Говардс-Энд

Миссис Мант не понимала. В самом деле, Маргарет сделала в высшей степени сомнительное заявление – о том, что любое чувство, любое увлечение, пробудившееся однажды с особой силой, может угаснуть без следа.

– Я также имею честь сообщить тебе, что Уилкоксы находят нас скучными. Я не говорила тебе раньше, ты могла бы рассердиться, а у тебя было и так достаточно причин для волнений, но дело в том, что я написала письмо миссис Уилкокс и извинилась за неприятность, которую доставила им Хелен. Она не ответила.

– Как невежливо!

– Не знаю. Может быть, разумно?

– Нет, Маргарет, в высшей степени невежливо.

– Как бы то ни было, можно считать это обнадеживающим.

Миссис Мант вздохнула. Завтра она возвращалась в Суонидж, как этого очень хотели племянницы. Огорчения навалились на нее: к слову, как бы она превосходно обрезала Чарльза, если бы встретилась с ним лицом к лицу. Она видела, как он отдавал распоряжения швейцару – с совершенно обычным видом, в высоком цилиндре. К несчастью, он стоял к ней спиной, и, хотя тетя Джули высказала его спине все, что она думала, все же это не принесло ей удовлетворения, какое принес бы настоящий нагоняй.

– Но ты, пожалуйста, будь осмотрительна, хорошо? – увещевала она.

– О, конечно. Дьявольски осмотрительна.

– И Хелен тоже должна быть осторожна.

– По поводу чего? – поинтересовалась Хелен, в этот момент входя в комнату вместе с кузиной.

– Ничего, – сказала Маргарет, испытывая минутную неловкость.

– По поводу чего я должна быть осторожна, тетя Джули?

Миссис Мант приняла загадочный вид.

– Просто одна семья, фамилии которой мы не упоминаем, как ты сама сказала вчера вечером после концерта, въехала в квартиру напротив Мэтсонов – где на балконе цветы.

Хелен хотела было ответить какой-то шуткой и вдруг привела всех в замешательство, покраснев. Миссис Мант была так поражена, что воскликнула:

– Хелен, ты разве огорчена из-за их приезда? – отчего щеки Хелен стали пунцовыми.

– Конечно нет, – несколько раздраженно отозвалась Хелен. – Просто вы с Мэг так нелепо волнуетесь из-за этого, когда совершенно нет повода волноваться.

– Я нисколько не волнуюсь, – возразила Маргарет, тоже слегка раздражаясь.

– Ну, вид у тебя не слишком спокойный, правда, Фрида?

– Я не испытываю никакого беспокойства, вот и все, что я могу сказать; ты ошибаешься.

– Нет, она не беспокоится, – откликнулась миссис Мант. – Я свидетель. Она не согласна…

– Послушайте! – перебила фрейлейн Мозебах. – Я слышу шаги Бруно.

Ибо герр Лизеке должен был зайти на Уикем-Плейс за двумя младшими девушками. Он не стал входить в прихожую – в общем-то, он не входил туда минут пять. Но Фрида, чувствуя деликатность ситуации, сказала, что они с Хелен лучше подождут Бруно внизу и не будут мешать Маргарет и миссис Мант заниматься цветами. Хелен молча кивнула. Но будто бы желая доказать, что ситуация не такая уж деликатная, задержалась в дверях и заметила:

– Ты сказала, напротив Мэтсонов, тетя Джули? Какая ты чудесная! Я и не знала, что женщину, которая слишком туго шнуруется, зовут Мэтсон.

– Идем, Хелен, – сказала кузина.

– Иди, Хелен, – поддержала ее тетя и продолжила, обращаясь к Маргарет на том же дыхании: – Хелен меня не обманет. Ей это не понравилось.

– Тсс! – шепнула Маргарет. – Фрида тебя услышит, а она иногда бывает такая утомительная.

– Хелен это не понравилось, – настаивала миссис Мант, задумчиво шагая по комнате и вынимая из ваз увядшие хризантемы. – Я знала, что так будет, и я уверена, что так и должно быть у нормальной девушки! Что она пережила! Какие ужасные, грубые люди! Ты забываешь, что я знаю их лучше, чем ты, и если бы Чарльз в тот раз повез тебя на своем авто, ты потерпела бы полное фиаско. О, Маргарет, ты не понимаешь, что тебя ждет. Они все прилипли к окнам гостиной. Там миссис Уилкокс, я ее видела. Там Пол. Там эта дерзкая девчонка Иви. Там Чарльз, я первого увидела его. А кто этот краснолицый пожилой мужчина с усами?

– Вероятно, мистер Уилкокс.

– Я так и знала. Значит, там и мистер Уилкокс.

– Почему ты называешь его краснолицым? – упрекнула Маргарет. – Для его возраста у него удивительно здоровое лицо.

Миссис Мант, одержав победу на другом поприще, могла позволить себе уступить мистеру Уилкоксу его лицо. Оставив его, она заговорила о том, какой стратегии следует ее племянницам придерживаться в будущем. Маргарет пыталась ее остановить.

– Хелен не совсем так восприняла новость, как я ожидала, но Уилкоксы больше не интересуют ее, так что не надо строить никаких планов.

– Лучше все-таки быть готовыми.

– Нет, уж лучше не быть готовыми.

– Почему?

– Потому что…

Ее мысли приходили из туманных далей. Она не сумела бы подробно объяснить, но чувствовала, что люди, которые заранее готовятся ко всем неожиданностям, делают это за счет радости. Конечно, нужно быть готовым к экзамену, званому обеду или возможному падению цен на бирже, но в отношениях между людьми этот метод неприемлем, пусть даже тебя ждет неудача.

– Потому что я предпочитаю рискнуть, – неловко заключила она.

– Но представь себе вечер, – воскликнула тетя, указывая на дом носиком лейки. – Стоит только включить свет, и вся комната как на ладони. Однажды они забудут опустить шторы, и вы их увидите, а потом вы забудете опустить шторы, и они увидят вас. Нельзя ни посидеть на балконе, ни полить цветы, ни поговорить. Вообрази, ты выходишь из парадной двери, а они в ту же минуту выходят из двери напротив. И ты утверждаешь, что готовиться ни к чему и лучше рискнуть!

– Я надеюсь, что буду рисковать всю свою жизнь.

– Ах, Маргарет, это слишком опасно.

– Но в конце концов, когда у тебя есть деньги, – сказала Маргарет с улыбкой, – ты не так уж сильно рискуешь.

– Ах, как не стыдно! Ты шокируешь меня!

– Деньги сглаживают острые углы, – сказала мисс Шлегель. – Помоги Бог тем, у кого нет денег.

– Это что-то новенькое! – сделала вывод миссис Мант, которая собирала новые идеи, как белка орехи, и особенно ее привлекали те, что можно было унести с собой.

– Новое для меня, умные люди давно уже поняли это. Уилкоксы и мы с тобой сидим на деньгах, как на островах. Под нашими ногами такая твердая почва, что мы забываем об их существовании. Только если мы замечаем, как рядом кто-то спотыкается, то понимаем значение независимого дохода. Вчера вечером, когда мы разговаривали у огня, мне в голову пришла мысль о том, что сама душа мира – экономика и самая глубокая пропасть – это не отсутствие любви, а отсутствие денег.

– По-моему, довольно цинично.

– По-моему, тоже. Но когда у нас с Хелен появляется искушение критиковать людей, нам надо вспомнить, что мы стоим на островах, а большинство барахтается в воде. Беднякам не всегда удается соединиться с теми, кого они хотят любить, и расстаться с теми, кого разлюбили. Нам, богатым, это просто. Представь себе, какая была бы трагедия, если бы Хелен и Пол были бедны и не могли прибегнуть к поездам и автомобилям, чтобы избавиться друг от друга.

– Похоже на социализм, – подозрительно заметила миссис Мант.

– Называй как хочешь. Мне надоели богачи, которые притворяются бедными и думают, что это очень тактично – игнорировать груды денег, которые не дают им замочить ноги в волнах. Я стою на шестистах фунтах в год, как и Хелен, а Тибби будет стоять на восьми сотнях; и с той же быстротой, с какой наши фунты уплывают в море, они возобновляются – из моря, да, из моря. Все наши мысли и речи – это мысли и речи тех, кто получает ежегодный шестисотфунтовый доход; и раз нам нет нужды красть зонты, мы забываем, что есть люди, которые иногда их крадут; и то, что здесь шутка, там реальность…

– Вот они идут… вон идет фрейлейн Мозебах. Поистине, для немки она одевается прелестно. Ой!

– Что случилось?

– Хелен посмотрела на окна Уилкоксов.

– Почему бы нет?

– Прости, я перебила тебя. Что ты толковала о реальности?

– Я, как обычно, говорила сама с собой, – ответила Маргарет неожиданно озабоченным тоном.

– Все-таки скажи мне прямо: ты за богатых или за бедных?

– Это слишком сложно. Спроси меня по-другому: за бедность я или за богатство? За богатство. Ура богатству!

– За богатство! – эхом отозвалась миссис Мант, наконец, так сказать, добившись своего.

– Да, я за богатство. Да здравствуют деньги!

– Боюсь, я тоже, да и большинство моих знакомых в Суонидже, но меня удивляет, что ты согласна с нами.

– Большое тебе спасибо, тетя Джули. Пока я разглагольствовала, ты закончила с цветами.

– Не за что, милая. Мне бы хотелось помочь тебе в более важных делах.

– Неужели ты будешь так добра? Может быть, сходишь со мной в бюро по найму? Мне одна горничная не говорит ни да ни нет.

По дороге в бюро они тоже бросили взгляд на окна Уилкоксов. На балконе стояла Иви, «уставясь в самой вызывающей манере», по словам миссис Мант. О да, это и в самом деле чрезвычайно досадно. Хелен защищена от случайной встречи, но… Уверенность Маргарет начала таять. А вдруг умерший нерв оживет, если эта семья будет маячить у нее перед самым носом? К тому же Фриде Мозебах осталось гостить у них еще две недели, а она ужасно неделикатная, вполне способна сболтнуть что-нибудь вроде: «Кажется, ты влюблена в одного из джентльменов из дома напротив». Пока это замечание не соответствует правде, но может ею стать, если повторять его достаточно часто, так же как тезис о том, что «между Англией и Германией обязательно будет война», приближает войну всякий раз, когда произносится вслух, и, значит, бульварная пресса обеих стран охотно хватается за него. Есть ли такая же бульварная пресса в том, что касается человеческих чувств? Маргарет опасалась, что есть, и более того, что добрая тетя Джули и Фрида ее типичные представители. Своим постоянным жужжанием они, может быть, доведут Хелен до того, что ей захочется повторить мечты прошлого июня. Повторить, не больше, они не в силах внушить ей долгую любовь. Маргарет так ясно представилось, что тетя Джули и Фрида – это Журналистика, а ее отец со всеми своими недостатками и заблуждениями – Литература, и если бы он был жив, он бы научил свою дочь, как поступить правильно.

Бюро по найму прислуги устраивало свой обычный утренний прием. Улицу запрудили экипажи. Мисс Шлегель дождалась своей очереди, и в итоге ей пришлось удовольствоваться коварной «временной прислугой», поскольку профессиональные горничные отвергли ее на основании многочисленности ступенек в доме на Уикем-Плейс. Неудача повергла Маргарет в уныние, и хотя потом она забыла о неудаче, уныние осталось. По дороге домой она снова взглянула на окна Уилкоксов и решила поговорить о них с Хелен, как подобает главе семьи.

– Хелен, ты должна мне сказать, если это тебя беспокоит.

– Если что? – сказала Хелен, моя руки к обеду.

– Приезд У.

– Ну конечно нет.

– Правда?

– Правда.

После чего она призналась, что немного волнуется из-за миссис Уилкокс; а именно, что миссис Уилкокс с ее глубокой чувствительностью может страдать из-за того, к чему другие члены этого клана всегда были равнодушны.

– Мне все равно, если Пол покажет на наш дом и скажет: «Там живет девушка, которая пыталась меня заарканить». А ей, возможно, будет неприятно.

– Если ты такая щепетильная, мы можем что-нибудь придумать. Нам вовсе не обязательно находиться рядом с людьми, которые нам не нравятся или которым мы не нравимся, раз у нас есть деньги. Можно даже уехать на некоторое время.

– А я как раз и уезжаю. Фрида пригласила меня в Штеттин, я вернусь не раньше Нового года. Этого достаточно? Или мне вообще следует покинуть страну? Мэг, да что с тобой случилось, к чему вся эта суета?

– Наверно, я превращаюсь в старую деву. Я думала, что у меня широкие взгляды, но, право же, я… Это будет утомительно, если ты во второй раз влюбишься в того же человека… – Она откашлялась. – И потом, знаешь ли, ты все-таки покраснела, когда тетя Джули утром застала тебя врасплох. Иначе я не стала бы заводить этот разговор.

Но смех Хелен прозвучал без фальши, когда она подняла мыльную руку к небесам и поклялась, что никогда, нигде и никоим образом не влюбится ни в кого из Уилкоксов вплоть до их самых дальних родственников.

Глава 8

Начало дружбе между Маргарет и миссис Уилкокс, которая завязалась очень быстро и привела к очень странным последствиям, возможно, было положено весной в Шпеере. Может быть, немолодая дама, глядя на румяный до вульгарности собор и прислушиваясь к разговору Хелен с ее мужем, увидела в старшей и не такой очаровательной сестре способность к более глубокому сочувствию и здравым суждениям. Миссис Уилкокс умела чувствовать подобное. Возможно, именно она предложила пригласить сестер Шлегель в Говардс-Энд, особенно желая приезда Маргарет. Все это пустые раздумья: миссис Уилкокс не оставила ясных указаний. Точно известно только одно: через две недели, в тот самый день, когда Хелен уезжала в Штеттин с кузиной, она пришла с визитом на Уикем-Плейс.

– Хелен! – крикнула фрейлейн Мозебах преисполненным благоговения тоном (ее успели посвятить в дела двоюродной сестры). – Его мать тебя простила!

Затем, припомнив, что в Англии новоприбывшему не принято являться без приглашения, она переменила тон с благоговейного на неодобрительный и выразила мнение, что миссис Уилкокс keine Dame[17].

– Слышать не хочу об этой семейке! – отрезала Маргарет. – Хелен, прекрати хихикать и вертеться, ступай собирать вещи, наконец. Почему эта женщина не может оставить нас в покое?

– Не знаю, что делать с Мэг, – парировала Хелен, спотыкаясь на лестнице. – На уме у нее одни Уилкоксы и чемоданы. Мэг, Мэг, я не влюблена в молодого господина; я не влюблена в него, Мэг, Мэг. Можно ли говорить яснее?

– Любовь определенно прошла, – подтвердила фрейлейн Мозебах.

– Определенно, Фрида, но это не помешает мне соскучиться у Уилкоксов, если я нанесу им ответный визит.

Тогда Хелен сделала вид, что плачет, и фрейлейн Мозебах, которая считала все это чрезвычайно забавным, поступила так же.

– Ой-ой-ой! Мэг отправится к ним в гости, а я не смогу. «Да почему? Да потому, что еду я в Гер-ма-ни-ю».

– Если ты едешь в Германию, иди паковать чемоданы; если нет, иди к Уилкоксам вместо меня.

– Но Мэг, Мэг, я не люблю молодого господина; я не люблю… Ой, кто это спускается по лестнице? Клянусь, это мой брат.

Мужчины – даже такого, как Тибби, – оказалось достаточно, чтобы помешать им дурачиться. Преграда, разделяющая два пола, хотя и уменьшилась в цивилизованном мире, но все же высока, причем выше с женской стороны. Хелен во всем призналась сестре и кузине и ничего не сказала брату. Дело было не в стыдливости, потому что сейчас она говорила о «уилкоксовском идеале» со смехом и даже растущей грубостью, и не в осторожности, потому что Тибби редко пересказывал услышанные новости, если они его не касались. Скорее у Хелен было ощущение, будто она может выдать секрет мужчинам, и каким бы тривиальным ни казался он по эту сторону барьера, в мужском лагере он приобретет новое значение. Поэтому она замолчала, вернее, нашла другую тему для дурачеств, пока многострадальные родственники не отправили ее наконец на второй этаж. Фрейлейн Мозебах пошла вслед за ней, но задержалась и, свесившись над перилами, многозначительно сказала кузине:

– Все в порядке, она его не любит, он ее не стоит.

– Да, я знаю, спасибо.

– Я подумала, что должна тебе сказать.

– Спасибо.

– В чем дело? – спросил Тибби.

Никто ему не ответил, и он отправился в столовую и стал есть эльзасский пирог со сливами.

В тот вечер Маргарет отважилась на решительные действия. В доме было очень тихо, и туман – стоял ноябрь – рвался в окна, словно изгнанный дух. Фрида и Хелен уехали вместе с багажом. Тибби, которому нездоровилось, растянулся на диване у огня. Маргарет сидела рядом в раздумьях. Ее мысли бросались от одного порыва к другому, пока они наконец не выстроились в ряд. Практический человек, который четко понимает, чего хочет, и больше главным образом не знает ничего, извинит ее за колебания. Но именно так работал ее ум. И когда она начинала действовать, никто уже не мог обвинить ее в неуверенности. Она рубила наотмашь, как будто вообще не подумав. Письмо, которое она написала миссис Уилкокс, горело чистым пламенем решительности. Бледный отблеск мысли не приглушил его, но был как запотевшее стекло, которое еще ярче проявляет краски, если его протереть.

«Дорогая миссис Уилкокс!

Я должна написать Вам не очень вежливое письмо. Мне кажется, нам лучше не встречаться. И моя сестра, и тетя доставили Вашей семье неприятные минуты, и, что касается сестры, она снова может дать основания для неудовольствия. Насколько мне известно, ее мысли больше не заняты Вашим сыном. Но было бы нежелательно ни Вам, ни ей, чтобы они встретились, поэтому наше знакомство, которое началось так приятно, следует прекратить.

Боюсь, что Вы не согласитесь с этим, даже наверняка не согласитесь, поскольку были настолько любезны, что зашли к нам. Это лишь интуиция с моей стороны, и, конечно, она может ошибаться. Моя сестра, безусловно, скажет, что моя интуиция ошиблась. Она не знает о моем письме, и я надеюсь, что Вы не отнесете мою нелюбезность на ее счет.

От всего сердца искренне Ваша,

М.Дж. Шлегель».

Маргарет отправила письмо почтой и наутро получила с нарочным следующий ответ:

«Дорогая мисс Шлегель!

Не нужно было писать мне такое письмо. Я зашла сообщить вам, что Пол уехал за границу.

Рут Уилкокс».

Щеки Маргарет вспыхнули. Она не смогла доесть завтрак. Она сгорала от стыда. Хелен говорила ей, что Пол должен был уехать из Англии, но за прочими, более важными, как ей думалось, делами она забыла. Все ее нелепые тревоги оказались пустыми, а их место заняла уверенность, что она нагрубила миссис Уилкокс. Грубость была для Маргарет как горечь во рту, она отравляла вкус жизни. Порой она необходима, но горе тем, кто пользуется ей без должной надобности. Маргарет набросила шляпу и шаль, словно беднячка, и нырнула в еще не растаявший туман. Сжав губы и письмо в руке, она пересекла улицу, вошла в мраморный вестибюль, миновала консьержа и взбежала по лестнице на третий этаж.

Маргарет отдала служанке визитную карточку, и, к удивлению, ее сразу же проводили в спальню к миссис Уилкокс.

– О, миссис Уилкокс, я сделала грубейшую ошибку. Мне так стыдно, что я не могу вам передать.

Миссис Уилкокс поклонилась с серьезным видом. Она была оскорблена и не делала вид, что это не так. Она сидела в кровати и писала письма на кроватном столике. Рядом на другом столике стоял поднос с завтраком. Отблески пламени, свет из окна и огонек свечи, рисовавший трепетный ореол вокруг ее рук, сливаясь, создавали странную атмосферу растворения.

– Я знала, что в ноябре он собирается в Индию, но совсем забыла.

– Семнадцатого числа он уехал в Нигерию, в Африку.

– Я знаю, то есть знала. Я так нелепо повела себя. Мне очень стыдно.

Миссис Уилкокс не ответила.

– Слов нет, как я раскаиваюсь, надеюсь, вы меня простите.

– Все это чепуха, мисс Шлегель. Хорошо, что вы пришли так скоро.

– Нет, не чепуха, – воскликнула Маргарет. – Я вам нагрубила, и не могу даже оправдаться сестрой, потому что ее нет в Лондоне.

– Вот как?

– Она уехала в Германию.

– Значит, она тоже уехала, – проговорила женщина. – Да, в самом деле, это совершенно безопасно, совершенно, по крайней мере, сейчас.

– Вы тоже волновались! – воскликнула Маргарет, все больше возбуждаясь и усаживаясь на стул без приглашения. – Как это необычно! Я вижу, что вы волновались. Вы чувствовали то же, что и я; Хелен больше не должна с ним встречаться.

– Я считаю, что так было бы лучше всего.

– Почему же?

– Это очень трудный вопрос, – сказала миссис Уилкокс, улыбаясь, выражение досады на ее лице изгладилось. – Мне кажется, вам лучше удалось изложить это в письме – интуиция, которая может ошибаться.

– Дело не в том, что ваш сын все еще…

– О, нет; он часто… Пол очень юн, вы понимаете.

– Так в чем же дело?

Она повторила:

– В интуиции, которая может ошибаться.

– Иными словами, они из тех людей, которые могут влюбиться, но не могут жить вместе. Это вполне вероятно. Боюсь, что в девяти случаях из десяти природа влечет в одну сторону, а человек в другую.

– Это и в самом деле «иные слова», – сказала миссис Уилкокс. – У меня не было таких стройных мыслей. Я просто встревожилась, когда узнала, что мальчик неравнодушен к вашей сестре.

– Ах, вот о чем я всегда хотела вас спросить. Как вы узнали? Хелен так удивилась, когда приехала наша тетя и вы вышли и все устроили. Вам сказал Пол?

– Мы ни к чему не придем, говоря об этом, – произнесла миссис Уилкокс после минутного молчания.

– Миссис Уилкокс, вы очень сердились на нас в июне? Я написала вам письмо, а вы на него не ответили.

– Я возражала против того, чтобы снять квартиру миссис Мэтсон. Я знала, что она напротив вашего дома.

– Но теперь все устроилось?

– Думаю, да.

– Только думаете? Вы не уверены? Я так люблю, когда проясняются все недоразумения.

– Нет, я уверена. – Миссис Уилкокс беспокойно зашевелилась под покрывалом. – Я всегда говорю, как будто не уверена. Просто у меня такая манера говорить.

– Это ничего, я сама такая.

Тут вошла горничная, чтобы унести поднос. Разговор прервался и возобновился уже в более привычном виде.

– Мне пора откланяться – вы будете вставать.

– Нет, пожалуйста, подождите минутку, сегодня я останусь в постели. Я время от времени так делаю.

– Мне казалось, вы ранняя пташка.

– В Говардс-Энд – да, но в Лондоне ни к чему подниматься с рассветом.

– Ни к чему подниматься? – возмущенно вскричала Маргарет. – Когда открыты осенние выставки, а вечером играет Исай[18]! Не говоря уже о людях…

– Дело в том, что я немного устала. Сначала свадьба, потом отъезд Пола, а вчера вместо отдыха мне пришлось сделать несколько визитов.

– Свадьба?

– Да, Чарльз, мой старший сын, женился.

– Вот как!

– Это была одна из главных причин, почему мы сняли квартиру в Лондоне, а также чтобы Пол мог собраться в Африку. Квартира принадлежит кузине моего мужа, и она самым любезным образом предложила ее нам, чтобы мы до свадьбы смогли познакомиться с семьей Долли.

Маргарет спросила, что это за семья.

– Фасселлы. Отец отставной офицер индийской армии, брат военный. Мать умерла.

Значит, возможно, это и были те «загорелые мужчины без подбородка», которых Хелен как-то увидела в окно. Маргарет испытывала некоторый интерес к семье Уилкокс. Этот интерес появился у нее из-за Хелен и превратился в привычку. Маргарет задала о мисс Долли Фасселл еще несколько вопросов, на которые получила ответ ровным, бесстрастным тоном. Голос миссис Уилкокс, хотя приятный и чарующий, был не очень выразителен. По нему чувствовалось, что для нее картины, концерты и люди имеют одинаково небольшое значение. Только однажды он изменился – когда миссис Уилкокс заговорила о Говардс-Энд.

– Чарльз и Альберт Фасселл были знакомы. Они члены одного клуба и оба увлекаются гольфом. Долли тоже играет в гольф, хотя, мне кажется, не так уж хорошо. Познакомились они, когда играли на две пары. Всем нам она понравилась, и мы очень рады. Они поженились одиннадцатого числа, за несколько дней до отъезда Пола. Чарльз очень хотел, чтобы брат был у него шафером, и сделал все возможное, чтобы свадьба состоялась одиннадцатого. Фасселлы предпочли бы сыграть ее после Рождества, но очень любезно согласились. Вот фотография Долли – в двойной рамке.

– Вы вполне уверены, что я не сую нос в чужие дела, миссис Уилкокс?

– Да, вполне.

– Тогда я останусь. Мне у вас очень нравится.

После чего она рассмотрела фотографию Долли. Под ней стояла подпись: «Для дорогой Мимс». Миссис Уилкокс перевела, сказав, что «они с Чарльзом решили, что она будет звать меня этим прозвищем». У Долли был глупый вид и треугольное лицо того типа, который так нравится уверенным, крепким мужчинам. Она была очень хорошенькая. Потом Маргарет перешла к Чарльзу, в чертах которого преобладали противоположные качества. Она задумалась о том, какие силы свели их вместе до тех пор, пока Бог не разлучит их. Маргарет пожелала им счастья.

– Они отправились в Неаполь на медовый месяц.

– Счастливцы!

– С трудом представляю Чарльза в Италии.

– Разве он не любит путешествовать?

– Любит, но он насквозь видит иностранцев. Больше всего он любит ездить на авто по Англии, и мне кажется, он бы настоял на своем, если бы погода стояла не такая ужасная. Отец подарил ему на свадьбу машину, сейчас она стоит в Говардс-Энд.

– Наверно, у вас там гараж?

– Да. В прошлом месяце муж построил небольшой гараж на западной стороне от дома, рядом с ильмом, где раньше был выгул для пони.