скачать книгу бесплатно
Димка идёт к ней, не понимает, не верит, как Танька, почему Танька, откуда Танька, вот так, здесь…
– Ты чего?
Танька и сама не понимает, она чего. а чем она хуже, у всех в классе шмотки как шмотки, у Таньки оторви и брось, придёт в школу в юбчонке задрипанной, и Лариска, дура, хохочет, бомжа пришла…
А дедам на хрена ордена эти…
Танька бежит – через палисадник, через невысокий забор, и дальше, к шоссе, пока не поймали, не наподдали, вон там уже синие мигалки мигают, ой-ой-ой, лови-лови-лови…
Танька бежит к шоссе, быстро-быстро мелькают Танькины кроссовки…
– Та-а-ань!
Зовёт… ёкает что-то в сердце, зовёт, как тогда, на пляже, Та-ань, и Таньку хватает, обнимает, целует, ну как в кино…
Нет, нет…
Танька бежит к шоссе, вспыхивают вдалеке фары, Танька отчаянно машет рукой, подберите, увезите отсюда. Тормозит что-то причудливое, будто сошедшее с экрана старого-старого фильма, на таких машинах давным-давно ездили… У Таньки по истории выше двойки не было, и то помнит, были такие машины… в фильмах о войне…
Распахивается дверца, кто-то галантно подаёт Таньке руку, вот она уже не Танькой задрипанной себя чувствует, а какой-нибудь кинозвездой немого кино…
Танька садится в машину, рядом на сиденье чернеет что-то полусгнившее, смрадное, Танька не знает, но догадывается, кто. Лихорадочно припоминает какие-то приветствия, как там положено руку вскинуть… Нечто полусгнившее хлопочет, отставить, отставить, что-то говорит: резко, торопливо, страстно, Танька ни слова не понимает, по немецкому тоже выше двойки никогда не было. Да оно и неважно. Кивает и улыбается, тут, главное, молчи и слушай.
Вот теперь заживёт Танька. Как в кино. Не как в России этой задрипанной, в медвежьем углу, а как люди живут, будет ходить в маленьком чёрном платье с ниткой жемчуга, ездить на мерсах, это же у них Мерседес, да? Нечто полусгнившее прислушивается, узнаёт знакомое слово, кивает с гордостью, Мерседес, Мерседес…
Тянутся к Таньке гнилые челюсти…
– Блин, до города дотерпеть не судьба?
– Мне лопнуть прикажешь, или как?
– Ну, давай по-быстрому… в лес…
– Чёрт, это ещё что…
– Чего там?
– Эй, девушка!
– Оставь её, пьяная какая-нибудь…
– Да не… ты гляди… ловко горло прокусили…
Два человека смотрят на девушку у обочины, Танька лежит, смотрит в небо мёртвыми глазами, а как же Мерседес, а как же маленькое чёрное платье, а как же нитка жемчуга, а…
2013 г.
Песня Дома, песня Очага
Выходили поутру из дома – все, разом. Кланялись дому – за ночлег, за огонь очага, за тепло, собравшее нас под одной крышей.
Расходились кто куда, через лес, окружавший дом. Кто в кузницу, кто на пристань, кто в поле, кто в лес, кто по дрова. Начинался новый день, и мы старались взять у нового дня всё, выжать из него каждую секунду, провести с пользой, успеть – до ночи.
День просыпался. Разгорался. Клонился к вечеру. Мы возвращались к дому, спешили, что было сил, чтобы успеть дотемна, добраться до дома. Возвращались, загоняли домой детей, домой, домой, какое играть, хотите, чтобы вас звери слопали? Перекрикивались, перекликивались, все ли тут, все ли вернулись, все ли на месте, никто ли не остался в тёмном лесу.
Закрывали двери дома – от холодных ветров, от тёмного неба, от тёмного леса, стремительно облетающего вечером, от колючего снега, летящего со студёных небес. Разводили в очаге огонь – отогнать зимнюю стужу, жарили на огне молодых куропаток, пекли хлеб, устраивались за общим столом. Боязливо смотрели за окна, в темноту ночи, где подкрадывались к дому из тёмного леса ночные звери.
Ночные звери… никто не знал, откуда они приходили, и куда исчезали с первыми лучами солнца. Когда молодые спрашивали у стариков, последние делали умные лица: дайте подумать, да, слышали что-то такое, где-то когда-то, какие-то легенды есть… нет, запамятовали.
Сидели за общим столом.
Пели песню Дома, песню Очага.
Звери подходили к самым окнам, смотрели в дом горящими глазами, бесшумными серыми тенями скользили в темноте ночи. Матери показывали детям на улицу, во-от, убежишь ночью из дома, сцапают тебя, не воротишься…
Иногда – очень-очень редко – кто-нибудь поздно вечером не успевал вернуться в дом. Его ждали до последнего, до темна, до первого снега, потом крестились, закрывали двери дома. Наутро кто-нибудь находил на лесной опушке обглоданные кости – справляли панихиду, били в колокол.
Наутро снова выходили из дома, с первыми лучами солнца, с первыми проталинками, с первыми подснежниками, расходились по лесу, кто в кузницу, кто на пристань, кто на мельницу, кто в поле. Распускались листья на деревьях, пробивались цветы.
Начинался новый день.
Иногда – долгими холодными вечерами – тихонько спрашивали друг у друга: есть ли в мире что-нибудь кроме нашего Дома и леса вокруг. Старики рассказывали, что земля наша круглая, на одной стороне земли стоит дом, на другой темнеет чаща, в которой прячутся звери. Говорили про какие-то дальние земли, дальние берега, куда если пешком идти, ни за что не дойдёшь, это только если по воздуху полететь, можно добраться. Только крылья надо смастерить получше, а не как Игнат в прошлом году, с башни прыгнул на крыльях, расшибся, еле выходили. А на лодке до такого мира можно добраться? Тю-ю, куда там… а на лошади доскакать? Да говорю вам, никак нельзя, только на крыльях…
Дымился жареный барашек.
Потрескивал огонь в очаге.
Праздновали весёлую помолвку.
Анна с Игнатом венчались. С тем самым Игнатом, который на крыльях с колокольни упал.
И что она нашла в этом Игнате: ни рожи, ни кожи. Она в его сторону и не смотрела до поры до времени, пока он с колокольни не навернулся. Анна всю жизнь на меня смотрела, да было на что смотреть: кто самый удачливый рыбак в округе? – я; у кого самая быстрая лодка? – у меня же; на кого заглядываются все девушки в доме? – догадайтесь с трёх раз. И с кем Анна целовалась на опушке леса? Со мной, а если не верите, у соловья спросите, он вам подтвердит, он видел.
А тут нате вам – Игнат. Как Игнат, почему Игнат; вот потому и Игнат, что в прошлом году додумался, на колокольню поднялся, крылышки расправил…
Делал вид, что ничего не происходит, улыбался, пил за здоровье молодых, счастья вам, да чёрт бы драл вас обоих…
Пили вино.
Пели песню Дома, песню Очага.
Дождался, пока все уйдут ближе к очагу, когда ближе к полуночи лили воск, гадали на будущее, какой завтрашний день будет, урожайный или голодный, солнечный или пасмурный.
Вот тогда-то я и подобрался к столу, к столовому прибору Игната, бросил в вино белый кристаллик, от которого сердце человека останавливалось раз и навсегда.
И надо же было случиться, что в эту минуту дрогнула свеча в руке Игната, вылился воск причудливым черепом, застыл в чаше с водой. Дрогнуло сердце Анны, обернулась она, бросилась в комнату к столу, увидела, как я бросаю кристаллик.
Не знаю, что нашло на меня в эту минуту. Больше всего боялся, что Анна закричит, позовёт на помощь. Не помню, как схватил со стола нож, не помню, как…
Помню, как стоял над телом Анны, как все остальные – сколько нас было в доме – стояли вокруг, смотрели на меня.
Кто-то наклонился над Анной, коснулся жилки, которая не билась, сказал:
– Мертва.
Я ждал, что они сделают со мной. За окнами пробивался рассвет, начинался новый день, но не бил звонарь на башне в колокола, не трубил рожок пастуха, не вертелись юркие крылья мельниц.
Все стояли и смотрели на меня.
А потом как-то разом показали мне на дверь.
Когда я уходил из дома, я ещё не верил, что они поступят так. Я ждал, что меня казнят. Что меня посадят под замок. Но это… я ещё думал, что люди в доме хотят припугнуть меня. Проучить меня. Я ещё думал так, когда вернулся к дому вечером, с богатым уловом – но стражник у входа скрестил руки на груди и строго покачал головой.
Наступала ночь.
Я укрылся на заброшенной мельнице, развёл огонь, чтобы разогнать подступающую темноту и холод. Я ждал чего-то – сам не знаю, чего.
В темноте леса показались недобрые огоньки, звери подбирались к мельнице – ближе, ближе. Огонь не пугал их, они смотрели в пламя – не мигая, принюхивались, чуя дух человечины. Помню, ещё пытался отбиться от них железным ломиком, когда…
Когда…
Что-то происходило со мной, я не мог удержать в руках железный лом, у меня уже не было рук, пальцы мои превращались в длинные когти, я уже не мог стоять на двух ногах, опустился на четвереньки, чувствуя, как моё тело покрывается шерстью…
Вожак подобрался ко мне, придирчиво обнюхал, сделал какой-то знак следовать за ним, в темноту ночи…
Путник ещё пытался отбиться от нас – Вострозуб кинулся на него, выбил весло из слабых человеческих рук, привычным жестом перекусил глотку. Мы набросились на мясо – изголодались холодной ночью, мельком я заглянул в лицо убитого, оно показалось мне знакомым, только я не мог вспомнить, где я его видел.
Утолив голод, мы расположились на заснеженном холме, Желтоглаз запел вечную песнь Ночи и Зимы, и мы подхватили его мелодию.
Жарким днём отсыпались в темноте логова, тихонько перешёптывались друг с другом, есть ли что-то там, за пределами нашего леса. Да ничего нет, на одной стороне земли наше логово, на другой стороне земли, за лесом – дом стоит, там люди ночью прячутся. А больше и нет ничего…
– Ма-ма-а!
Я прислушался. Кричали где-то рядом, совсем рядом, кричал ребёнок, этот крик показался мне знакомым, но я не мог вспомнить, что он значит. Стая была в стороне – затравили молодого оленя в тёмной чаще – я хотел позвать своих, но передумал, слишком уж мелкая добыча ребёнок.
Я нашёл его без труда, это оказался мальчик скольки-то там лет, не знаю, скольки, не разбираюсь в годах. Он смотрел на меня – как мне показалось, без страха, кажется, он вообще не понимал, что я такое…
– А до-мой… хочу…
Домой… что-то ожило в памяти, тут же снова опустилось куда-то в прошлое, в воспоминания, в сны.
Домой… я вспомнил яркие огни на холме, где по ночам прятались люди, я почувствовал, что нужно идти туда. Я направился к дому, махнул хвостом, приглашая мальчика идти за мной следом.
– До-мой? – спросил он.
Я кивнул. Кажется, он не понял меня.
– До-мой? – повторил он.
– Да… ма-а-а-ай… – я еле-еле выговорил это слово, я уже и забыл, что значит – слово.
Огни на холме приближались, я смотрел на них, мне было страшно, как бывало всегда, когда я приближался к чему-то неведомому, например, к большим скорлупам, которые качались на волнах реки, или к коробу с четырьмя скрипучими крыльями на вершине. И в то же время я шёл к дому – и меня охватывало сладостное чувство, очень непривычное, давно забытое.
Мы подобрались к дому, я видел освещённые окна, я видел людей там, в комнатах, чудные твари на двух лапах, жгли огонь над чашей с водой. Пели песню Дома, песню Очага.
Я постучал в дверь.
Ни на что не надеясь, я постучал в дверь.
Дверь не открывали. Я и не ждал, что её откроют, – где это видано, чтобы люди открывали двери посреди ночи. Мальчик захныкал, сначала неуверенно, потом всё громче.
Я снова постучал в дверь, ни на что не надеясь. Дверь распахнулась, на пороге стоял человек с ружьём, я никогда не видел ружья, догадался, что это оно, а потом человек вскинул ружьё, и…
Я вспомнил, что нужно делать. Вспомнил – из каких-то прошлых жизней: встал на задние лапы, поднял передние лапы вверх.
Что-то произошло со мной, я смотрел, как мои когти вытягивались в пальцы, длинные, тонкие, как шерсть сползает с меня, клочьями, клочьями…
…вернулся под вечер с богатым уловом, Игнат помог мне занести в Дом полные корзины рыбы. Пока ещё не собрались все в Доме, мы разложили рыбу жариться в очаге, разлили по бокалам вино, посидели, помолчали, помянули Анну. Мало-помалу начали собираться остальные обитатель Дома, за окнами быстро темнело.
Пели песню Дома, песню Очага.
Развели огонь пожарче, нажарили рыбы, напекли хлебов, расселись за столом, покрепче закрыли двери на засов, чтобы не пробрались звери из леса.
Звери из леса…
Звери…
Что-то я вспоминал про них, не мог вспомнить: что именно.
И мои домочадцы ахнули, когда я отодвинул засов и вышел в темноту ночи.
Звери обступили меня, я видел в их глазах лютый голод и лютую злобу, но видел я и ещё кое-что, они смотрели на меня, на человека, будто вспоминали что-то…
Я запел песню Дома, песню Очага, ночные звери замерли, думая, то ли подхватить мою песню, то ли наброситься на меня…
Подхватить песню Дома, песню Очага.
2013 г.
0,01 %
…в этом месяце наши исследователи провели социальный опрос, какое время, по вашему мнению, является самым лучшим в истории. Вот что показали результаты опроса (по данным ЩХЖЪФЫЦЬХ)
23 % опрошенных считают, что самое лучшее время было от появления Земли, как планеты, до застывания земной коры. В те времена ещё не было материальных тел, каждый жил как хочет и где хочет.
…и была земля тёмная и неустроенная, и Дух Божий носился над ней…
11 % опрошенных считает, что лучшим временем на земле было время, когда в глубине океана зародилась жизнь, но ещё не вышла на сушу. В наше время даже появилось общественное движение «Золотой Век»: подвижники опускаются на дно океана, строят подводные города.
