скачать книгу бесплатно
Взгляд Матрены замер на своих ладонях, сцепленных в замок. Она долго молчала, будто переступая что-то внутри себя. Внезапно она подняла уверенный и пронизывающий взор на Кисейского, и Михаил вздрогнул, словно на него направили дуло мушкета.
– Нет… – серьезно произнесла она, – я не думаю, что Петр Степанович пропал в метели.
Глаза Кисейского расширились. Матрена сразу поймала его интерес, но теперь она завоевала его внимание.
– На самом деле, – продолжила она, – я совершенно уверена в том, что он был похищен и убит кровожадным душегубом, что держит Лазурное Марево в страхе и бездействии. – Голос крестьянки наливался ненавистью, которую та, что стоит отметить, умело сдерживала, не давая перевалить через край.
Михаил приоткрыл рот, в попытке добавить к зловещему монологу Матрены, но девушка перебила его мысли:
– Именно я вынудила тяглых отправить кляузу в Петербург и вызвать вас в эту забытую богом деревню.
Крестьянка не переставала удивлять экспедитора. В памяти Кисейского возникло то самое красивое и строгое письмо, которое тот перечитывал вслух в земской избе буквально вчера.
– Это ты составила письмо? – поинтересовался догадливый агент.
– Да, – кивнула девушка. – Ячменник не хотел «выпускать ссору из избы», – она сымитировала манеру речи земского старосты, которая успела порядком надоесть Михаилу, поэтому он быстро ее узнал, – чтобы спасти свою шкуру. Но правда всегда сможет просочиться наружу.
Несмотря на огромную разницу в статусе, Михаил не заметил, как подсознательно стал воспринимать Матрену равной себе. Его ладонь задумчиво поглаживала подбородок, а рот все еще был слегка приоткрыт, будто он обсуждал крупное дело с другим экспедитором.
– Я ждала вас, – ее глаза сузились. Казалось, Матрена была уверена в том, что только экспедитор Тайной канцелярии сможет понять ее чувства и мотивы лучше всего, – но не для того, чтобы вы решили проблему за меня. Я жажду оказать помощь, господин Кисейский. Любую помощь, чтобы заставить Одноглазое Лихо ответить за всю боль, что он причинил.
В тот момент Михаил в полной мере осознал, кто сидел перед ним. Матрена не была беззащитной жертвой без пяти минут, и ей не двигал страх, а справедливость. Или, по крайней мере, эта девушка была достаточно умна, чтобы полностью убедить экспедитора в этом.
Кисейский поднялся из-за стола и подошел к выходу. Открытая дверь снова занесла в церковь несколько призрачных волн метели.
– Я хочу увидеться с тобой вновь, Матрена, – монотонно произнес агент. Даже по его лицу было трудно определить, говорил он с похвалой или подозрением. – Мы сможем встретиться у земской избы завтра в полдень?
Крестьянка замешкалась и удивленно поморгала, но быстро сосредоточилась вновь.
– Конечно, господин Кисейский, – ответила она так же многозначно.
Вежливый скрип ставней подвел к концу беседу двух очень разных по сословию, но почти идентичных по складу ума личностей, которые тянулись друг к другу как два небесных тела. Но, подобно тем же небесным телам, они были способны разрушить друг друга, если станут слишком близки.
***
Солнце скрылось за верхушками драных сосен несколько часов назад.
Михаил Кисейский пересекал тот самый жуткий каменный виадук, разделявший основную часть Лазурного Марева и рыбацкий четвертак, когда из снежной мглы появился целовальник. Единственный безбородый богатырь-Святорад, именно тот, с которым Михаил разговаривал сегодня утром, прошел мимо, не проронив и слова. Вербальная экзекуция, которой экспедитор подверг Ячменника, явно пошла на пользу деревне, ведь это был далеко не первый целовальник, которого Михаил застал сегодня. Наконец гвардия патрулировала некогда совершенно пустые снежные тоннели.
Несмотря на то, что многие крестьяне настойчиво советовали агенту не посещать водный угол ночью из-за множества мифов, которыми тот порос среди деревенщины Марева, Кисейский совершенно не боялся. Он не был суеверным человеком.
Михаил в принципе мало во что верил, и это часто упрощало его работу, однако усложняло социальную жизнь. Он с трудом мог заставить себя искренне интересоваться человеком, полностью построившим свой характер из мнительных или даже религиозных убеждений. Свое неприятие последних Кисейский был вынужден скрывать в целях безопасности, поэтому редко беседовал с кем-либо на эту тему.
Рыбацкий угол оказался именно таким, каким его описывали тяглые, – городом-призраком. Покосившиеся халабуды, больше похожие на заиндевевшие шалаши, устилали набережную как грибы. Одинокий пирс, недалеко от которого встретил свою смерть плотник-Тарас, указывал на противоположный берег Малого Цветочного озера, который с трудом можно было разглядеть в тумане.
Михаил не заметил, как обнаружил себя на краю причала. Лед озера застыл несколько раз, создав множество мутных слоев, поэтому экспедитор не видел своего отражения. Однако он чувствовал отражение внутри себя, и оно принадлежало не только ему; за ним стояла крестьянка Матрена, староста Ячменник, писарь Ираклий, дюжина целовальников и толпа крестьян, напуганных и потерянных. Все они рассчитывали на его ум, дедукцию и решимость, и только сегодня экспедитор в полной мере осознал, что не сможет предать их доверие, ну или, по крайней мере, ее доверие…
Внезапно глухой стук донесся из-подо льда. Кисейский медленно опустил дрожащий взгляд вниз, но картина не изменилась.
Должно быть, ему показалось.
Глава 3. Широкий след
Последние окна на мезонине земской избы затухли, гремучая зимняя ночь полностью поглотила Лазурное Марево. Только когда деревня окончательно исчезла из виду, далекое красное свечение, просачивавшееся сквозь сплошные ряды деревьев, можно было заметить. Оно отбрасывало тусклый отблеск на сверкающий снег у кромки густого ельника. Источник кровавого света прятался глубоко в лесу и оставался абсолютно неуловимым, пока деревню освещало хоть что-то, кроме холодных звезд.
Крестьяне всегда боялись заходить в лес, окружавший их собственные дома как тюремная стена, слишком глубоко. Именно поэтому никто из них не знал о маленькой покосившейся землянке, неоткуда возникшей в глубине хищной чащобы этой зимой. Истоком потустороннего киноварного сияния было единственное слуховое окно зловещего деревянного склепа как круглый глаз циклопа, наблюдавшего за Маревом мимо деревьев.
Из приоткрытой двери хлева доносился болезненный человеческий хрип. Казалось, кто-то хотел закричать, но не мог, поэтому ему оставалось жутко выть как неспокойное приведение…
Интерьер сарая напоминал мастерскую сыромятника, пришедшего из самой преисподней. Шаткие стены оказались покрыты калейдоскопом двуручных пил, заточенных скобелей и тесаков, чьи гнутые лезвия были усеяны агрессивными бандитскими зазубринами и вымочены кровью до самой рукояти. С кончиков лезвий кровь стекала на рабочий станок, омывая рудой извилистый ручной секач, словно закаляя его в страданиях. Источником тусклого красного света, обволакивавшего помещение, был слюдяной фонарь, застекленный алым витражом, стоящий на угловой полке для домашнего иконостаса.
Злополучный мучительный стон тянулся с противоположного угла проклятого амбара. Человеческая фигура, почти полностью сокрытая во мраке (только простые контуры расставленных рук и ног были подчеркнуты красным свечением лампы), оказалась растянута по стене веревками как дубленая звериная шкура. Лишь только тело шевелилось, а точнее болезненно подергивалось как рыба, выброшенная на берег. Этот человек был жив… но его судьба давно была предрешена.
Звеня цепями и тяжело дыша сквозь маску штопаной кожи, Одноглазое Лихо протянул рукав изорванного бурого кожуха к кровавому верстаку. Ладонь монструозной горы плоти, спрятанная под перчаткой из толстого сукна, сжала рукоять секача и подняла его. Паранормальной душегуб вытянул свою единственную челюсть в ужасающей садисткой улыбке и занес скорняцкий тесак над грудью обездвиженной жертвы как ритуальный кинжал.
Глухая чащоба проглотила очередной душераздирающий вопль…
***
Погрузив руки в глубокие карманы своего зеленого мундира как в теплую воду и задумчиво пиная ледышки, Михаил Кисейский шагал по одному из многочисленных снежных окопов, встречавшихся на пороге земской избы. Именно там он договорился встретиться с Матреной, удивительной крестьянкой, заставшей его врасплох и серьезно заинтересовавшей своим непосредственным интеллектом и решительным настроем в поимке Одноглазого Лиха.
Несмотря на то, что Кисейский без сомнения заметил в протеже думного дьяка огромный потенциал, он не был готов доверять ей помощь в расследовании так просто, каким бы смелым и амбициозным не было ее желание. Матрене следовало показать экспедитору Тайной канцелярии, что она способна не только рассуждать, но и действовать как он. Что она будет готова столкнуться с опасностью лицом к лицу, когда другого выхода не останется.
Солнце прошло большую часть горизонта, ведь все утро Михаил проводил допросы самого различного контингента Лазурного Марева. Он усердно выуживал из родственников и знакомых жертв хотя бы немного сведений относительно внешности и повадок душегуба, чтобы вычислить его почерк и предугадать новое нападение.
Первая косая избушка, на пороге которой оказался экспедитор этим утром, принадлежала старушке-Агафье. Она была той бедной, пожилой крестьянкой в спальном чепце, которая оказалась достаточно смелой, чтобы в подробностях описать атаку Лиха на массовом допросе видоков. И помощь светлой старушки не ограничилась этим, ведь из ее сегодняшнего свидетельства Михаил узнал еще больше бесценных данных. Экспедитор до сих пор мог слышать ее хриплый голос:
– Сперва я была готова поклясться, что двое латрыг сцепились по пьяни, – потирая костлявые руки, то ли от холода, то ли от тревоги, говорила Агафья. – Когда я пригляделась, я поняла, что это была охота. Но так не охотится человек, только зверь; гнутый секач заменял чудовищу когти и клыки. А человек был добычей…
Следующей была Марфа, вдова самой первой жертвы кровожадного маньяка. Рыдая и сморкаясь в тряпку, она описывала Кисейскому все, что смогла услышать через закрытую дверь:
– Спустя пару мгновений, как я вытолкала этого бестолкового забулдыгу на улицу, чтоб он хоть немного отрезвел, – всхлипывая, лепетала она, – тень молнией метнулась мимо моего окна! Звон цепей обогнул весь дом, пока не стих у порога. Следом был крик… душераздирающий вопль Тараса заставил меня оцепенеть от ужаса. Я не могла ничего сделать, пока это создание гнало его на рыбацкий угол…
В последнюю очередь экспедитор наведался к Бориславу, высокому и мускулистому деревенскому кузнецу. Крестьянин сложил свои огромные руки на груди, его голос был уверенным и невозмутимым, а глаза скрывались в рваной тени плетеного очелья. Однако сквозь эту тень Михаил мог чувствовать ужас в его обреченном взгляде.
– Когда я услышал обрывистый вскрик своей дочери… – на этих словах тон бестрепетного ковача впервые задрожал, – я ринулся из кузницы без раздумий. Мне было неважно, кого я встречу там: человека или зверя… но я не думал, что встречу самого дьявола, держащего тело Евдокии через плечо. Его лицо выглядело так, будто он украл его у нескольких человек сразу. В центре ужасающей аппликации плоти был единственный глаз. Нижняя челюсть… – Борислав запнулся, нервозно потерев собственный подбородок, – ее не было…
Рассказы прямых свидетелей злодеяний безумного убийцы казались Кисейскому искренними. Никто никогда не смог бы сымитировать подобные эмоции или выдумать столь ужасающий образ. Однако кое-что не давало экспедитору покоя, и как ни странно, это было Одноглазое Лихо. Каждый из трагичных видоков, чьих родственников и друзей отнял убийца, не уставал ссылаться на его сверхъестественную натуру, описывая как совершенно невозможное существо. Демона, пришедшего из преисподней, живого мертвеца или уродливого циклопа в шесть локтей.
Кисейский не просто не считался с суевериями, он насмехался над их сторонниками, что и сделало его одним из самых невозмутимых, беспристрастных и успешных следователей Тайной канцелярии. Здравый смысл и чуточка железного упрямства не давали агенту переступить через свое убеждения и поверить в то, что он действительно охотился за кровожадным упырем. Михаил был потерян и до сих пор не мог понять, как все, что происходит вокруг него, может быть реальностью.
Столичный гость отвлекся от тяжелых раздумий, когда земская изба наконец возникла из-за поворота снежной траншеи. Матрена стояла у порога, облокотившись об бревно козырька, беззаботно сложив руки у груди. Она выглядела в точности как в тот раз, когда Кисейский увидел ее в окне часовни впервые, только заезжая в Лазурное Марево. Но теперь тело крестьянки не было покрыто мраком, – Михаил видел ее четко и ясно.
Длинные и заиндевевшие волосы Матрены качались на ветру как колосья пшеницы, вымоченные в чернилах. Ее локоны не были плавными и текучими как шелк, наоборот, они казались колючими и малоподвижными, но это не выглядело нелепо. Это выглядело статно и устрашающе, словно по спине Матрены тянулся тяжелый черный плащ воеводы, подранный в клочья в результате отважных сражений. Когда девушка заметила экспедитора, ее брови поощрительно подпрыгнули. Ответственная протеже не опоздала на встречу в отличие от Кисейского.
– Добрый день, Михаил Святославович, – зевнула крестьянка, оттолкнувшись от земской избы подошвой.
– Привет, Матрена, – потерев уставшие глаза, вздохнул следователь.
– Могу ли я поинтересоваться, почему вы решили устроить со мной встречу?
Кисейский сделал паузу и огляделся по сторонам; улица была пуста. Он махнул рукой и зашагал к одной из многочисленных траншейных развилок, сложив ладони за спиной. Матрена последовала за ним.
– Я долго думал над твоим предложением, Матрена, – начал экспедитор. Взгляд Крестьянки не отлипал от его лица, в то время как он лишь изредка поглядывал на нее. – Я хочу начать с того, что предложить помощь и выразить такую озабоченность вопросом безопасности деревни, было очень самоотверженно с твоей стороны…
Периферийным зрением Кисейский заметил, что крестьянка закатила глаза, стоило ему перейти на этот напыщенный бюрократический язык. Михаил тут же замолчал, но не от злости или обиды. Он понял, что до сих пор сильно недооценивал свою потенциальную напарницу.
– И я знаю, – внезапно тон следователя сделался тихим, абстрактным и липким как темнота, – что ты всем сердцем желаешь отомстить душегубу, отнявшему жизнь твоего названного отца…
В тот миг Кисейский и Матрена, словно оказались заперты в вакуумном пузыре; шум ветра, хруст снега под их ногами и все другие звуки исчезли, будто у собеседников одновременно заложило уши. Рамки их восприятия потемнели.
– Да, – прошептала крестьянка.
Экспедитор одобрительно кивнул.
Звуки вернулись так же неожиданно, как исчезли.
– Я солгу, сказав, что обойдусь в поимке Одноглазого Лиха без помощи, Матрена, – Михаил вновь перешел на чиновничий язык, но только в целях формальности, чтобы подвести свою речь к выводу. – Но я не могу подвергать тебя такой огромной опасности, пока не буду уверен, что ты сумеешь защитить себя.
– Я живу в Лазурном Мареве, ваше благородие, – усмехнулась девушка, боевито уткнув запястье в бедро. – Если я еще жива, я точно могу за себя постоять!
Экспедитор поощрительно хмыкнул, гордо выпрямив грудь. Вчера это было лишь догадкой, но теперь стало очевидным. Смотря на Матрену, он видел себя десять лет назад; юного и идейного авантюриста, питаемого чувством справедливости.
– В таком случае, – Кисейский ускорил шаг, вытянув руки из-за спины, и опустил их в карманы, снова войдя в рабочее состояние. Матрена помчалась за своим новым наставником, не уступая в скорости, – есть несколько мест, которые мы с тобой должны посетить сегодня.
Не прошло и десяти минут, как новоиспеченные напарники внимательно инспектировали подножье монструозного виадука. Именно тут в последний раз была замечена крестьянская повариха-Ольга перед своим исчезновением шестого декабря. Огромный каменный мост, разделявший районы деревни, до жути пугал каждого, кто бы ни оказался на его середине в непроглядную метель. Это была дорога без начала и конца, нависшая над бездной, словно чиневед к небесам.
Однако эта картина не могла сравниться с тем, что таилось внизу. Толстые цилиндрические опоры, из которых уже успели вытянуть половину каменных кирпичей, утопали в слоеном льду. По мутной поверхности замерзшей реки то и дело пробегали низкие язычки метели, напоминавшие призраков мышей, задубевших тут до смерти.
Кисейский боролся с сильным ветром, который едва не сбивал его с ног; на поверхности такой проблемы не было из-за многочисленных строений и, конечно, тоннелей, которые не давали вихрю пробраться в деревню. Матрена же, к великому удивлению экспедитора, цепко держалась на месте. Морозный шквал не мог даже немного сдвинуть девушку с мертвой точки, словно кто-то установил на ее ботинки скалолазные крючки.
Это было не так удивительно, как казалось. Расследование редко требовало от находчивого сыщика больше двух дней, поэтому авторитетному столичному гостю не приходилось сталкиваться с грязной работой или суровой стихией слишком часто. Матрена была рождена и провела в бедной рыбацкой деревне почти двадцать лет и встречала суровую зиму как старую подругу.
– Тебе не обязательно было сюда спускаться, Матрена! – закрывая лицо воротником, пытался перекричать вьюгу Кисейский. – Если тебе тяжело, – Михаил опять чуть не поскользнулся, но вовремя вцепился в колонну, – ты можешь подняться обратно!
– Не беспокойтесь, ваше высокородие, – лояльно усмехнулась недвижимая крестьянка, будто совершенно неуязвимая к ярости стихии. – Я справлюсь.
Михаил осторожно отшагнул от каменной сваи и вытянул из кармана толстый берестяной блокнот, обитый штопаной кожей. Именно в него экспедитор записывал показания множества видоков, допрошенных сегодня.
– Итак… – Кисейский перевел внимательный взгляд на Матрену, приставив к странице графитовый мелок.
– Днем шестого декабря придворная повариха-Ольга возвращалась домой на рыбацкий угол, – начала крестьянка. – Она закончила работу до срока, поэтому в земской избе ее отпустили раньше. Разыгралась метель…
Матрена сделала паузу, ведь ненадолго обратила внимание на блокнот Кисейского. Удивлению девушки не было придела, когда она поняла, что экспедитор Тайной канцелярии не записывал ее слова, а рисовал их! В считаные мгновения на бересте появилась молодая крестьянка в кружевном фартуке, шагавшая мимо каменного моста с плетеным кузовком кухонной отвари в руках. Глаза протеже округлились, ведь Ольга выглядела именно так.
– Сильный порыв ветра сбил кухарку с ног, – продолжила Матрена, – тяжелая корзина утянула ее к подножью моста, пока Ольга кубарем катилась по снежному склону. Несколько прохожих заметило это, но они не оказали ей помощи, позже, обосновав это тем, что «она могла справиться и сама».
Кисейский оторвался от рисунка и посмотрел на злополучный склон, который привел к неминуемой смерти кухарку-Ольгу. Непрекращающийся снегопад пытался это скрыть, но на косогоре все еще был виден широкий след, оставленный человеческим телом, потерявшим равновесие и обреченно катившимся вниз. Михаил прищурил взгляд; несмотря на рассказ Матрены, он знал правду, ведь только недавно говорил с теми самыми «случайными прохожими», обрекшими придворную повариху на гибель своим бездействием.
Они обе были бедными стряпками, многие годы державшими обиду на Ольгу за то, как сильно она поднялась по карьерной лестнице, оставив их гнить в крестьянской приспешне. Деревню, несомненно, терроризировал серийный убийца, но куда больше ее убивала ревность классов и социальная раздробленность. Завистливые соперницы бросили свою главную конкурентку умирать за право готовить для земского старосты. Сам же староста, усыпанный драгоценностями с ног до головы, окружил себя дюжиной охранников и проклял на риск десятки беззащитных людей.
Домострой Марева гнил. И гнил с головы.
Но была еще одна причина, по которой Кисейский прищурил глаза. На широком следе он обнаружил еле заметные отпечатки, проявившиеся только тогда, когда новый снег припорошил холм. Кто-то шагал по шлейфу от тела Ольги, чтобы его собственные следы не были заметны…
– Спустя несколько минут, – подвела Матрена, – из-под моста донесся крик. Свидетели не обнаружили на поверхности льда ничего, кроме корзины с утварью.
Не прошло и получаса, как в записной книжке Кисейского возникла новая иллюстрация. Широкоплечий мужчина в высоком треухе стоял напротив темной чащобы, утопая в снегу покалено. В одно руке он держал топор, а через его плечо была перекинута связка хвороста. Михаил опустил берестяной блокнот, но картина почти не изменилась; сосны, усыпанные пластами снега, все так же покачивались на ветру, темнея в глубине леса. Только человек, являвшийся главным действующим лицом его рисунка, пропал.
Экспедитор с Матреной прибыли к месту бесследного исчезновения лесоруба-Семена, растворившегося в метели у этой чащи третьего декабря.
Кисейский не мог объяснить этого, но смотря в чащобу сплошных деревьев, подобных слоям театральных декораций, скрывавших арьерсцену от взора зрителя, он чувствовал, как что-то тянуло его туда. Ритмичный и протяжный хруст многолетних стволов, напоминавший дыхание. Ленивый рокот клюва пестрого дятла, похожий на биение сердца. Михаил чувствовал, что смотрел в пасть ужасающего исполина, готового сомкнуть на нем зубы.
Все его инстинкты кричали об угрозе, но профессиональное любопытство было сильнее. Кисейский стал медленно приближаться к кромке леса. Как вдруг он остановился, ведь понял, что потерял из виду Матрену. Следователь принялся удивленно оглядываться по сторонам, пока не обнаружил крестьянку далеко за своей спиной.
Некогда бесстрашная и неприкасаемая девушка смотрела в хищную чащу с ужасом, обхватив себя руками; не чтобы согреться, а успокоиться.
– Матрена! – подозвал ее Кисейский. – Иди сюда! Мы должны исследовать место исчезновения!
Тишина. Подол экспедиторского мундира и длинные волосы протеже взвил общий порыв ветра. Метель усиливалась.
– Нет… – дрожащим голосом произнесла крестьянка.
– Почему? – удивился Михаил. – В чем дело?
– Простите, Михаил Святославович… – запинаясь, продрожала она, – но я не очень люблю заходить в лес…
Острые и недоумевающие черты Кисейского медленно обмякли, когда он заметил, как сильно побледнела Матрена. По личной причине лес пугал ее до такой степени, что приближение к нему вызывало физический дискомфорт. Михаил вновь устремил взгляд в жуткую чащу, точно выбирая, чем он не был готов пожертвовать. Потенциальная зацепка или целый ворох улик, полезных в дальнейшем расследовании сидели на одной чаще весов. Но душевное благополучие напарницы были на другой.
Покачав головой, экспедитор направился к встревоженной крестьянке, чтобы покинуть злосчастную лесную кайму как можно скорее. Кисейский не знал, что случилось с Матреной в этой чаще и оставило на ее сознании такой глубокий, ноющий шрам, но был уверен в одном. Заставлять эту умную и талантливую девушку страдать ради его прихоти, было последним, чего он хотел.
– Ты права! – приободряюще воскликнул экспедитор, резво пробираясь сквозь метровый снег. – В лесу мы замерзнуть всегда успеем!
Крестьянка проводила чудного столичного гостя удивленным взглядом, когда, вдруг, болезненная, призрачная безружь уступила место зимнему румянцу на ее щеках. Матрена перестала дрожать и тепло улыбнулась, признательно и искренне, чего у нее не получалось сделать уже очень давно. Наступая на проложенные Кисейским следы, она зашагала к соломенным крышам, оставив леденящую душу чащобу позади.
Напарники не могли знать этого, но как только они отошли достаточно далеко, темная фигура мелькнула между деревьев, звеня цепями.
Нечто терпеливо стерегло их в лесу, и наверняка было в ярости, когда благодаря Матрене Кисейский поменял свое решение в самый последний момент…
***
Обследовав еще несколько мест происшествий, некогда скованные и неуклюжие незнакомцы, а ныне радушные приятели, хорошо узнавшие друг друга лишь за один декабрьский полдень, весело шагали по темнеющей улочке. Конечно, никакие высокие масляные фонари, подобно тем, что стояли на набережной Невы возле Петровского Зимнего дворца, не могли освещать переулки нищей деревни. Единственным источником тусклого света были немногочисленные окна; крестьяне принялись зажигать свои лучины и топить печи.
После того, что произошло у подножья виадука, Кисейскому стало очень интересно, каким образом Матрена сумела выработать такую впечатляющую стойкость на льду. Выяснилось, что крестьянка была не понаслышке знакома с подледной рыбалкой, которой каждую зиму занимались ее родители-удильщики. С трех лет она заинтересованно наблюдала за процессом, а потом начала делать это и сама.
– Стоило льду на Цветочном схватиться, – радостно вспоминала протеже, – как ты прыгаешь в салазки и мчишь ко льду вместе с ветром и метелью! Лунки, из которых носили воду коровам, всегда были готовы заранее! Закидываешь конский волос, а через часок-другой у тебя в корзине уже три окуня! – Матрена сделала тон чуть менее восторженным, когда поняла, как эмоционально описывала свое любимое дело. – Ну, это если повезет, – застенчиво добавила она.
Конечно, Кисейский не был против. Наоборот, ему нравилось слышать такие искренние и яркие эмоции в голосе своей отреченной напарницы. Он считал, что крестьянка более чем заслуживала быть счастливой, хотя бы в такие редкие моменты.
