скачать книгу бесплатно
– Давай энергетически очистим твой организм.
Я нахмурился:
– Это как?
– Сходим к одной моей знакомой, она моему бывшему мужу вылечила рак, когда уже врачи руки опустили!
– Да я здоров…
– Вот и проверим это!
В баторе мне все говорили, что я болею, но я этого не чувствовал. Каждый день я принимал несколько таблеток, названия которых знал наизусть: «Диданозин», «Эмтрицитабин» и «Невирапин». Нянечки приносили мне их перед едой вместе со стаканом воды (но таблетки все равно застревали в горле). Они говорили, это нужно для того, чтобы моя кровь не была заразной, но, сколько бы я ни пил лекарств, заразным быть не переставал.
Я подумал, что Галина Петровна знает способ, как вылечиться раз и навсегда, поэтому согласился пойти к ее знакомой.
Жила она в соседнем доме на третьем этаже. Так сразу и не подумаешь, что экстрасенс, – бабушка как бабушка. Сто раз таких видел. Квартира у нее с виду тоже была обыкновенная: в зале цветастый ковер, телик-коробка, старый сервиз на полке полированного шкафа.
Зато во второй комнате уже поинтересней. Во-первых, вместо двери проем закрывала тяжелая блестящая фиолетовая штора. Ну а дальше – загадочный полумрак, свечи на невысоком столе, на полках светятся непонятные шары.
Мы с Галиной Петровной сели с одного конца стола, а бабушка-экстрасенс – с другого. Мы еще ничего не успели ей рассказать, как она сама со мной заговорила:
– Знаю, что тебе врут. Делают из тебя жертву фармкомпаний. Настоящие болезни имеют симптомы, ты знаешь об этом?
Я молчал – мне было непонятно, о чем она.
– Ты чувствуешь себя плохо?
– Нет.
– Значит, ты не болен. Тебе просто нужно пройти через очищение души и тела. Подойди ко мне.
В темноте, при горящих свечах, ее глаза светились как у ведьмы. Я не двинулся с места, но Галина Петровна подтолкнула меня. Я подумал, что должен делать, как она скажет, ведь она была добра ко мне.
Я обошел стол и встал перед ведьмой. Она подняла мою голову за подбородок и посмотрела мне в глаза.
– Сейчас я буду молиться, а ты крестись, понял?
– Я не умею… – одними губами ответил я.
Она, отпустив меня, показала, как это делается. А потом закрыла глаза и начала монотонно говорить:
– Господи, сними с него всякие болезни и хвори: головные, нутряные, ручные, ножные, костя?ные, кровя?ные. Пусти эти хвори на синее море…
Я не понимал, что она говорит, и не знал, в какие моменты нужно креститься, так что невпопад водил рукой от плеч ко лбу и обратно. Она много-много раз повторяла эти слова по кругу, и в какой-то момент у меня начала болеть голова: мне стало казаться, что все это чушь, слова не связаны между собой и не имеют смысла.
Я перестал креститься, ведьма оборвала молитву и зло зыркнула на меня:
– Не прекращай!
– Я не хочу, – буркнул я.
– Что?!
– Я не хочу! – повторил я громче.
Чем сильнее я отказывался, тем настойчивей они с Галиной Петровной меня уговаривали. В конце концов я сделал единственное, что оставалось в такой ситуации: лег на пол, застучал ногами и заорал:
– Нет! Нет! Нет!
Кричал и думал: мне можно. Я же детдомовский. И у меня дебильность.
Галина Петровна именно так ведьме и объясняла, охая и поднимая меня с пола:
– Ой, простите, пожалуйста! Извините, ради бога! Я его из детдома взяла, он на голову тоже нездоров!
Лицо ведьмы-экстрасенски сменилось на жалостливое, она зачем-то перекрестила меня несколько раз и посмотрела на Галину Петровну как на мученицу.
Я успокоился только тогда, когда мы ушли из этой квартиры.
– Почему ты себя так ведешь?
– Я здоров. Зачем мне это? Она сама сказала, что я здоров.
Тогда Галина Петровна закричала на всю улицу:
– Ты не здоров! – И еще раз, но уже почти по слогам: – Ты! Не! Здо! Ров!
На следующий день она вернула меня в батор. Напоследок я украл у нее мобильник, потому что обещал старшакам что-нибудь из техники. Она обвинила меня в воровстве, и мои вещи обыскали, но к тому моменту мобильник я уже успел отдать Цапе.
* * *
В баторе был свой священник. Когда он приезжал, ему нужно было признаваться во всем плохом, что сделал. Воспиталка заставляла признаваться всех, кроме Чингиза и Эльмиры. Про них она говорила:
– Им не нужно, у них другая культура, а вы должны каяться в грехах, потому что вы – русские.
Чингиз, услышав это, спросил потом у воспиталки во время обеда:
– А можно я буду есть говядину вместо свинины?
– Жри, что дают, – отрезала та.
Я не признавался во всех грехах, а называл только те, что говорили и все остальные.
– Я матом ругаюсь… – бубнил я, стоя перед какой-то книгой – ее держал в руках отец Андрей. – И еще… Э-э-э…
Воспиталка находилась здесь же, неподалеку, и подсказывала:
– Телефон у Галины Петровны кто украл?!
– Не я.
– Ты! Ты! Еще и врет! Вот и говори теперь: «Я вру».
Я промолчал, подняв взгляд на священника. Он с нескрываемым сочувствием посмотрел в ответ, мягко закрыл книгу и сказал мне:
– Ну все, все… Можешь идти.
Я ушел, а на мое место встал Гоша и сказал:
– Я матом ругаюсь…
Через пару недель я попал к отцу Андрею и его жене в гости. Они усыновили кучу детей – человек шестнадцать, кажется. Такой у них был образ жизни. Я был не против стать их семнадцатым ребенком, даже если придется каждый день признаваться во всем плохом – зато дома.
Его жену звали матушка Светлана. Все должны были называть ее матушкой, даже те, у кого вообще-то есть своя мама. Они жили в деревянном домике недалеко от батора. Первую ночь я провел на полу – на самодельном матрасе, выложенном из одеял, но мне понравилось. Они сказали, что если я захочу остаться в их семье, то они, конечно, купят мне собственную кровать.
Утром я познакомился с Сашей – это их дочь. Она оказалась ближе всех мне по возрасту: мне было одиннадцать, а ей – тринадцать. Она была похожа на мальчика: короткостриженая и в одежде не по размеру – видимо, донашивала за старшими братьями.
После завтрака мы с Сашей играли во дворе, ели малину прямо с куста и брызгались из шланга. Потом она сказала:
– Давай поиграем в бутылочку.
А я сказал:
– Давай. На что?
– На желания.
– Давай на поцелуи.
У нас в баторе старшие всегда играли на поцелуи или раздевания с девчонками. А если они не хотели, то иногда силой уводили в туалет и там доигрывали.
Саша тоже начала отказываться:
– Я не хочу целоваться.
А я начал торговаться, потому что хотел:
– Давай поцелуемся, а я тебе за это дам телефон.
Их родители были против гаджетов.
На самом деле я просто не знал, когда у меня еще будет шанс поцеловать девчонку. Я же не крутой, как Цапа или Баха, и я не смогу никого утянуть в туалет, когда стану старше.
– Ага, – хмыкнула Саша. – Не дашь…
– Дам, – пообещал я, вытащив свой телефон и показав его.
– Это же «Нокия», – отмахнулась Саша. – Он старый.
– Но у тебя-то никакого нет, – справедливо заметил я. – А тут есть игра в «Змейку».
Вздохнув, вяло оглянувшись по сторонам, она все-таки согласилась:
– Ладно, давай… Но только быстро.
Я приблизился к ее лицу и прижался своими губами к ее. Она тут же отстранилась, но мне показалось, что получилось слишком коротко, не как настоящий поцелуй, поэтому я еще раз прижался к ней губами, но тут уже нас прервал грозный крик отца Андрея:
– Вы что там делаете!
Саша, отпрянув от меня, затараторила:
– Папа, я тут ни при чем, это он просил, я не хотела, я ничего не делала!
– Ничего не делала?! Да я тебя щас!..
Отец Андрей побежал обратно в дом за ремнем, а Саша – прятаться за сараем. Только я стоял на месте и смотрел на эту беготню как на эпизод из «Деревни дураков» – когда мы были маленькими, нам иногда включали эту передачу в баторе. Просто клоуны – столько шума из-за какого-то поцелуя.
Вечером я слышал, как отец Андрей и матушка Светлана говорили между собой обо мне. Матушка шипела на мужа:
– Кого ты привел в дом? Что ты вообще о нем знаешь?
Отец Андрей отвечал тихо, я не слышал.
– Ты видел его личное дело? Как можно кого попало приводить? А если он ее заразил?
– Он не заразный, – услышал я ответ отца Андрея.
– Ты с чего это взял? Это тебе не шутки! Завтра же своди Сашу на анализы!
На следующий день они вернули меня в батор. Я не стал их семнадцатым ребенком, зато телефон остался при мне.
* * *
Я учился в коррекционном классе, потому что был дебилом. Я с трех лет знал, как звучит мой диагноз: «Умственная отсталость легкой степени». Мне объяснили, что это значит: в будущем я смогу жить самостоятельно и ухаживать за собой, но выучиться у меня получится только на сантехника или маляра.
Светлана Сидоровна преподавала нам математику: рассказывала, как складывать и отнимать цифры. Она всегда говорила мне, что я хорошо считаю, прямо как нормальный. Я это часто слышал и от других учителей, так что порой задумывался: может, произошла какая-то ошибка и меня случайно определили к дебилам?
Светлана Сидоровна была получше многих учителей: добрая и смотрела всегда так участливо. Говорила: «Жаль, я старая, а так бы всех вас и усыновила!» Ей было лет под семьдесят.
Как-то я дежурил и задержался в классе, чтобы вытереть доску, а она сидела за учительским столом и водила взглядом за каждым моим движением. Потом вдруг попросила остановиться.
Сказала:
– Оставь, потом вытрешь. Возьми стул, присядь лучше рядом.
Я послушно отложил тряпку, взял стул от первой парты и сел сбоку от ее стола. Она посмотрела на меня уставшим тяжелым взглядом. Я почувствовал неловкость и поежился.
– Ты знаешь, почему тебя не могут усыновить?