Правда выбора

Чувствуя, что Зубов уже рядом, Олонец сколько было силы ударил стопой сверху вниз по челюсти парня. Кость сложилась, парень захрипел, бросил нож и схватился за лицо.

Мгновенно развернувшись, Олонец попытался ударить по колену и Зубова, который действительно был рядом. Однако от этого удара Глеб увернулся. Лицо его от переносицы и вниз было залито кровью, но он был на ногах. Не теряя времени, Зубов ударил ножом, целясь под ребра.

Олонец нырнул вперед и вправо в глубоком выпаде и ударил головой в живот Зубова. Тот охнул, теряя дыхание. Не дожидаясь, пока противник схватит его за шею или достанет его ножом, Олонец ткнул Глеба головой и плечом, а коленом ударил в бедро. Зубов наконец не устоял и упал навзничь.

Игнат тут же пнул его по руке, выбивая нож и жестоко и сильно ударил по горлу, ломая гортань. Зубов дернулся и замер.

Игнат подбежал к ножу Зубова, упал на него спиной, подхватывая непослушными пальцами. Справившись с путами, Олонец встал, разминая руки.

Зубов так и не шевелился, горло его распухло. По всей видимости, умер.

Потапка все катался по песку, хрипя и держась за сломанную челюсть. Олонец подошел к нему, пнул в висок, оглушая парня, а потом наклонился и точным ударом вогнал нож между ребрами в сердце. Жмых задергался и скоро затих.

Только теперь Олонец заметил, что Зубов все-таки порезал ему плечо левой руки. Крови было пока немного, но и с этой раной в одиночку было непросто справиться. Игнат отрезал полосу от подола рубахи Потапки, наскоро перетянул руку.

Присев на песок, он лишь немного позволил себе отдохнуть. Ему нужна была помощь, ночь уже близилась и времени терять было нельзя.

Он оттащил недалеко в лес тела, приволок туда же второй челнок, который Зубов вел привязанным к ветке Олонца. Накрыл тела сверху перевернутым челноком. Хоронить по-христиански времени не было.

– Отче наш, сущий на небесах, – начал он и остановился.

Не дочитав молитвы, перекрестил лодку с телами и пошел к берегу.

Зубов и Жмых, желая вернуться без лишних усилий, от слободы гребли против течения. Так что теперь Олонец лишь немного подгребая довольно быстро спустился обратно к слободе. В светлом летнем небе стояли последние сумерки, лишь немного начинало темнеть. Выше слободы по реке, чуть в стороне стояло несколько остяцких чумов. Одни инородцы жили тут ради ухода за аманатами39, которых держали в острожке, другие ради питейного двора. Здесь Олонец полагал найти помощь, в которой так нуждался. Ему так и не удалось остановить кровь в порезанной руке, и он совсем обессилел.

Вытащив лодку на берег, он поднялся к чумам. Остяки тщательно соблюдали обычай гостеприимства и наверняка дали бы ему отлежаться день-другой. Из-за позднего часа людей уже видно не было. Тщательно оглядев чумы, он заметил неподалеку маленькую покосившуюся избу. Она так заросла бурьяном, что тропинка к двери едва угадывалась. Этот дом мог быть пустым, или там могли жить совсем простые люди, что подходило Олонцу еще лучше.

Мысли его подтвердились почти полностью. Ранее эта изба принадлежала торговому человеку, который еще несколько лет назад отправился обратно на Русь с добытыми богатствами. Изба опустела и ее самовольно занял Филька Онучин. Был это молодой сирота, не унаследовавший за отцом ни места, ни имущества. Слободские подкармливали его, пускали в клети переночевать. Подросши он выполнял нехитрую поденную работу, помогая то тут, то там. Предоставленный сам себе, он рано попал на кружечный двор, где забавы ради, ему давали выпить. Пристрастившись к вину, паренек все, что смог заработать, относил в кабак и слыл среди слободских дураковатым, но безобидным малым.

Филька чистил копченого муксуна40, собираясь поесть, когда вошел Олонец. Увидев в неверном свете, падающем через прорехи в крыше, лицо гостя в крови, грязи и ссадинах, он выронил рыбу и заметался по избе:

– Чур меня! Матерь божья! Спаси и сохрани!

Олонец сделал только один шаг вперед и упал на колени.

– Помоги! – тихо попросил он и завалился набок.

Филька подошел не сразу. Сначала еще потрясся в стороне, несколько раз перекрестил Олонца, но решился. Помогать было его работой, за помощь ему давали еду, выпивку или даже копеечку. Даже подозревая, что сейчас ему не будет никакой награды он все-таки не смог преодолеть жизненного обыкновения.

Подобравшись к гостю, он попытался переволочь его на старые, от прежнего хозяина оставшиеся шкуры. Рассмотрев раны, заохал, а увидев все еще сочащийся кровью долгий порез по левой руке, решил, что надо позвать людей. Дернулся к выходу, но Олонец ухватил его за рубаху:

– Никому не говори, что я тут!

– Как же… как же тогда? – растерялся паренек.

– Сухого мха принеси. Полотном примотай, – сказал Олонец, собравшись с силами и снова потерял сознание.

Следующим днем Олонец спал долго. Проснулся только около полудня, когда Филька, вернувшийся из слободы возился с собранной милостыней – лепешкой и плошкой сметаны. Принести воды паренек не догадался и гостю пришлось просить его. Пока Филька бегал к реке, Олонец осмотрел рану. Мха Филька принес много, но примотал кое-как.

Пришлось просить его перевязать заново, но теперь под присмотром Олонца.

Не сжевав и половины лепешки, Олонец снова заснул.

Так и повелось. Большую часть времени Филька ходил по слободе с поденной работой или милостыней, пропивал в кабаке часть добытого, но в полдень и к вечеру приносил уцелевшее Олонцу.

Уже на второй день Игнат стал выбираться наружу. Дни стояли теплые и ему приятно было посидеть на зеленой траве под высоким синим небом. Давно уже он не вел такой праздной жизни и теперь видел в этом особую приятность.

По предсказанию Жмыха, первые дни он действительно мочился кровью. Но все же радовался, что сбылось именно пророчество Потапки, а не Зубова.

Выбирался во двор, садился на ветхую поленницу и за высокой травой его было совершенно не видно. Чтобы не быть узнанным, он надевал ветхий котлям, завалявшийся в избе, голову по-остяцки покрывал платком, прежние чулки-ноговицы не чистил. Так что слободские рыбаки если и замечали его, то издалека принимали за остяка и не обращали внимания. Остальным инородцам по наказу Олонца Филька сказал, что это отбившийся от своей ватаги промышленник с Оби. Русские, у которых не было товара на обмен, не вызывали любопытства остяков, так что и те об Олонце никому ничего не рассказывали. Да и какой бы православный стал их слушать?

Вечером Филька приходил обыкновенно пьяненький, а вот в полдень полюбил устраиваться подле Игната на травке и поговорить.

– А я слышал про тебя. Говорят, ты чудной совсем. Я тоже чудной. Нет, я дурак, а ты чудной. Так правильно. Вот верно, что ты соболя промышлял и своим остякам отдавал? Просто так? Даже выпить не брал взамен? Совсем всего? Так никто не делает. Соболя надо продавать или за товар отдавать. А ты зачем так делал?

– Остяки много претерпели от нас, – отвечал Олонец. – много я сам зла принес…

– Этим самым остякам? Сначала зла им, а потом соболя? Такой торг?

– Кого я мучил, тех уже в живых нет, – качал головой Олонец. – Думал, другим помогу, самому легче станет. Сколько найдется сил – искупить старое.

– А я бы все равно не отдал соболя! Я бы вина купил. Правда, что за соболя можно бочку вина купить? Вот я бы купил. Это ж можно долго пить. Может всю жизнь, да? Или сукна бы купил! Кафтан бы пошил, как у стрельцов. Красный, со жгутами! Был бы красивый тогда, как Иван-царевич! А что потом будешь делать? Снова на инородке женишься и соболя отдавать будешь? Ты же старенький уже, да?

Олонец долго молчит, потом качает головой:

– Пятый десяток на исходе. Без Марьи да Мишки с Коськой какая жизнь?

– А я тебя, когда узнал, испугался снова. Подумал, ты упырь совсем. Плотники у амбара говорили, тебя убить увезли. Как ты с дядькой Зобом говорил, все тогда видели. Вот плотники говорили, что все. Раз тебя дядька Зубов с братом Жмыхом повезли, то ты теперь мертвый будешь. Потому я знал, что ты мертвый! Я к тебе крестик приложил, а тебе ничего не стало, и молитовку прочитал. Тебе тоже ничего не стало. А почему ты не мертвый? Тебя на том свете не приняли?

– Зубова и Жмыха вперед послал, дорогу посмотреть, – отвечает Олонец. – пока тут подожду.

– А дядька поп говорил, к боженьке просто дорогу найти. Я иногда хочу к дядьке боженьке. Иногда, к божьей матушке больше хочу. Дядька поп говорит она добрая. А еще в царстве небесном все хорошо. И правда есть. А тут правды нет. А дядька поп говорит, если дядька боженька не забирает, то нельзя своей волей. Очень стращал. Я боюсь его. Боженьку не боюсь, а дядьку попа нашего боюсь. Выпьет, меня и прибьет иногда. Но не сильно. Он, когда пьяный, сильно не может. Мне тоже наливает. Мне весело тогда, я не в обиде, пусть бьет. Остальные дядьки тоже бьют. Когда наливают и бьют, а то просто так. Если после выпивки, то все равно весело, я не обижаюсь.

– Баба Вера говорила, дядька Зоб опять сестричку Фимку побил, что детей ему не родит.

Он ее бьет, она не родит. Баба Вера говорит, она того и не родит, что он бьет. Я бы обижался. Я к нему не хожу никогда. Милостыньки не дают, только по шее. Дядька Зоб все Фимку много гоняет. Про него говорят, она больше его холопов по наказам старается.

– А верно плотники говорят, что у тебя женку и сыновей дядька Зоб побил? Да еще всех остяков в кочевье? Верно?

– Верно, – кивает Олонец.

– А что же теперь, заберут дядьку Зоба, да? Служилые же должны прийти, пытать его, казнить?

– Не придут.

– Должны прийти! У них же служба! Прошлого года вора поймали, его казнили, палками били. Сказали, служба такая – воров бить. Значит, и дядьку Зоба должны!

– Не придут, – повторяет Олонец.

– Служба же!

– Дело руки делают. Ни служба, ни закон рук не имеют. Всякий же руки прикладывает по слову закона либо со страху, либо по выгоде. Страху за Зоба не наводят, самого Зоба они пуще боятся. Выгоды им Зоб тоже больше приносит.

– Это потому, что правды нет! – убежденно трясет головой Филька. – А верно, на Москве закон вышел, что всех дядек-воров к ответу и всю неправду вычистить?

– Верно, есть книга с таким законом, – соглашается Олонец, – видел ее в Енисейске в съезжей избе.

– Батюшки светы! И что, теперь вычистят?

– Теперь нет. Больно тяжела крышка у той книги. Не нашлось такого богатыря, чтобы ее поднять.

– Никогда не будет? – ахает Филька.

– Может и будет. Привести к суду Зоба, немного правды прибавится. Кто-то где-то еще по правде сделает. Глядишь, сообща подымем крышку.

– А дядька Зубов с братом Жмыхом все не пришли. Уже искали их, но недалеко. Теперь Плаху ждут, чтобы людей взял, далеко искать стал. Скоро придет дядька Плаха, будут далеко искать. Когда уйдут, пойдешь к дядьке Зобу снова?

– Плаха не дурень. Сперва слободских спросит. Узнает, что в избе у тебя новый человек живет…

– А ты убежишь! Ты же знаешь и спрячешься! Я иногда прячусь, меня не находят, здорово!

– Меня не найдет, тебя спросит. А ты расскажешь…

– Нет! Я не могу. Ты просил не говорить, я не говорил! Даже третьего дня, дядьки меня в кабаке попинали маленько и забавлялись – головой в коровью мочу кунали. Хотел сказать, что тебе скажу и ты их накажешь, но не сказал! Видишь какой я толковый?!

– Почему Плаху ждут, где он сейчас?

– А в Енисейск уехал. Скаску повез, что твоих остяков не дядька Зоб, а татары побили. Дядьки плотники говорят, тогда волость за князем Тингытом будет, знаешь его? Его все знают – в острожке как сын боярский живет. А людей в волости нет, и Тингыт ее дядьке Зобу для промысла отдаст. Здорово они придумали, да? Хитрые очень! Я бы не придумал так!

– Давно Плаха ушел?

– Восемь дней тому. Я вот думаю, он не скоро должен быть. Волок же долгий, торговые недели две идут, да? А зимой быстрее, это я знаю! Потому что болота замерзают! А правда, ты за два дня прошел?

Олонец кивает, поясняет:

– Торговцы с обозом. Плаха один и налегке. Будет себя щадить, за четыре дня волок пройдет. Да сколько-то в Енисейске пробыть надо. Сегодня вечером или завтра будет.

– Ой, дядька Олонец. Что-то ты так посмотрел, мне страшно стало. Давай я вечером не пойду в кабак? Давай пойдем рыбку ловить? Пойдем?

– В кабаке после полудня много людей бывает?

– Нет, только вечером приходят, после работы. Плотников немножко, остяков. А сейчас там только дядька Филин. Корчемщик. Дядька Олонец!..

– Из людей Зоба кто приходит, когда?

– Дядьки Бобыль и Черкас приходят. К вечеру и сидят. Они смотреть приходят, чтобы шалостей не было. Но со мной иногда шутят. Но наливают, я не обижаюсь совсем. Остальные тоже ходят, но не всегда. Ой, дядька Олонец, не надо, не надо! Давай рыбку лучше, у леса сдохший барсук лежит, там мотыля много. Давай сбегаю, давай на речку пойдем?

Олонец встал, повел плечами, потер левую руку. Хорошо было бы еще подлечиться. Но если Плаха вернется, тогда уж без боя не обойтись. А сейчас можно Зоба без крови взять, только его людей и холопов нужно отделить.

– Не тревожься, Филька, – Олонец потрепал паренька по голове. – я только с твоими дядьками в корчме пошучу маленько. Тебе веселье будет. Теперь сделай в дружбу – одолжи у женок щелока, постираться надо, да переставь мою ветку к пристаням. Баньку бы еще, да недосуг.

Через пару часов Олонец шагал к кружечному двору. На баню так и не решился, но выстирал рубаху и штаны, вычистил сермягу, ноговицы и чирки, вымылся сам в ручье. День был жаркий, солнечный, высохло все быстро, и от чистоты и свежести Олонец чувствовал прилив сил.

Филька шел рядом, то забегая вперед, то отставая, задумавшись над чем-то. Иной раз он набрасывался с палкой на кусты крапивы или дикое просо, словно саблей сшибая верхушки. Потом воодушевленно догонял Олонца, тряс палкой и радовался:

– Вот так их! Вот их всех, да?

Олонец не отвечал, продумывал порядок действий, поглядывал, кто из слободских их заметит, как посмотрит. Праздных людей в этот час не было вовсе. Плотники трудились по дворам над санями на зиму или на берегу с дощаниками, промышленники были на реке с заготовкой рыбы, женки суетились по избам с хозяйством.

Недалеко от кружечного двора Филька снова догнал Олонца:

– Дядька Игнат! У меня заговор есть! Колдовской, настоящий! Чтобы пуля не брала, сабля, всякое иное железо тоже! Вот, гляди! – он бросил палку, на ходу вытащил из-за пазухи мешочек на ремешке и извлек много раз сложенную бумажку, – грамоты не знаю, но так тоже помогает! Возьми! А ты грамоту знаешь? Тогда лучше должно быть, пулю, нож отведет!

Олонец лишь коротко глянул, мотнул головой. Филька огорчился, но тщательно спрятал бумажку обратно. Вдруг все-таки пригодится, под рукой будет.

Кружечный двор стоял на другом конце слободы, ближним к острожку, чтобы служилым было способнее тратить царское жалование. Был он поставлен не государевым указом, а собственной волей Зоба, хотя это и было запрещено законом. Но приказчик Похабов и проезжие воеводы смотрели на это сквозь пальцы, довольствуясь отступным подношением, и Зоб спокойно корчемствовал. Тем не менее, чтобы лишний раз двор не бросался в глаза, выглядела корчма как большой, но обычный слободской дом.

Высокий взвоз и широкие ворота вели на большую поветь41, часть которой была отгорожена под корчму. С повети еще одна дверь вела в избу, вторая в клеть и третья в хлев.

Корчма была просторным, но очень простым помещением – несколько столов с лавками, лавки по стенам, бочки. В углу еще несколько бочек, стол для раздачи и полки с ковшами, кружками и кувшинами. По стенам на бечеве висела сушеная рыба и оленина. Сейчас тут были лишь два пьянствующих инородца, хотя продажа им вина и была запрещена государем, да сам корчемщик – Лука Филин.

Увидев Олонца, Филин дернулся, глаза заметались, но сам он остался на месте.

Олонец подошел прямо к нему, остановился напротив, приказал:

– Нож на стол.

Корчемщик посмотрел на него зло, с надеждой глянул за вход. Филька хохотнул. Филин сжал зубы, взялся за рукоять ножа, стиснул руку, думая не попробовать ли сделать то, чего не доделали Зубов со Жмыхом. Олонец положил руку на кривую глиняную кружку, чуть мотнул головой. Корчемщик посмотрел на пояс Олонца, за которым были собственный нож Игната в ножнах и ножи Зубова и Жмыха, вытянул свой клинок за рукоять, положил на стол и тяжело вздохнул. Олонец забрал оружие, отдал его Фильке.

Дав знак корчемщику подвинуться, Олонец выбрал небольшой бочонок вина и отдал его остякам:

– Ступайте к чумам, своим скажите и сами не ходите сюда сегодня.

Те заулыбались и ушли. Филька позвал инородку, готовившую и работавшую по хозяйству. Олонец отправил ее в избу готовить, но пригрозил:

– Попробуешь сбежать, позвать кого – и тебя убью, и Луку. Ясно?

Она покивала и убралась к печи.

Филька на все смотрел с восторгом и иногда даже всхохатывал. Увидев, что Олонец отдал вино остякам, парень и себе решил налить кружку.

– Пока дело не кончено, береги руку твердой! – остановил его Олонец, – Лучше принеси полено с дровни.

Филька закивал, надулся от важности и убежал на двор.

Первыми дождались Проньку Бобыля и Василя Черкаса. Увидев через ворота повети, что они подходят, Олонец встал у стены за дверью в корчму, держа в правой руке нож Зубова, в левой полено. Не ожидая подвоха, они вошли внутрь и успели лишь удивиться настороженному взгляду корчемщика, как Олонец двинул ногой Черкасу под колено, швыряя его на пол, и оглушил поленом Бобыля. Черкас упал, перекатился на спину, потянулся к сабле в украшенных ножнах. Прежде, чем он успел схватить рукоять, Олонец метнул свой нож и тот прибил рукав сермяги к плахе пола. Тут же Игнат и Черкаса ударил по голове поленом. Затем забрал клинки у обоих, вытащил из пола нож Зубова.

– Хо-хо! Одним махом двоих побивахом! – обрадовался Филька.

– В руку целил, – озабоченно ответил Олонец.

Он снова покачал нож в руке, положил его на палец, проверяя, как распределяется тяжесть клинка. Нашел точку равновесия, недобро глянул на Луку Филина:

– Еще раз упредишь, – и он подкинул оружие на пальце и ухватил его за лезвие.

Черкаса и Бобыля он откатил в сторону. Когда те очнулись, кивнул на стол, позволяя усесться на лавку. Черкас встал, дернулся будто собираясь напасть на Олонца. Тот тут же перехватил нож в руку для броска. Василь хмыкнул, уселся:

– Та й добре! Ще заплатишь!

– Отольются мышке кошкины слезки, – поддакнул ему Пронька Бобыль.

– Не горюй, – усмехнулся Олонец, – Зоб угощает!

Он дал знак корчемщику наполнить кружки. Тот нехотя принялся за дело. Филька захихикал, повторяя на разные лады слова Олонца.

Следом появилось по одному несколько плотников и кузнец Харитон Сизый. Иные были даже без ножей и обезоруживать их не пришлось. Зато за столами появились люди, довольные дармовой выпивкой.

Больше Олонец опасался казаков из острожка. Как служилые, они могли не потерпеть насильного обращения. Надеялся, что не придут. Однако, появились и они. Были втроем: десятник Прохор Семенов и казаки Микита Галичанин и Лексей Сажень. Все трое при саблях, у Семенова пистоль за поясом, а Сажень нес пищаль. Перед тем, как они вошли, Олонец снова пригрозил корчемщику, чтобы тот не думал выдать, а Черкаса и Бобыля пересадил в угол за дверью.

Убедившись, что казаки идут первыми, Олонец пропустил их вперед, подгадал появление десятника и нырнул ему за спину, приставляя нож к горлу.

– Оружье на пол! – приказал он казакам, сам левой рукой вынимая из-за пояса Семенова пистоль.

Те недоуменно обернулись. Олонец глянул на пороховую полку пистоли, убедился, что тот не заряжен, надавил ножом на горло десятника. Тот кивнул своим людям. Казаки сняли пояса с саблями и ножами, передали подскочившему Фильке. Сажень отдал также бандалеру с зарядцами42. Ему же сдал пояс и перевязь Семенов, стараясь двигаться осторожно и не потревожить ножа. Казаки отошли в угол к Черкасу. По указанию Олонца, Филька свалил все на стол в углу. Игнат кинул ему пистоль и объяснил, как забить в него заряд, взвести курок и засыпать затравку на полку. Только когда паренек передал Игнату оружие обратно, тот отпустил десятника.

– Дурное дело затеял, Игнат, – проворчал Семенов. – За такое воровство можно головы лишиться.

– Чего ж Зоба за воровство не казнили? – сухо ответил Олонец, отступая к столу с Филькой и оружием.

– Не твоего ума дело, – огрызнулся десятник, – вертай наше оружье, повинись, разберемся!

– Сказано сыном боярским Похабовым, приказчиком маковским, привести Зоба к сыску, – криво улыбаясь, проговорил Игнат, – приведу, тогда и не мое дело станет.

– Не обижайся, дядька Прохор! – с участливой улыбкой подал голос Филька, – сначала правды немного прибавим, потом вместе навалимся!

Олонец приказал подать вина и служилым, а сам указал Фильке, как забить заряд и в пищаль, запалить фитиль и закрепить его в курке43.

– А теперь, Филимон, – попросил он, когда дело было кончено и Олонец грозил собравшимся уже двумя стволами. – Сбегай на двор к Зобу, да шумни там, что Черкас и Бобыль тебя за подмогой послали. Мол, просят одного-двух человек прислать для малого дела. Обязательно скажи, что дело короткое и посланные скоро обратно будут. Да сам не жди, если долго думать будут, беги обратно. Передал и все, дело маленькое. Повтори!

Фильке пришлось несколько раз повторить, прежде чем Олонец стал доволен и услал парнишку.

Пока ждали, Олонца несколько раз пытались отговорить от затеи. Служилые увещевали, Черкас с Бобылем грозили. Но тот только ухмылялся, ни на миг не опуская оружия и отмечая малейшее движение. Даже на двор не позволил никому выйти, велел справлять нужду тут же в пустое ведро.

Скоро все же послышался веселый голос Фильки, ведущего «подмогу»: холопов Петра Десятина и Ивана Бабку. Под угрозой пистоля они разоружились спокойно и заняли свои места за столами.

Черкас и Десятин к выпивке так и не притронулись, а служилые и остальные люди Зоба приложились к кружкам. Больше, впрочем, гуляли и веселились плотники.

– А что остальные, дядька Олонец? – спросил Филька, с восторгом восседая на столе, на котором полно было ножей и гордо красовались сабли казаков и Черкаса, – снова бежать?

– Теперь ждем, – качнул головой Олонец, – сказку про глупую жену слышал? Как вся семья по одному в погреб собралась? Так и у нас будет.

Десятник и Иван Бабка скрипнули зубами, но дернуться не решились.

Олонец даже доверил Фильке пищаль, и он гордо водил стволом из стороны в сторону. Такого большого дела ему еще никогда не приходилось делать.

Слова Олонца сбылись, хотя ждать пришлось подольше, чем Десятина и Бабку. Следующими пришли сын Зоба Илья Григорьевич с Ляминым и Естафьевым. Хотя у последнего имелась заряженная пищаль, а у Лямина лук, они зашли в корчму без опаски, слыша веселые голоса плотников и стук кружек. Под угрозой пищали Фильки и пистоля Олонца сдали и свое оружие и присоединились к остальным.

– Хегей, как в сказке! Как в сказке! – ликовал Филька. – то ли еще будет, да дядька Олонец?! Самого Зоба возьмем! Наведем правду, буду я Иван царевич и кафтан красный пошью!

Подвыпившие плотники шутили над ним и подзуживали, увлекая хвастать больше и больше.

Несмотря на похвальбу Фильки, самого Зоба пришлось ждать долго. Настал вечер, солнце склонилось к закату, на повети, куда не попадал прямой свет стемнело, но в корчме от прорубленных окон было еще светло.

Плотники завели запрещенную игру в зернь44. Казак Галичанин сначала покосился на них, а потом присоединился сам, как и несколько людей Зоба. Илья Григорьевич, Черкас и Бабка обсуждали, что они сделают с Олонцом, когда доберутся до него.

– Да что ждать-то, робяты? – добавлял свое Сидор Естафьев, – у него всего-то две пищали и пистоля! Навалимся, всех несострелит!

Остальные шумели согласно, пока кто-то не высказывался громко и отчетливо:

– Ага, одного или двух положит. А ты, Сидор, вызовешься тем одним быть?

Обсуждение замолкало и пускалось по новому кругу с казней для Олонца. Сам Олонец слушал все это молча.

Встревоженный долгим отсутствием самого Зоба, Игнат вышел на поветь, оставив Фильку с двумя пищалями на груде оружия. Стараясь не упускать из виду корчму через открытую дверь, он пытался укараулить появление Григория. Казалось, что осталось совсем немного – взять Зоба, да привести его в Енисейск и все кончится.

– Смекай, Филька, вору помогаешь, грозишь государевым людям, значит и сам вор, – уговаривал десятник паренька в корчме.

– Верно, Филька, – присоединился Бобыль, – Олонец этот сегодня тут, завтра за Енисеем. А ты куда денешься? Сполна за все ответишь!

Филька даже чуть было не опустил пищаль. Голос дрогнул:

– Нет! Я для правды!

– Что стращаете, паренька? – подал голос плотник Платон Скоблев. – Филька пока ничего не делал. Поленом не лупил, ножом ребра не щекотал. Оружью держит, что ж с того?