скачать книгу бесплатно
– Нет, – ответил я, хотя догадывался.
– У тебя ВИЧ.
– Ага, – только и произнес я.
Светлана Сидоровна тяжело вздохнула:
– Они не понимают, что ты не чумной и не заразный, что это ерунда…
– Ага, – снова сказал я.
– Может, если кто-то придет усыновлять, попробуешь сам это объяснить, раньше администрации?
– Что объяснить?
– Про ВИЧ.
– Не знаю.
– Как это не знаешь?
Но я упорно повторил:
– Не знаю.
Она сказала:
– Ладно, иди, – и добавила недовольно: – Не знает он…
Ночью я много думал о том, что случилось за последнее время и сколько раз меня могли забрать, но так и не забирали. Наверное, Светлана Сидоровна была права. Взрослые переставали со мной общаться после того, как воспиталки показывали им мои документы и мою медицинскую карту. Наверное, лучше всего будет говорить родителям, что все написанное там – неправда. Я ведь не чувствую себя больным, а болезнь – это когда что-то болит.
Я уснул под утро, и мне приснился сон, что Светлана Сидоровна – моя мама и что она заставляет меня вернуться в батор.
«Фу! – говорила она во сне. – Уходи отсюда! Ты заразный! Ты пугаешь меня! Пугаешь собой и своим ВИЧ!»
* * *
Однажды в батор приезжали психологи-волонтеры и читали нам лекции про какую-то там безопасность. Помню видеоролик: девочку лет пяти прямо с улицы похищает страшный бородатый мужчина, похожий на старика. Старшаки тогда хихикнули: «Педофил!» Психологи нам сказали с такими не водиться и, если кто-то страшный и бородатый позовет с собой, не ходить.
Толик не был ни страшным, ни бородатым, ни даже старым. Ему было лет тридцать, он много улыбался и добродушно смотрел из-под бликующих очков. Кроме того, он не был злым похитителем с улицы, он пришел с самыми лучшими намерениями – усыновить ребенка. И воспиталка про него сказала, что он Анатолий Дмитриевич. Это он сам про себя говорил, что он Толик. Потом уже. У него дома.
Он взял меня в гости. Я решил не говорить ему, что у меня ВИЧ, чтобы он не передумал забирать меня к себе.
Но мой путь в его семью начался не очень хорошо. Когда мы вышли за территорию батора, Толик перестал так много улыбаться и почти ничего не говорил.
У него была своя машина. Я хотел занять одно из задних сидений, потому что знал, что так полагается детям, но он велел мне сесть рядом с ним – вперед. Я послушался, потому что детям еще полагается слушаться.
Ехали мы в тишине. То есть совсем не разговаривали, только радио пело – «Бара-бара бере-бере».
Толик сделал потише и только тогда сказал:
– Новый хит. Бред какой-то.
Чтобы понравиться ему, я ответил:
– Ага.
Неожиданно он схватил меня и прижал мою голову к своим коленям. Все случилось так быстро, что я даже не успел испугаться и только подумал: что теперь? Что он сделает дальше?
Но он ничего не делал. Когда я попытался поднять голову, он прижал меня обратно. Я догадался, что он хочет, чтобы я лежал так, но не понимал зачем. Иногда он опускал руку и проводил пальцами по моей щеке. Я вспомнил: в фильмах так делают родители. Укладывают детей на колени, обнимают и нежничают. И подумав об этом, обрадовался: он хочет стать моим родителем! Когда он так касался моего лица, я чувствовал себя спокойней.
Машина резко остановилась, и я машинально поднял голову. Он позволил мне подняться, и тогда я увидел, что мы находимся во дворе многоэтажки.
Толик вышел, обогнул машину и, открыв дверь с моей стороны, грубо вытащил меня на улицу.
– Иди в подъезд, вызови лифт, третий этаж, – неласково отчеканил он.
Когда мы сидели в кабинете воспиталки, он был совсем другой – улыбчивый и забавный. Почему он вдруг стал таким злым?
В его квартире было мало мебели. Он сразу провел меня в комнату, где стояли только шкаф, большая кровать и тумбочка рядом. К стене была прибита полка, а на ней сидели мягкие игрушки. Больше не было ничего.
Толик сказал, чтобы я сел на кровать и ждал. Сам куда-то ушел.
Я ждал, почти не двигаясь и ничего не трогая.
Он вернулся с шоколадом в руке, открыл окно, но задернул шторы. Лег рядом со мной, отломил кусочек от плитки и засунул его мне в рот.
– Ешь.
Это был самый вкусный шоколад в моей жизни! Сладость разлилась у меня во рту, и, смакуя это ощущение, я подумал, что хотел бы с ним жить. Если он, конечно, будет давать мне шоколад каждый день.
Толик оценивающе окинул меня взглядом и спросил:
– Давай поиграем?
– Во что?
– Накрасишь губы ради меня?
Тогда я испуганно посмотрел на него.
– М? – вопросительно повторил он. – Накрасишь губы для папочки?
Не дожидаясь моего ответа, он открыл верхний ящик прикроватной тумбочки – там было очень много детской косметики. Вытащив розовый тюбик губной помады, он протянул его мне:
– Давай, порадуй меня.
Я потянул за крышку тюбика, и он открылся с хлопающим звуком. Затем поднес помаду к губам.
Я ведь хотел, чтобы он стал моим папой.
Когда я закончил мазюкать по рту, Толик одобрительно кивнул:
– Вот, теперь ты красивая девочка.
Меня передернуло внутренне, но я напомнил себе, что должен ему понравиться.
– Теперь поцелуй папочку, – сказал Толик.
– Куда? – не понял я.
– Вот сюда, – и он указал на свои губы.
И тогда я вспомнил. Я вспомнил, что бородатые страшные мужчины похищают детей, чтобы целовать их в губы и трогать их тела. Я вспомнил, что психологи-волонтеры говорили, что о таком просят только плохие взрослые.
Толик – плохой взрослый.
Но что я мог сделать? Я был уже заперт с ним в одной квартире.
Я посмотрел в сторону открытого окна. Третий этаж.
Потом я снова посмотрел на Толика. Он ожидал моего поцелуя, и чем дольше я мешкался, тем строже становилось его лицо.
Я снова посмотрел в сторону открытого окна.
Я отбросил помаду, рванул к окну, Толик ринулся за мной, я прыгнул на подоконник, он попытался схватить меня, но запутался в шторах и оторвал их.
Что было со шторами дальше – не знаю. Я прыгнул.
* * *
Я сломал ногу, и меня положили в больницу. Раньше я никогда не был в настоящей больнице, только в баторе, в лазарете. Со мной в палате был пацан семи лет, он почему-то лежал вместе с какой-то взрослой женщиной – у них были кровати, сдвинутые вместе. В течение дня их постоянно кто-то навещал.
Меня тоже часто навещали незнакомые люди, мужчина и две женщины в строгих костюмах, вопросы странные задавали про Толика и про мою воспиталку. Про Толика спрашивали – что он говорил, обижал ли меня, как и где трогал. Я отвечал, что он меня не трогал, и они задумчиво кивали. А про воспиталку спрашивали, отводила ли она меня раньше в гости к взрослым мужчинам. Я сказал, что не. Это правда.
Одна из женщин сказала мне, что я молодец. Не понял почему.
Пацан с соседней койки ныл, что ему скучно, а как по мне – нормально. Тихо, спокойно, еду в палату приносили, пока ешь – никто не отбирает ни хлеб, ни мясо. Когда взрослая женщина куда-то вышла, пацан тихо спросил у меня:
– А где твоя мама?
Я напрягся.
– У меня нет мамы.
– А где она?
– Нигде. Ее вообще нет.
– Как это – вообще нет? – без всякого стеснения расспрашивал он.
– Ну вот так. Я сирота. Живу в детском доме.
У мальчика рот округлился от удивления – он смешно замигал.
– То есть ты живешь совсем без никого?
– Ну не совсем, с другими детьми живу. И с воспиталками.
– Как в садике?
– Каком садике?
– В садике для детей, там тоже воспиталки, – пояснил мальчик. – А у меня есть мама, она тут со мной лежит… А как тебя зовут?
– Оливер.
Он прыснул:
– Похоже на «оливье»! А меня Сашка.
– Похоже на «какашку», – огрызнулся я в ответ.
Сашка не успел на меня обидеться, потому что в палату вернулась его мама. Мальчик сразу же вывалил на нее все, что успел узнать: что я Оливер, что я живу в детском доме, что я «совсем без никого» и меня даже никто не держит за ручку, когда делают уколы. Хотя мне пока их вообще не делали.
Но мама ему только устало ответила:
– Мальчика зовут не Оливер. Олег, да? – Она вопросительно посмотрела на меня. – Саша, наверное, не расслышал.
– Нет, Оливер! – нахмурился Сашка. – Есть такое имя, я в мультиках слышал!
– В России так детей не называют, – отвечала ему мама. – Особенно в детских домах.
Мне как будто стакан холодной воды за шиворот плеснули – захотелось съежиться от этих слов. Меня зовут Оливер, потому что я сам так захотел, потому что я как Оливер Твист. И я лучше знаю, какое имя мне подходит, – гораздо лучше, чем люди, которые сдали меня в детдом. Сашка был прав, почему его мать не верила?
Но сам я спорить с ней не стал. Я помнил, что взрослых нельзя отпугивать.
Ночью, когда засыпал, сквозь сон расслышал, как Саша шепчет маме:
– Давай заберем мальчика к себе?
У меня быстро-быстро забилось сердце, а сон мгновенно пропал. Я начал прислушиваться.
– Саш, ты че, куда нам? – отвечала ему мама. – У нас места мало, нам даже твой шкаф некуда поставить.
– Пусть спит рядом со мной.
– Нет, так нельзя. И вообще, скоро конец света, так что какая разница?
