скачать книгу бесплатно
– Будем надеяться, что нет, – отозвался Одиссей. – Когда боги вот так глубоко влезают в наши дела, следует считать себя проклятыми.
– Циник ты, Одиссей, – молвил Тиндарей.
Тут как раз подошел к ним Агамемнон и оделил Одиссея нехорошим взглядом.
– Твоя гениальная мысль небось?
Одиссей склонил голову. Агамемнон – всего лишь царевич в изгнании, царь без страны, однако было в нем что-то такое, чего нельзя было не уважать. Где б ни появлялся, приносил он с собой дух силы и вескость. Могучую ауру авторитетности.
Агамемнон был младше Тиндарея почти на двадцать лет, однако царь Спарты всегда смущался в его присутствии.
– Надеюсь, ты рад за брата?
Все трое глянули в зал, где Менелай и Елена уже уселись на трон и принимали поздравления и обещания верности от проигравших воздыхателей.
– Смотрятся они точь-в-точь как юные любовники, каких художники рисуют на тарелках и вазах, верно? – проговорил Одиссей.
– Неправильно это, – сумрачно промолвил Агамемнон. – Она должна была выйти за меня. Я старше и – при всем уважении – как мужчина лучше. Тут дела назревают. Скоро я возьму Микены. Будь Елена моей, она б оказалась владычицей величайшего царства на свете.
Несусветное заявление, подумал Одиссей. Однако рявкнул Агамемнон все это с такой угрюмой неколебимостью, что вышло убедительно.
– О да, – продолжал Агамемнон, слово бы уловив сомнения Одиссея. – Мой провидец КАЛХАС заверил, что впереди меня ждут великие победы. А Калхас никогда не ошибается. Я ничего против брата не имею. Менелай славный малый, но он – не Агамемнон.
Смущенный Тиндарей метнул в Одиссея умоляющий взгляд.
– А не приходило ли тебе в голову, – сказал Одиссей, – что у Елены сестра имеется? Может, не в точности такая же красавица – нет таких среди смертных, – но Клитемнестру точно можно числить средь прекраснейших женщин на всем белом свете. Не родись Елена, о Клитемнестре бы слагали стихи и песни.
– Клитемнестра, значит? – проговорил Агамемнон, задумчиво почесывая бороду. Глянул на Еленину сестру. Клитемнестра стояла подле матери и оглядывала толпу, сгрудившуюся вокруг Елены и Менелая, с видом отстраненного насмешливого самообладания. Не выказывала она ни малейшего намека на обиду или зависть ко всей этой истерии, какую порождала красота ее сестры. Поворотился Агамемнон к Тиндарею. – Обещана ль она?
– Нет-нет, – рьяно отозвался Тиндарей. – Мы собирались сперва сбыть Елену… в смысле, сперва подобрать пару Елене…
– Давай же! – встрял Одиссей, осмеливаясь ткнуть Агамемнона локтем в бок. – Женись на Клитемнестре! Что тут может пойти не так?
Жеребьевка за руку Елены Спартанской представляла собой поворотную точку в истории греческого мира. Казалось, она предвещала переход власти к следующему поколению и сулила начало новой эпохи устойчивости, роста и покоя. Тиндарей уступил престол Спарты своему свежеиспеченному зятю Менелаю[67 - Ход времени, как обычно это бывает, когда речь о мифе, а не об истории, сводит с ума. Некоторые линии в этом повествовании очень мешают вычислять возраст героев. По некоторым подсчетам, Менелай взошел на трон Спарты лишь после смерти и превращения в созвездие своих шуринов Кастора и Полидевка.]. Агамемнон собрал армию, чтобы завоевать Микены, и – как и уверял он Тиндарея и Одиссея – ему удалось изгнать своего двоюродного брата Эгисфа и дядю Фиеста из царства, а самому занять престол вместе с Клитемнестрой, своей царицей. Фиест умер в изгнании на Китире, маленьком острове у южной оконечности Пелопоннеса.
Агамемнон – как и предполагали все, кто следил за ним, и как предрекал провидец Калхас – оказался блистательнейшим и умелым царем-воителем. Он завоевывал, присоединял и подчинял себе соседние царства и города-государства с потрясающей быстротой и мастерством. Его безжалостное военное руководство и природный дар вожака завоевали ему прозвище Анакс андрон – «Царь людей». Под его началом Микены сделались богатейшим и мощнейшим среди всех греческих царств, почти дотягивавшим до империи.
Но как там тем временем поживают Пелей и Фетида, чью свадьбу так причудливо прервала Эрида со своим Яблоком раздора?
Седьмой сын
Шесть сыновей подарила Фетида Пелею, но знаменитое пророчество о сыне Фетиды, который вырастет и затмит отца величием своим, никак не сбывалось: все шесть детей умерли в младенчестве. Нет, не совсем так. Говорить, что они умерли, – лукавство. Точнее было б сказать – с точки зрения Пелея, во всяком случае, – что они исчезали. Он никак не мог взять этого в толк, но был чересчур деликатен, чтобы выспрашивать подробности у откровенно расстроенной Фетиды. Младенцы чаще умирают, чем выживают, как ни поверни. Пелей это знал. Шесть подряд вроде бы перебор, но не ему, всего лишь мужчине, лезть в такое слишком глубоко.
Впрочем, причины превосходили его понимание не потому, что он был всего лишь мужчина, – они превосходили его понимание, потому что он был всего лишь смертный мужчина.
Отчаявшаяся Фетида, беременная седьмым их с Пелеем ребенком, навестила своего отца, морского бога Нерея.
– Это ужасно огорчительно, – сказала она. – Я все делаю правильно, сомнений у меня никаких, но младенцы продолжают сгорать.
– Что, прости? – переспросил Нерей.
– Пелей – прекрасный человек и хороший муж, – сказала Фетида, – но смертный.
– Конечно, он смертный. А что ты там о горении?
– Сама я буду жить вечно. Вечно – это очень долго. Если предстоит мне родить сына от смертного Пелея, сына, которому суждено достичь громадного величия, я не снесу, если и ему быть смертным. Его не станет в мгновение ока. Я едва успею как следует узнать его, а он уж состарится, одряхлеет, а следом и умрет. Я смирилась с тем, что так случится с Пелеем, но мой великий сын должен жить вечно.
– Но любое дитя твое от смертного отца родится смертным, само собой, – проговорил Нерей. – Таков порядок вещей.
– Да, но это если я не сделаю его бессмертным! Океаниды говорили мне, что есть способ. Заверили, что способ тот действен. Но, боюсь, они заморочили мне голову.
По щеке Фетиды скатилась сверкающая сфера. Они сидели в громадном подводном гроте у Нерея, что по масштабам и величию уступал лишь дворцу самого Посейдона. Когда Фетида плакала над водой, слезы она проливала соленые, как любое созданье суши и воздуха, однако под водой слезы ее были пузырьками воздуха.
– Ты советовалась с океанидами? – переспросил ее отец. – Океаниды ничего не понимают. Что за чепуху они тебе наболтали?[68 - Как уже говорилось ранее, океаниды – дети первородного морского титана Океана. Дети Нерея – нереиды. Возможно, соперничества между этими божествами следовало бы ожидать. Жена Нерея Дорида сама была из океанид, конечно, а потому соперничество было, надо полагать, клановым.]
– Они сказали, что человеческого ребенка можно обессмертить, если обмазать с головы до пят амброзией и подержать над огнем. В точности так я все шесть раз и делала, но каждый раз… каждый раз… ребенок лишь вопил, воспламенялся и погибал.
– Ах ты глупое, глупое, глупое дитя!
– Они мне сказали неправильно?
– Не неправильно, нет, а не полностью, – а это, считай, так же скверно, как неправильно. Да, обвалять ребенка в амброзии, а следом поджарить на пламени, безусловно, придаст ему бессмертия, но сперва дитя нужно сделать неуязвимым, понимаешь?
– Неуязвимым?
– Конечно.
– Ой, – промолвила Фетида: до нее начало наконец доходить. – Ой! Да, об этом стоило подумать. Сперва неуязвимым и лишь затем амброзия и огонь.
– Океаниды! – презрительно буркнул Нерей.
– Вот еще что… – проговорила Фетида, помолчав.
– Так?
– Как именно можно сделать ребенка неуязвимым?
Нерей вздохнул.
– В Стиксе, само собой. Полное погружение в воды его.
Вы же помните – то есть совершенно простительно, если забыли, – что Пелей унаследовал трон Фтии, царства мирмидонян на востоке материковой Греции. Именно там и жили Фетида с Пелеем, и туда поспешила она после разговора с Нереем – в самый раз к родам их седьмого ребенка, еще одного сына. Пелей был доволен, что естественно, однако его уютное отцовское довольство значительно уменьшилось из-за тревоги: он увидел, с каким воодушевлением, радостью и оптимизмом Фетида празднует это рождение. После шести младенческих смертей вкладывать в этого младенца столько любви и надежды казалось опрометчивым.
– На этот раз все будет хорошо, я уверена, – приговаривала она, прижимая к себе дитя. – Прелестный ЛИГИРОН. Видел ли ты когда-нибудь столь светлые волосы? Все равно что золотые нити.
– Схожу принесу быка в жертву, – сказал Пелей. – Может, на сей раз боги помилосердствуют.
В ту ночь, пока Пелей спал, Фетида вынула малыша Лигирона из колыбели и отправилась к ближайшему входу в Преисподнюю. Стикс, Река ненависти, что протекала по Аидову царству мертвых, сама была океанидой, одной из трех тысяч отпрысков титана Океана и Тефиды. Ее воды были холодны и черны – буквально стигийски черны. Фетида пала на колени и обмакнула нагого Лигирона в реку. Чтобы стремительное течение не уволокло ребенка прочь, она держала его за щиколотку, зажав пятку левой ноги между указательным и большим пальцами. Досчитала до десяти, вынула малыша из воды и завернула в одеяльце. Ледяная вода разбудила Лигирона, но он не заплакал.
Вернувшись в свои покои во фтийском дворце, Фетида уложила мальчика на стол и заглянула ему в глаза.
– Ты теперь неуязвим, юный Лигирон, – выдохнула она. – Никто не сможет поранить тебя. Ничье копье не проткнет тебе бок, никакая палица не сокрушит тебе кости. Ни яд, ни мор тебе не грозят. А теперь я сделаю тебя бессмертным.
Согрела она в ладонях пригоршню амброзии, а затем обмазала ею Лигирона[69 - Единого мнения насчет состава амброзии так и не сложилось. Представление о том, что нектар был напитком богов, а амброзия – едой, можно найти у Гомера, однако другие авторы классической античности считали, что все наоборот: амброзия – жидкость, а нектар – твердое вещество. Большинство сходится на том, что пахла амброзия сладко и ароматно и содержала мед. Само слово, похоже, происходило от того, которое означало «бессмертный» или «немертвый».]. Дитя счастливо лепетало, притирание растекалось ему по коже. Фетида удостоверилась, что все тело обмазано целиком, и понесла ребенка к очагу, где пылал добрый огонь.
Вот теперь-то. Теперь все получится. Ее мальчик никогда не умрет.
Фетида склонилась и поцеловала Лигирона в лоб, почувствовала на губах знакомую сладость амброзии.
– Давай, мой милый, – прошептала она, помещая ребенка в пламя.
– Нет! – С яростным воплем Пелей выхватил ребенка из огня. – Ах ты извращенная ведьма! Ах ты безумная, жестокая, больная…
– Ты не понимаешь!
– О, уж я-то понимаю. Теперь я понимаю, что случилось с нашими шестью сыновьями. Вон отсюда. Вон из дворца. Уходи! Уходи…
Фетида встала лицом к лицу с мужем, во взгляде ее пылал гнев. Пелей подкрался сзади, и ее это потрясло, однако она была нереидой и склонности выказывать даже намек на слабость не имела.
– Ни один смертный не смеет меня выгонять. Сам ступай прочь. Ты иди вон.
Лигирон на руках у Пелея заплакал.
Пелей стоял бессловесно.
– Я знаю, ты и меня можешь убить, если пожелаешь. Что ж, давай. Боги увидят, что ты за тварь.
Фетида притопнула.
– Верни мне ребенка! Говорю тебе, ты не понимаешь, что я делала.
– Вон отсюда!
Фетида испустила вопль досады. Смертные. Не стоят они усилий. Да и ладно. Не удалось ей сделать своего сына бессмертным. Лигирон умрет, как и все люди. Ей есть чем заняться, не снисходить же до вульгарной склоки. Вообще не надо было связываться со слабой смертной плотью.
В вихре и всплеске света Фетида исчезла.
С младенцем на руках
Сколько-то простоял Пелей, держа на руках лепетавшего и зардевшегося малыша Лигирона. Казалось невероятным, что мать, хоть божество, хоть человек, способна претерпеть тяготы и муки беременности и родов, чтобы следом… чтобы следом проделать то, что смогла Фетида. Предать ребенка огню. Наверняка она спятила. Нездоровая до мозга костей. Возможно, с годами пророчество как-то исказилось. Не дожить ее сыну до большего величия, чем отец его, – ему не выжить совсем.
Посмотрел Пелей в глаза своему седьмому сыну.
– Выживешь ли ты теперь и возмужаешь ли так, чтобы затмить меня, Лигирон? Не сомневаюсь, так и будет.
Отнес Пелей ребенка в пещеру к своему деду и спасителю Хирону. В ту самую, где они с Фетидой женились в присутствии всех богов, в тот день, когда бросила здесь Эрида золотое яблоко.
– Ты был мне наставником, – сказал Пелей кентавру, – и ты вырастил Асклепия, Ясона и Геракла. Поможешь ли ты с этим и моему сыну? Будешь ли ему учителем, наставником и другом?
Хирон склонил голову и принял ребенка на руки[70 - Торс, голова и руки у кентавра человеческие, а четвероногими конями они были от талии и ниже. Поэтому разговаривать и действовать руками они умели в точности как люди.].
– Вернусь за ним, когда ему исполнится десять, – сказал Пелей.
Хирону имя Лигирон не понравилось. Оно значило «скулить и ныть» – и Хирон сделал вывод, что такое имя ребенок получил в насмешку, как прозвище. Все младенцы скулят и ноют, что уж там. Наверняка, если бы все складывалось как обычно, Пелей и Фетида подобрали бы сыну другое имя, поблагородней. Поразмыслив, Хирон остановился на АХИЛЛЕ[71 - Аполлодор считал, что Ахилл означает «безгубый» (а-хейле), что сэр Джеймз Фрейзер (автор первопроходческого труда по мифологии и фольклору «Золотая ветвь», 1890) считал «абсурдным». Некоторые авторы – например, Роберт Грейвз и Алек Невала-Ли – считают, что «безгубый» подходит герою «вещему», хотя с чего они взяли, что Ахилл «вещий», я понять не могу. Другие толкования этого имени включают в себя «остростопого», а также, смежно, «быстроногого» – это качество с Ахиллом ассоциировал и Гомер, и многие другие. Далее – «огорчительный для людей» или, возможно, «тот, чьи люди огорчаются», с этими значениями Гомер тоже играет, ни подтверждая, ни опровергая их как истинное происхождение и «значение» имени. С этой словообразовательной игрой филологи забавляются давно, и пальму первенства пока ни один претендент не получил. Как бывает со всеми именами и титулами, от применения размываются границы первичных и вторичных значений и само имя становится именуемым, и наоборот. АХИЛЛ, во всей смыслах слова, – наособицу.].
Вот так и вышло, что Ахилл провел раннее детство в пещере у Хирона, учась там музыке, риторике, поэзии, истории, науке, а позднее, когда его сочли достаточно зрелым, уже в отцовском дворце во Фтии Ахилл совершенствовался в искусствах метания копья и диска, управления колесницей, сражения на мечах и рукопашного боя. В этих вот последних – в искусствах войны – показал он талант совершенно потрясающий. К его одиннадцати годам никто во всем царстве не мог догнать его на беговой дорожке. Считали, что бегает он быстрее самой Аталанты[72 - См. «Герои», стр. 322 и далее.] – проворнее любого смертного из всех, кому доводилось жить. Быстрота его, зоркость, равновесие и непревзойденная атлетическая ловкость придавали ему блеск, особую ауру, что восхищала и зачаровывала любого, кто общался с Ахиллом, даже в его столь юные годы. С Золотым Ахиллом, чье достославное и героическое грядущее уже было не за горами.
Когда этот брильянт дорос лет до десяти и окончательно перебрался ко фтийскому двору, царь Менетий и царица Полимела из соседнего царства Опунт послали Пелею депешу. Полимела была ему сестрой, а Менетий – собратом-аргонавтом, из давних дней похода за Золотым руном. Они спрашивали Пелея, не примет ли он их сына Патрокла, в припадке ярости нечаянного убившего какого-то ребенка и теперь вынужденного расти в изгнании за пределами Опунта, чтоб искупить свою вину. Юный Патрокл, если не считать той дикой выходки, был юношей уравновешенным, благожелательным и чутким, и Пелей с радостью согласился на такого кузена-компаньона для Ахилла. Мальчишки далее росли вместе и стали не разлей вода.
Действующие лица
Давайте вспомним, кто есть кто и где они все. В ТРОЕ Гекуба и Приам пополняют семью – помимо многих прочих детей[73 - Если учесть данные всех источников, аж пятьдесят сыновей – от Гекубы и предыдущих жен.] – еще и сыновьями ДЕИФОБОМ, ГЕЛЕНОМ и ТРОИЛОМ, а также дочерями Илионой, КАССАНДРОЙ, Лаодикой и ПОЛИКСЕНОЙ. Их старший сын царевич Гектор женится на киликийской царевне АНДРОМАХЕ, а Парис, «мертворожденный сын» (как было сообщено всем), которого никто в Трое не считает живым, прохлаждается со своими стадами и отарами на горе Иде, все никак не в силах забыть странный сон, что привиделся ему однажды вечером: Гермес, яблоко, морская раковина, богини и то лицо – лицо столь прекрасное, что Парис готовится видеть его в грезах вечно.
Лицо принадлежит Елене, теперь уже царице СПАРТЫ, она замужем за Менелаем. Пара благословлена дочерью ГЕРМИОНОЙ и сыном НИКОСТРАТОМ. Елене прислуживает ее рабыня – мать Тесея Эфра.
Агамемнон правит МИКЕНАМИ со своей молодой женой Клитемнестрой. Она принесла ему трех дочерей – ИФИГЕНИЮ, Электру и Хрисофемиду, а также сына Ореста.
На острове САЛАМИНЕ Теламон правит со своей женой Гесионой (троянской царевной, которую он привез с собой, когда они с Гераклом громили Трою отца Гесионы – Лаомедонта). У них рождается сын Тевкр, потрясающе одаренный стрелок; он прекрасно ладит со своим единокровным братом Аяксом – сыном Теламона от первого брака.
Брат Теламона Пелей правит ФТИЕЙ без своей изгнанной супруги Фетиды. Их сын Ахилл, неразлучный со своим другом Патроклом, того и гляди покажет свою исключительность.
Одиссей, благополучно уладив дела Тиндарея, увозит свою невесту Пенелопу на ИТАКУ.
Если все это более-менее улеглось у нас в головах, можем отправиться в обратный путь через Эгейское море и навестить Трою.
Парис возвращается домой
Даже к восемнадцатой годовщине его гибели муки совести, стыд и печаль, обуревавшие Приама с Гекубой из-за убийства их второго сына, ни в какой мере не утихли и не смягчились.
В ту пору бытовал обычай ежегодно проводить погребальные игры в память об утраченном ребенке – в день его рождения и смерти. В Трое никто, за исключением Агелая, знать не знал, что царь с царицей отправили своего ребенка умирать на горном склоне. Весь мир считал, что царевич родился мертвым. Бывает. Мало у какой пары все дети доживали до зрелых лет.
Сам Парис, живя с горной нимфой Эноной на высокогорных пастбищах Иды, знал, что погребальные игры эти проходят сколько он себя помнит, но ему невдомек была исключительная связь между этими играми и ним самим – не ведал он, что эти игры увековечивают его собственную гибель. Что же до явления Гермеса и трех богинь… ну, как известно, если заснуть на лугах Иды, МОРФЕЙ, бывает, является и навевает аромат маков, лаванды и тимьяна тебе в ноздри, и оттого возникают в уме, словно миражи, яркие видения[74 - Морфей – бог сновидений. Его имя перекликается не только с корнем «морф» в слове «морфий», но и с «морф» в «морфировать» и «метаморфоза». В конце концов, сны – это преображения, взаимные превращения образов, значений и сюжетов в голове.]. Парис решил, что Эноне о той грезе знать незачем. Несколько лет назад родила она Парису сына КОРИФА, и пусть Парис никогда не давал ей никакого повода сомневаться в его любви к ней, было у него чувство, что на историю с тремя богинями, золотым яблоком и смертной красавицей по имени Елена посмотрит Энона косо. А потому оставил причудливый сон при себе. И все же то лицо… как же неотступно возникало оно пред мысленным взором Париса.
Как-то раз под вечер, за пару дней до ожидавшегося начала ежегодных погребальных игр, на Иду явились шестеро воинов и их начальник – забрать великолепного быка, чьей красой Парис за несколько месяцев до этого похвалялся как непревзойденной. Из-за той самой похвальбы возникло явление Гермеса и весь дальнейший загадочный курьез.
Парис никак не мог взять в толк, с чего это отряд солдат пришел за его скотиной.
– Он принадлежит мне и моему отцу Агелаю! – воспротивился Парис.
– Этот бык, как и любое животное на горе Ида, включая и тебя самого, юноша, – ответил начальник отряда с надменным презрением, – есть собственность его величества царя Приама. Бык этот будет первым призом на играх.
Парис бросился сообщить Агелаю о судьбе их любимого быка, но нигде не мог найти отца. Как посмел царь Приам забирать быка? Да, в принципе он – собственность царского дома, но как скотоводу заниматься своим трудом без племенного быка? Парису досадно было думать, что его благородного зверя может выиграть какой-нибудь спесивый атлет – выращенный в городе троянец, которому бык совершенно без всякого толку. Никаких сомнений, что после игр великолепного красавца-быка принесут в жертву. Бездарный расход ценной скотины.
Возмутительно. Парис готов был биться об заклад: он проворней и сильнее любого избалованного городского юнца. Вообразил, как бегает, прыгает и метает всякое в состязании с лучшими, кого могла выставить Троя.
Внезапно в голове у него зашептал голос.
Почему бы и нет?
