, что в Вильнюсе его именем будет названа улица («не менее двухсот метров длиной»); за 5000 долларов компания «Партия свободного рынка» вывесит портрет спонсора («минимальный размер 60х80 см, в орнаментированной позолоченной рамке») в Галерее национальных героев в историческом Доме Шляпелисов; за 25 000 долларов инвестор даст свое имя городу «с населением не менее 5 000 человек» и сможет осуществлять там «право первой ночи в современной гигиеничной форме», удовлетворяющей «большинству требований» Третьего международного конгресса по правам человека.

– Я просто ерничал, чтобы отвести душу, – пояснил Гитанас, примостившийся в уголке такси. – Но кто-нибудь смеялся? Вовсе нет. Они слали мне деньги. Я указал адрес, и чеки пошли косяком. Запросы по электронной почтe – сотнями. Какую продукцию будет выпускать «Литва инкорпорейтед»? Кто руководит компанией «Партия свободного рынка» и имеют ли эти люди достаточный менеджерский опыт? Могу ли я представить отчет о прежних доходах? Вправе ли инвестор назвать улицу или деревню в Литве именем своего ребенка или именем любимого покемона своего ребенка? Всем требовалась дополнительная информация. Брошюры и проспекты! Акционерные сертификаты! Биржевые сводки! Включены ли мы в списки такой-то и такой-то биржи? И так далее. Многие хотят приехать с визитом. И никто не смеется!

Постукивая костяшками пальцев по окну, Чип рассматривал женщин на Шестой авеню. Дождь стихал, прохожие складывали зонтики.

– Кому идут эти доходы – вам или партии?

– Я нахожусь в процессе принятия решения, – сообщил Гитанас. Он извлек из кейса бутылку аквавита, из которой в офисе Иден наливал скрепившую их соглашение «рюмочку». Придвинулся к Чипу, передал ему бутылку. Чип отхлебнул изрядный глоток и вернул бутылку хозяину.

– Вы преподавали английский, – сказал Гитанас.

– Да, в университете.

– А откуда родом ваши родители? Из Скандинавии?

– По отцовской линии скандинавы, – подтвердил Чип. – По материнской – восточноевропейская смесь.

– В Вильнюсе вас примут за местного.

Чип торопился попасть домой до отъезда родителей. В кармане у него лежали денежки, тридцать сотенных, и его уже не так тревожило, что думают о нем старики. Вообще-то он припоминал, как несколько часов назад отец, весь дрожа, стоял на пороге, о чем-то просил. Потягивая аквавит и оглядывая женщин на тротуаре, Чип уже не понимал, почему старикан казался ему палачом.