Наша самая прекрасная трагедия

– Всем привет, особенно новеньким. Кто ещё не знает, мы в ближайшие сроки планируем провести мероприятие ко дню учителя. У нас осталось полтора месяца, может больше, это уж как получится. У нас есть отличная идея создать музыкальную группу, если конечно, среди новеньких найдутся те, кто умеет… петь, играть на чём-нибудь – не важно. У нас уже есть идеи насчёт пары сценок, но их недостаточно. То, чем действительно сможем всех удивить, так это – мьюзик-бэндом от колледжа. Если у нас всё получится, то мы ничего никому не скажем до самого мероприятия – это будет нашим сюрпризов и шансом выиграть конкурс между колледжами за лучшее выступление. А это, в свою очередь, поможет нам выиграть гранд от города, чтобы и дальше делать разные крутые штуки. И так, я слышал, что вот Штефан, наш новенький из Германии, умеет на чём-то играть.

Да, вот зачем я здесь. Справившись со смущением, я негромко уточнил:

– Я играю на аккордеоне. Музыка на любителя.

– Хорошо. А ещё кто-нибудь играет?

– Думаю, я смогу найти кого-нибудь, – продолжил я размышлять вслух, – у меня есть парочка знакомых. Но нам, наверное, нужен будет зал для репетиций, тем более что времени осталось немного.

– Об этом можешь не беспокоиться – я уже давно общаюсь с нашим деканатом, в этом можешь положиться на меня.

Он улыбнулся. Уже после нашего собрания он сказал мне:

– Спасибо тебе большое, ты выручил наше мероприятие. Оно должно быть лучшим из всех, что были за последние лет десять.

Слухи разлетелись быстро – представители каждой из групп рассказывали о том, что произошло на студсовете своим знакомым. Так всего за один день уже каждый студент в колледже знал всё, чего ожидать от предстоящего шоу. Так, за первые же пять минут, обо мне узнали все.

Возвращаясь домой из колледжа, я думал о том, какие обязанности взял на себя. Обещания насчёт мьюзик-бэнда не были пустыми словами. Я знал, что Хайдеггер уже два года как осваивает электрогитару и немного умеет играть на фортепиано, поэтому мне не приходилось сомневаться в его ответе на моё предложение, заранее представляя, как он с радостью тут же согласиться вступить в группу, стоит только ему об этом намекнуть. А Гоголь перенял у своего папы страсть к ударным. Его родители как раз и познакомились на одном из концертов рок-группы отца Николая в конце девяностых годов. Эту историю я знаю уже давно. Можно сказать, Гоголь сам появился на свет под барабанную дробь. Вполне вероятно, что где-то в гаражах ещё лежит ударная установка с тех времён – он знает, что с ней нужно делать. Точно так же, как и с Хайдеггером, рок-группа – это предложение, от которого он не сможет отказаться.

Весь остаток дня я мог думать только об одном. Решил не откладывать счастье на потом и сообщить им обо всём вечером по телефону. Ещё ничего даже не успело произойти, а я уже видел нас на сцене и за кулисами; видел нас в студийной кабинке со звукоизоляцией, записывающих новый альбом. Осталось лишь найти звукооператора, но я не обязан делать это в одиночку – поспрашиваю ребят, кто-нибудь обязательно найдётся. Всё произойдёт само собой, достаточно приложить немного усилий и вдохновения, как в жизни начнётся светлая полоса. Кто знал, что так скоро я почувствую себя, так далеко от дома, своим.

4. Хайдеггер

– Раз, два…

Вступить в рок-группу Гёте было сомнительной идеей.

– Раз, два, три, четыре!

Это занимает много времени, да и перспектив не открывает никаких. К тому же, меня вполне устраивал тот образ жизни, какой я вёл до того самого дня, когда Штефан подошел ко мне и сказал прямо: «Вступай в мою группу». Может, не точно так, но всякой двусмысленности в его словах не было. Я бы и дальше проводил вечера у себя дома, катая в игры часы напролёт, а не в гараже на другом конце города, забытым всяким старческим хламом, вроде дырявых диванов, складных столов и пустых банок. Играл бы на гитаре пару раз в неделю по нескольку минут, лишь изредка отыскивая новые песни, а не мучил бы струны почти два часа к ряду чуть ли не через день. Первые несколько репетиций я думал над тем, что за дичь ударила мне в голову, когда я, не размышляя, согласился присоединиться к этим алкоголикам с музыкальными наклонностями. Но это вскоре прошло. Спустя две недели, я почти ни о чём не жалел и жаловался лишь изредка на всякую чепуху. Что-то романтическое было в этих наших встречах… Или, мне просто нечем было заняться.

В универском актовом зале нам дали отрепетировать всего один раз, а дальше мы сами отказались от этой затеи. Противное дело – договариваться с тамошней администрацией. Они слишком многое требуют, а взамен дают практически ничего. Даже Влад, завглавы студсовета и специалист по ведению переговоров с учебным правительством, лишь пожимал плечами, и без всяких слов становилось ясно, как далеко они нас послали.

Мы стали встречаться у Гоголя в гараже, а через неделю, когда он соберётся перетащить свою древнюю ударную установку в недостроенный дом, мы будем встречаться там. Всё, что ни делается – только к лучшему. Единственный, кому было неудобно без микшерного пульта и прочего – был наш звукорежиссёр – Андрей, один из наших с Гоголем старых добрых друзей, поэт из техно-колледжа. Всю работу приходилось делать на компьютере на маленьких колонках с хриплым звуком. Но за всё время, что он провёл в нашем музыкальном коллективе, я так и не услышал от него ни слова жалобы.

На концерт в колледж мы выбрали песню «Yesterday» собственной аранжировки, которая лишь издали напоминала оригинал. Но вечную классику должен был узнать каждый, не смотря на все те эксперименты, которые мы со Штефаном от нечего делать, провернули с партитурой и самим исполнением.

Единственный вопрос, который вызвал у нас оживлённые споры, заключался в том, кто должен был исполнить вокальную партию на английском языке. Ни мой, ни Гоголевский голоса сомнений не оставляли – пришлось бы выдать каждому из слушателей затычки для ушей. А вот Штефан признался однажды, что посещал класс вокала в Берлине. Хоть его голос тоже был далёк от оперного, факт заключался в том, что в отличие от нас двоих, он хотя бы умел петь.

Поначалу, он отнекивался, даже предлагал позвать в нашу группу девушку из колледжа. Но мы наотрез отказались. Мне это не нравилось особенно, потому что наш коллектив устраивал меня таким, каким он уже был. Он состоял исключительно из парней, а это дорогого стоит. Штефан решил немного поспорить, но быстро усёк, что лишь зря сотрясает воздух и что меня с Гоголем не переубедить. Тогда группа чуть не распалась – так он был на нас обижен. Но Андрей поговорил с Гёте, выдал ему пару сочных комплиментов по поводу его голоса и, поверив в себя, он согласился, и сыграть на своём аккордеоне, и спеть на английском языке. Им он владел лучше любого из нас.

Не знаю, жалел ли он о том, что всё это затеял, или получали удовольствие от новых испытаний и пролитого пота, радуясь всему происходящему? Может, он задумывался над тем, что лучше бы нам было исполнить что-нибудь инструментальное, без слов – но представив это со стороны, быстро пришел к выводу, что получится попросту неинтересно.

Теперь, мы могли двигаться только вперёд. Преодолевать препятствие на пути к поставленной цели – что ещё нужно, чтобы чувствовать себя настоящими героями, каким бы ни был конечный результат. Ради такого незабываемого опыта и не на такое все мы готовы пойти. Пусть это будет всего одна песня, пусть нас услышат всего сотня человек, а может и того меньше – важен сам факт и акт, а слава, как нам хотелось бы верить, приложится потом, а если и нет, то это не так уж важно.

Мы приходили к Гоголю в условленное время, чтобы любой, кто мог устроить нам неприятности или кому мы могли бы помешать отсутствовал, к примеру, найдя другое место для вечернего времяпровождения. Хозяин дома, наш ударник, делал для нас кофе и, зажав сигарету в зубах, отбивал заданный ритм. Штефан то и дело прерывал нас, чтобы объяснить, как это должно звучать, и что мы делаем неправильно. Это было неприятно, но мы слушали внимательно. За несколько наших встреч он стал петь намного лучше. Мы называли друг друга чуть ли не братьями. Наша группа не видела для себя иного пути, и не знала занятия лучше того, что мы делали все вместе. Казалось, что даже ветер и солнце, а заодно и весь мир, подыгрывали нам. Мы будто заново родились и делаем первые шаги в этом новом для нас мире.

Глава 5 Октябрь

1. Отто

Я не курю; да и вообще, отрицательно отношусь к табаку и всему, что с ним связано. Но у никотина есть пара привлекательных качеств, которые мне сложно отрицать: он успокаивает нервы и придаёт сил. В молодости, был у меня не самый лучший период, связанный как раз с курением и выпивкой. Теперь, я могу говорить об этом лишь как персонаж из не слишком креативной социальной рекламы.

Прошлого уже больше двадцати лет, как я пью не чаще пары раз в год и к алкоголю остаюсь равнодушным. Но иногда, бывает, мне сниться, как я курю, и сигаретный дым подымается в воздух… Как же сильно этот наркотик влияет на тех, кто хотя бы раз в жизни имел с ним близкие отношения. И всё же, теперь я совсем другой человек. Я не из тех, кто станет искать выход в табаке – молить пачку сигарет в кармане облегчить мои страдания, не тот, кто станет говорить, что у него нет зависимости. Сигареты помогают скрыть проявления затянувшейся депрессии. Но я предпочитаю лечить болезни, а не справляться с симптомами. Наркоз необходим лишь тем, кто оказался на операционном столе. С прочей болью, человек способен справиться собственными силами. К этому я пришел не за один год; потребовалось многое испытать в этой жизни, чтобы я стал таким, какой есть сейчас.

Но дети совсем не похожи на своих отцов – если бы всё было так просто, и каждый ребёнок становился точной копией своих родителей, то большей часть проблем в этом мире просто не существовало бы.

Первые подозрения родились у меня ещё в Берлине. Но доказательств у меня не было, да и если посмотреть на это стороны, мои чувства действительно больше походили на родительскую паранойю. Так часто бывает, когда любишь своих детей, но можешь проводить с ними столько времени, сколько хотел бы. А ведь если бы проводил, а не занимался одной только работой, нам не пришлось бы в спешке покидать родную страну и прятаться тут, на краю цивилизованного мира. Я быстро забыл о запахе табака, исходившего от его одежды. И вспомнил теперь, когда нашел початую пачку сигарет.

Она беспечно лежала в незапертом отделении шкафчика у его кровати. Я искал зарядку – свою забыл на новой работе. Он доверял нам, зная, что мы не будем заглядывать в его личное пространство, а потому совсем не заморачивался с укрытием для своей тайны. С минуту я тупо глядел на пачку, надеясь, что она окажется не тем, чем казалось с первого взгляда. Но ничем другим она быть не могла. Я аккуратно положил её на прежнее место так, чтобы Штефан не смог обнаружить, что его тайна раскрыта. Я был растерян, меня обуревала ярость и грусть. Я совершенно не понимал, что должен делать, где допустил ошибку, с какого момента я уже не мог этого предотвратить. Пример, описываемый во всей литературе о воспитании подростков, но который поставил меня в тупик и надолго вывел из колеи. А ведь это был мой единственный за месяц выходной.

Каким-то чудом, я понял, что должен делать в первую очередь: отправиться на кухню, выпить стакан воды, сделать вдох, второй, а затем ещё десять. Так я и поступил. Стало легче, но от этого я не переставал ощущать себя бессильным что-либо изменить. Семнадцать лет – да разве можно сделать что-то с ребёнком в таком возрасте?! Он стал спокойнее, но от этого лишь ещё упрямее, чем был, скажем, ещё три-четыре года назад. Я знал, что должен рассказать об этом Марии, но боялся её реакции. Мне не хотелось портить наши отношения с сыном – ведь с тех пор, как мы переехали, они и без того висели на волоске, грозясь свалиться в пропасть, и только теперь начали постепенно приходить в норму. Если мы испортим всё сейчас – это будет настоящей катастрофой. Но если я буду молчать, то кем тогда стану? Сообщником?! Нет, это звучит слишком драматично. Скорее, просто плохим отцом.

Как же я жалел, что выпросил этот выходной. Вот судьба меня и наказала. На работе исчезают семейные неурядицы, остаются где-то там, далеко, откуда им до тебя не добраться. Тем более, если бы не было сегодняшнего дня – то вряд ли бы я узнал о вредной привычке Штефана в ближайшее время, а может, вообще никогда. Тогда, намного легче было бы справиться с совестью, которая точно заявит о себе, поскольку я здраво оценивал свои возможности и понимал, что вряд ли смогу повлиять на Штефана и заставить его бросить курить. Нет, я только всё испорчу. А ведь на самом деле, вредные привычки наших детей вредят не столько им, сколько нам самим, ведь что может быть хуже, чем чувствовать гнев и беспомощность одновременно?

И всё-таки, жене рассказывать я не стал. Я ясно представлял себе, как в итоге проигравшими оказываемся мы втроём. А это был худший исход из всех, которые могут произойти. Я решил, что поговорю со Штефаном сам, когда настанет время – остаётся лишь надеяться, что идеальный для этого момент настанет не слишком поздно. А ведь я уже не молод. Какая-то чёрная моя сторона заставила меня представить, как я лежу при смерти в украинской больнице, Штефан сидит рядом со мной и я тихим голосом шепчу ему: «Не кури». Ох, как же мне было не до смеху, а мозгу с его безудержными фантазиями лишь бы пошутить.

Выходной только начинался, а я уже соскучился по ненавистной работе. Чем-нибудь руки занять было надо. А может, лучше ноги? Пробежка, разминка, любой спорт – как же люди недооценивают его значение, особенно в моменты, когда голова от нервов раскалывается на части. Но это всё не для меня – мы со спортом недолюбливаем друг друга. Вместо того чтобы подобно Челентано из «Укрощения строптивого» выйти во двор рубить дрова, я вышел на проспект в ближайший художественный маг. Купил альбом, кисточку и акварель к нему. Скупился так, что мне даже выдали дисконтную карту.

Штефан вернулся домой со своим знакомым. Мы встретились в коридоре, но не обратили друг на друга особого внимания. Дом большой – места всем хватит, а мне не особо хотелось знать, чем таким они планируют вместе заниматься. Найдя укромное местечко, я медленно стал вспоминать молодость – уроки рисования. В чём-то я действительно когда-то был хорош – до того, как судьба свела меня с моей работой и обо всём остальном надолго пришлось забыть. Теперь, всё это в прошлом. Я будто только познакомился со своей молодой женой – тогда, у меня было много подружек, а на неё я почти не обращал внимания. Свой нынешний ненужный опыт я готов был обменять на тогдашний ветер в своей голове, который за эти годы развеяло по всему свету. Но техникой рисования акварелью я владел тогда, как мне кажется теперь, на уровне мастера. Руку не пришлось долго уговаривать держать кисть как когда-то – она сама соскучилась по прежним временам. И теперь, с лихим задором, я размазывал краски по листу. У меня вышел портрет сына с сигаретой. Я посмотрел на него, думая, что жена, когда вернётся с ярмарки, куда пошла сегодня с одной из своих новых подруг, обязательно заметит, что я снова взялся рисовать и попросит показать ей все мои рисунки. Я вырвал «Курильщика» из альбома и отправил сушиться туда, где ей его не найти не найдёт. Какое странное чувство – владение тайной. Зато, теперь я точно знал, чем занять этот день. И старался не думать, что всего лишь справляюсь с симптомами.

2. Штефан

Этот день начался слишком рано, чтобы оказаться таким же, как и все.

За день до Дня учителя мы должны были встретиться и прорепетировать, но нам было лень. Не бог весть какое дело тот концерт – мы работали как волы и можем позволить себе в этот день передохну́ть. Я планировал проснуться не раньше полудня – редко выдаётся такая прекрасная возможность. Но как наивно было полагать, что мир, в котором я живу, просто так не оставит меня в покое. Да и давно нужно было смириться с тем фактом, что если твой друг Хайдеггер – то в выходные, скорее всего, тебя разбудит с утра его звонок.

– Привет. У тебя дома кто-нибудь есть?

С этих слов и начался мой день. Я даже не с первой секунды уловил их смысл.

– Не знаю. Ещё не проверял, – своему голосу я постарался придать максимально измученный, усталый тон – но мой палач был безжалостен.

– У меня с собой две банки пива и я иду к тебе. Выйди меня встретить, а затем на месте и решим.

После этих слов, он бросил трубку. Он хотел, чтобы я встал и пошел, а точнее, побежал; вот только я не успел его послать и сказать, что болен и устал, и эту ночь не спал. Да уж, реальная жизнь – сильно отличается от песен.

Сперва-наперво, я узнал, что дома, помимо меня, ещё был папа – в кои-то веки сегодня у него выходной. Дядя Альберт пропадал где-то на рыбалке – он мог себе это позволить, своё в этой стране он уже отработал. Мама вместе с тётей и своими подругами отправилась на какую-то ярмарку с украинским колоритом. Помнится, она даже пыталась завлечь и меня вместе с ней: «Ощутишь душу страны, в которой мы живём», – сказала она. Тогда, я ответил ей, что это всё равно, что искать настоящую Германию на Октоберфесте. Одна видимость культуры, а под оболочкой… Я отказался так вежливо, как только мог. Хорошо, что она быстро всё поняла. С ней мы говорим теперь чаще по-украински или по-русски. Немецкий, наш родной язык, звучит в нашем доме всё реже – и хорошо, быстрее привыкнем, быстрее забудем, откуда мы родом.

В рекордно короткие сроки, я вышел к Хайдеггеру навстречу, оставив папу одного в доме. Но далеко идти не стал. Зная по какому маршруту он будет идти, я выбрал лавочку поудобнее, сел и с невозмутимым видом стал его дожидаться. Это было нелегко – мои глаза грозились в любую секунду закрыться и погрузить меня в сон. Странное чувство, когда находишься на границе между сном и явью, с трудом отличая одно от другого. В такие минуты погружаешься в себя и перестаёшь замечать всё вокруг. Я пропустил тот момент, когда Хайдеггер подошел ко мне и сел рядом.

– Привет, ты чего такой убитый?

Я взглянул на него сквозь полузакрытые веки. Мой внешний вид должен был говорить куда больше, чем слова. И всё равно, я выдавил из себя ответ:

– Да так, встав из могилы, забыл, что должен привести себя в порядок и выглядеть как живые.

Вскоре, он силой поднял меня с лавки, где я уже собирался прилечь, и потащил меня в сторону дома. Я кивнул консьержке, что незнакомец со мной – свой и мы поднялись на нужный этаж, вошли в квартиру. В коридоре нам повстречался папа, но сразу уразумев, что к чему, он предпочёл сделать вид, что не заметил гостя и поспешно ретировался по каким-то своим выходным делам. Выглядел он как-то странно, обеспокоенно, будто всё утро у него шалят нервы. Я обратил бы на это больше внимания, если бы не усталость, которая даже после продолжительной прогулки, всё ещё напоминала о себе.

В моей комнате он достал обещанное пиво. Со стороны это выглядело вполне безобидно – ну, мало ли, захотелось парню выпить – не в одиночку же. Но зная Хайдеггера, я догадывался, что выпивка в его руках – это всего лишь предлог для чего-то намного большего. Скорее всего, он к нему даже не прикоснётся – так, слегка пригубит. Напитки легче водки, как я понял, для него – просто вода.

К пиву я не спешил притрагиваться. Две банки на столе так и стояли, как символическая плата Харону за переправу на ту сторону реки. Иное дело, не другой берег интересовал Хайдеггера, а сам перевозчик. Видимо, во мне есть что-то, что притягивает к себе сумасшедших всех мастей и калибров.

– Так, зачем ты здесь?

И о чудо, он взял банку с пивом и сделал из неё глоток. Но затем, поставил обратно и, забегая наперёд, навсегда забыл о её существовании. Он стал рассказывать мне историю о том, как неделю назад провёл время на реке Каменка вместе с турклубом университета. Он и меня звал в этот поход, но я отказался и, как выяснилось вскоре из его повести, не зря.

3. Хайдеггер

Это был день нашего первого выступления перед публикой.

Я всё время чувствовал на себе чужие взгляды, которые точно были брошенные неслучайно. Всё было продумано до мелочей – и взгляды публики на артистов, и переживания актёров – всё было предсказано задолго до этого. И всё равно от страха и восторга подгибались коленки.

Помимо концерта, мы взяли на себя так же главные роли в одной юмористической сценке про олимпийских богов. Гоголь играл Аполлона, я – Зевса, Андрей – Гермеса, а Штефан – бога студенчества. Мы втроём были «преподавателями», а Гёте – не прилежным, но смышленым учеником на пересдаче экзаменов у сильных мира сего, но не смог с ним справиться, а за свои шалости и хитрость был вычеркнут из списка богов и забран зловещим Военкоматусом. Хотя, окончания имён на «-ус» – это скорее римская грамматика, чем греческая, но в рамках этой простой истории такие ошибки сценаристов незначительны. Вот и весь сюжет, в ходе которого идут шутки о студентах, преподавателях и про то, как тяжело нам жить вместе под одной крышей.

Чтобы мы больше походили на своих персонажей, несколько ответственных девочек из студсовета принесли из дома старые простыни, которые мы, раздевшись до пояса, должны были надеть, наподобие древних греков. Мы-то и прорепетировать нашу сценку смогли всего пару раз, и слова запомнили плохо; а к подобным переодеваниям я подавно не был готов. Но моё личное мнение по поводу всего происходящего и в этот раз осталось никем не услышанным.

У меня были не самые лучшие предчувствия, граничившие с паранойей. Мне, как идущий по пустыне путник нуждается в утолении жажды, нужно было успокоить нервы. Переодевшись в покрывала, мы дружной толпой отправились в курилку, что была в туалете на пятом этаже. Ещё никогда это место, служившее точкой сбора курильщиков всех групп колледжа и университета, а так же некоторых преподавателей – не становилось временным пристанищем четырёх олимпийских богов.

Туалет был одним из тех, в которых ни у кого не возникнет желания разглядывать стены или задерживаться внутри кабинок надолго. В ней было всего одно маленькое, квадратной формы окно, располагавшееся возле двух сломанных раковин на уровне лба – в него можно было увидеть футбольное поле, если хватит роста; а если нет, можно было разглядеть кусочек синего неба, как тюремному заключённому во время прогулки. Это поле в окне – стало для нас символом курения, почти таким же, как надписи на пачках сигаретами. Суть, заложенная внутрь этой картинки, мало кому ясна – нужно было хоть раз побывать здесь. Если ты олимпийский бог, а имя твоё Зевс – то кому, как не тебе придумывать символы. Хотя, в мифах о нас и так сказано уже слишком многое. Был только Штефан, бог студенчества, о котором не существовало ни одного мифа и которому только предстояло придумать свой – о себе, о нас, про людей и полубогов вокруг, со своими собственными, личными символами.

Я сделал всего пару тяг, а затем, у меня полностью отпало желание курить. Глядя на тлеющую меж пальцев сигарету, я думал, до чего же в нелепом положении оказались мы – четверо парней в простынях на голое тело в университетском туалете на перекуре. Вот-вот, и слабенький огонёк дойдёт до фильтра – сигарета выкурена почти без моего участия. Я бы мог наблюдать этот процесс в мельчайших подробностях, если бы время от времени не бросал взгляды на Штефана, ожидая, пока он сам повернётся ко мне. Я сказал ему:

– Кажется, совсем немного осталось до концерта, – я перевёл взгляд на Аполлона с Гермесом, – но на самом деле, в запасе у нас – целая вечность.

Иногда, слова сами находят выход. Вот бы самому понимать смысл всех сказанных мною фраз. Я снова посмотрел Штефану прямо в глаза и спросил:

– Ты помнишь историю, которую я рассказал тебе вчера?

Конечно же, он помнил – прошел всего один день. Я заглянул к нему с пивом, которое, разумеется, пить не стал. Мне хотелось поделиться с кем-нибудь своими наблюдениями и этим кем-то оказался Штефан, хотел он того или нет. Всё началось с его слов: «Зачем ты здесь?».

– Эту историю, – начал я, сидя на его кровати, пока Гёте внимательно вслушивался в каждое моё слово – ну что, удачи ему в этом, – я успел рассказать многим, но каждый раз – по-разному, отрывками. Я хотел бы, чтобы ты услышал её целиком, от начала до конца, если забыть о том, что любая человеческая история, рассказанная полностью, должна заканчиваться смертью.

Общение с Гоголем привело меня к тому, что теперь я говорю такие фразы: двусмысленные, манерные и непонятные. Но мне нравится его способ рассказывать истории. Теперь, моя очередь усыпить слушателя потоком слов, невнятных по отдельности, но вместе составляющими прекрасную мозаику человеческой судьбы.

Я пригубил пива из банки, поставил её обратно и долго не вспоминал о её существовании.

– С чего бы мне начать…

Мысленно, я вернулся в нашу туалетную курилку. Штефан уточнил: