скачать книгу бесплатно
– Ну хорошо, а расскажите мне, как вы жили замужем и что изменилось в вашей вдовьей жизни? – чувствую себя каким-то психоаналитиком без диплома и без стажа.
– Что изменилось? Голубушка, вы смеетесь? Да ВСЁ изменилось. Хотите, я вам скажу, что не изменилось? Не изменился климат этого острова и отношение моей дочери ко мне. Она же мне покоя не дает, считает своей собственностью. Да, да, не усмехайтесь. Общепринято считать, что родители злоупотребляют своими правами на детей и норовят распоряжаться ими и их судьбами (исключительно из лучших побуждений). Я никогда не была «сумасшедшей мамашей». Никогда под видом заботы не контролировала жизнь моей дочери. Даже когда она повзрослела и до поздней ночи где-то шлялась, я не стояла у окна и не вглядывалась в даль. Смешно, но это делал Миша – ее отец, а я шла спать. Напрасно, между прочим. Дочь моя, не получив эту прививку и не переболев болью зависимости, я бы сказала, «крепостничества», теперь не устает вмешиваться в мою жизнь. Ваше появление здесь – тому подтверждение.
– Нет, Ия, думаю, что она не столько стремится контролировать вашу жизнь, сколько она за нее боится.
– Ага, за жизнь мою она переживает! Дом и деньги – вот ее забота. Скажите мне, что тут ужасного. В прошлом году, например, мне вдруг страшно захотелось запаха костра. Вы сами видели, у нас тут все по регламенту, а мне ну просто очень захотелось. Миша в старом доме по осени обрезал сухие ветки и старые листья с пальм, жег костер, и мы сидели около него, потягивая винцо с нашего виноградника. Мне так захотелось этого запаха. Я пошла на берег моря, набрала сушняка и развела огонь в камине. Я и не знала, что он декоративный, без дымохода. Сработала сигнализация, автоматически включилась поливалка и затопила гостиную. Ковер пришлось выбросить. Так Маринка устроила такой вой, что меня нельзя одну оставлять, что ковер был какой-то там антикварный. Какой, к лешему, антикварный! Он был МОЙ – что хочу, то и делаю с ним. Нет же, пригнала Жанну за мной подсматривать. Жанна продержалась пару месяцев. Ханжа и тупица редкостная.
«Так-так-так. Уже интересно. Чем же таким „ханжа“ Жанна нам не угодила?»
– И чем Жанна была плоха? – стараюсь продолжить разговор.
– Чем? ЗОЖем. Да, своим здоровым образом жизни. Она им буквально убивала себя и меня туда же, в могилу, тащила. Все по часам, все взвешено и отмерено. Если в рецепте сказано – «стакан муки», – эта дура лезла в интернет на другие сайты, для того чтобы найти, какой именно стакан – 200 граммов или 250. Она, конечно же, не могла мне ЗАПРЕЩАТЬ смотреть кино допоздна, но ее теория «вставать и ложиться нужно в один и тот же день» означала, что в постели надо быть не позднее, чем без пяти двенадцать. Эдакая Золушка, блин, – тупая тыква. И она методично, почти профессионально, находила способы ломать мне кайф. Ходила туда-сюда: то на кухню, то с кухни. Носила мне всякие снотворные чаи, напоминала, что завтра собирались ехать с утра в магазин. Как будто магазин сбежит или закроется, если мы приедем не в 9, а в 11. Нет же, в 11 будет уже жарко. Мне может стать плохо. После магазина не надо заезжать в кафе, так как мясо/рыбу нельзя долго в багажнике держать. Надо сразу из магазина домой и класть в холодильник, пока холодное. Хорошо, говорю, давай в кафе ДО магазина. Нет, до магазина нельзя. Это практически сразу же после завтрака и значит, что мы наполним желудок поверх непереваренной пищи; организм еще не выработал новых кислот и ферментов, необходимых для дайджеста новой порции еды и тэ дэ, и тэ пэ. Такая же правильная зануда, как и моя дочь – мадам Всезнайка. Я же говорю – ханжа. Понятия не имеет, что в кафе люди заходят не для того, чтобы нажираться, а для вкуса жизни. Короче, я ее выгнала.
– И за что же конкретно?
– За флирт с моим бойфрендом.
Я чуть не подавилась остатками чая:
– Что? У вас и бойфренд есть?
– Был. Я его тоже выгнала.
– Тоже ЗОЖевец?
– Нет, наоборот. Большой любитель наведываться в мою винную кладовку; чаще, чем в мою спальню. Кстати, выпить не хотите?
– Не откажусь.
– Там в холодильнике есть бутылка белого полусухого и кусок сыра. Тащите их сюда.
– Одну минутку, у меня есть греческие оливки и рахат-лукум – моя доля в кутеже.
В тот вечер мы явно подружились.
* * *
…«Октябрь уж наступил – уж роща отряхает…» Это не про нас. Несмотря на однообразие кипрской погоды – солнце, солнце и солнце, – заметить приближение осени, вернее, зимы можно было по длине теней. Мы с И.И. завели для нее новую моду, а для меня старую привычку – английский five-o-clock чай. Я накрывала его в саду, с сожалением наблюдая, как с каждым днем тень от пальмы, пересекавшая наш столик, становилась все длиннее и длиннее. Дни становились заметно короче, и даже пару раз ночью дождило. Начали поспевать гранаты. Для меня, жительницы Альбиона, такой октябрь – это просто праздник и каникулы. Да и «работой» мое существование можно было назвать с большой натяжкой. Пункты 4. (Сопровождение к врачу, в банк, на почту) и 5. (Наблюдение за принятием лекарств) мною вообще не выполнялись. Для оплаты счетов И.И. прекрасно овладела техникой «банк онлайн», наличные снимала раз в неделю из автомата возле супермаркета и почтой не пользовалась. В отслеживании приема лекарств не было нужды – Ия их вообще не принимала. Только кальций с витамином D и капсулы Q10, которые она сама себе назначила и потому не забывала принимать. Параграф 6. (Помощь при принятии ванны/душа) вообще был смехотворным. И.И. прекрасно сама себя обслуживала. Думаю, Марина скачала из интернета типовой договор сиделки к пациенту с деменцией и не удосужилась его толком отредактировать. Единственное, где мои обязанности вступали в полную силу, – это управление транспортным средством и уход за ним. У И.И. была не очень старенькая спортивная BMW кабриолет – последняя радость ее мужа. Ия машинку любила, но сама не водила и для поездок в магазин пользовалась такси. Я расчехлила игрушку, подкачала колеса, свезла ее на стацию техобслуживания, там же прошла МОТ (техосмотр), и мы приобрели независимость.
Буквально с первой недели установился порядок и режим. Два раза в неделю – понедельник и четверг – мы ездили за продуктами. Во вторник и пятницу приезжала Ирка – хохлушка без возраста (ей могло быть и сорок, и пятьдесят пять – никого это не волновало). Простоватая тетка без семьи и, кажется, без паспорта. У нее был какой-то странный полулегальный статус не то беженки, не то жертвы домашнего насилия. Я не вдавалась. Готовила она вкусно, добротно, из расчета на три дня. Все раскладывала по квадратным контейнерам, приклеивала на крышки липкие бумажки с шифром: «Вт. У» или «Ср.1ый З» или «Ср. О», что соответственно обозначало: «Вторник. Ужин», «Среда. Первый завтрак» или «Среда. Обед». Она ловко, по-армейски, выстраивала их штабелями в холодильнике так, чтоб ничего не надо было переставлять и искать. В четверг она забирала недоеденные остатки и наготавливала новые порции на пятницу-воскресенье, оставляя нам список продуктов и приправ, требующих пополнения. По понедельникам завтрак готовила я, а обедали мы в ливанской таверне, балуя себя «лабаном» – холодным супом из густого йогурта с огурцами и зеленью – или «кибби». Фарш для кибби готовится вручную: мясо сначала долго толкут в ступке, а затем смешивают с крупой булгур и специями. Лепят небольшие биточки, которые запекают, тушат или обжаривают – я полюбила их запеченные. Они имеют форму мяча для регби (английские солдаты во время Второй мировой войны окрестили их «сирийскими торпедами»).
По вечерам мы не досаждали друг другу. Гостиная приятно освещалась торшерами. На диванах мягкие подушки и пушистые пледы. Уютно устроившись в разных углах большой комнаты, мы тихо коротали «свободное до отбоя время». Ия обычно читала, а я иногда смотрела английские сериалы с наушниками (чтоб не нарушать тишины), а иногда вела дневник, делая наброски для моих писательских потуг. Так, в праздности и кайфе, я зарабатывала 500 евро в неделю, и к концу октября мой банкир, если бы заглянул в мой аккаунт, погладил бы меня по головке.
– Мария, – Ия помахивала в воздухе книжкой, привлекая мое внимание. Я выдернула наушник из правого уха.
– Да, Ия, я вас слушаю.
– Вам не кажется, что мы охуительно скучно живем?
У меня отпала челюсть. Да, она пару раз употребляла «крепкое словцо», но вот так, в таком интерьере и в таком контексте, – меня это ошеломило.
– Что вы имеете в виду?
– Ты тут уже три недели ошиваешься, – иногда, в хорошем настроении или когда спешила, она переходила на «ты», – да, уже три недели, а мы еще ни разу не пошалили.
– Ия, вы что, «Малыш и Карлсон» читаете?
– Нет, как раз наоборот. Не «Карлсона», а «Учение дона Хуана» Карлоса Кастанеды[1 - Ка?рлос Се?сар Сальвадо?р Ара?нья Кастане?да (25.12.1925, Кахамарка, Перу – 27.12.1998,Лос-Анджелес, США) – американский писатель, доктор философии по антропологии, этнограф, мыслитель эзотерической ориентации и мистик. Автор 12 томов книг-бестселлеров, разошедшихся тиражом в 28 миллионов экземпляров на 17 языках и посвящённых изложению эзотерического учения о «Пути знания».].
«Нет, эта женщина явно непредсказуема, с какого перепугу в ее возрасте и в ее положении читать такую литературу».
– Должна вам честно признаться, Ия, я его не читала.
– Маша, у нас с вами разница в возрасте больше двадцати лет. Двадцать лет назад я даже не знала имени Карлос Кастанеда, а теперь вот пытаюсь осилить «практику пересмотра личной истории».
– Ия, я когда-то делала вид, что изучаю историю искусств в Московском университете, и у меня в группе была девушка из Воронежа. На семинарах она всегда первой тянула руку и говорила: «Товарищ преподаватель, повторите, пожалуйста, я не пОняла». Так вот, Ия, я не пОняла – оно вам зачем?
– Ой, Машенька, это так интересно. Кастанеда считает, что «личная история» – это всё, что мы знаем о себе и о своей жизни. Это воспоминание всех более или менее значительных моментов нашей жизни. Он считает, что, используя техники «стирание» и «пересмотр», мы можем избавиться от чувства собственной важности. Вот только не надо на меня смотреть как на умалишенку. Он предлагает избавляться от чувства собственной важности (ЧСВ), которое, оказывается, – она придвинула книжку к глазам, нашла нужную строку и продолжала, – … не позволяет адекватно воспринимать окружающий мир и себя в этом мире, становится причиной обид и раздражения. ЧСВ – это как гордыня. Наличие чувства собственной важности заставляет людей слишком серьезно относиться к своим мыслям, чувствам и вообще ко всему происходящему. Это прям про Михал Михалыча – моего покойного мужа. Он всю жизнь повторял фразу «Главное, Иечка, не уронить лицо». Но, Мария, все не так страшно. Оказывается, избавиться от ЧСВ помогает «практика контролируемой глупости». Это когда вы относитесь к тому, что делаете, осознанно и легко. Точнее, вы сами выбираете, как именно относиться к чему-либо. Если произошло что-то плохое, вы включаете осознанность и сами выбираете, что именно хотите чувствовать и как хотите относиться к произошедшему: испытывать горе, радость или безразличие.
– Замечательно. Из всего, что вы только что сказали, на мой взгляд, только последняя фраза имеет смысл. Переведя на простой человеческий язык, вы сейчас озвучили главную идею пофигистов – «наплюй и разотри».
– Вот именно! Маша, вы умничка! Да, забыла вам сказать. В конце недели 31-го октября у нас в поселке устраиваются две вечеринки. Англичане будут справлять Хеллоуин, а русские «Наш ответ Чемберлену» – они устраивают пижамный вечер. Куда пойдем? Кстати, вы подали хорошую идею – давайте пойдем к бритишам в костюмах: ты – Малыш, а я Карлсон. В подвале есть старый вентилятор, а тебе купим клетчатую рубашечку, и надо поискать, кажется, где-то есть старые Мишкины шорты – они тебе как раз за короткие штанишки сойдут.
Честно говоря, я лично с удовольствием вывела бы в свет свою дорогущую, купленную для круиза пижаму, но почему-то волна ностальгии по английскому языку, их юмору и пудингу «Spotted Dick»[2 - Spotted Dick (англ.) – Пятнистый Дик. (Традиционный британский десерт на основе говяжьего жира, который смешивают с мукой, сиропом или сахаром, разрыхлителем, специями, чёрной смородиной или изюмом). В Шотландии пудинг называют «Пегий пес».] вдохновила меня. Мы честно трудились остававшиеся до вечеринки три дня. Самое трудное было прикрепить пропеллер вентилятора к спине так, чтобы он смотрелся естественно, и найти на барахолке достаточно широкие штаны, в которые уместились бы три – одна на животе и две на попе – подушки. Нам было так весело, что можно было уже никуда и не идти.
* * *
В центре нашей (как быстро я перешла на притяжательные местоимения!) деревушки располагалась так называемая «общественная зона». Собственно, весь новодел был выстроен вокруг старинной в два этажа усадьбы, некогда принадлежавшей не то турецкому паше, не то британскому генерал-наместнику. Под строительство вилл были сильно подвырублены бывший приусадебный сад и примыкавшая к нему роща, но само здание, слава богу, не снесли, а тщательно отреставрировали, и оно стояло, как Дворец съездов в Кремле – «стиляга среди богов», но наоборот – «аристократ среди попсы».
На первом этаже, украшенном лепниной, колоннами и великолепным камином в основании двурогой лестницы, ведущей на второй этаж, располагались: в крыле слева от входа – офисы управляющей компании, бухгалтерия, медицинский кабинет, куда можно в любой момент забежать померить пульс и давление, а также комната, которую по очереди раз в неделю арендовали: иглотерапевт, врач-кайропракт, зубной гигиенист, массажист и диетолог (все как один – специалисты, необходимые для успешного существования в первую очередь самой управляющей компании); в правом крыле – ресторан/бар для ленивых и одиноких, ну, для тех, кто сам не заморачивается у себя на кухне. Там же устраивались национальные празднества типа 1 октября – День независимости Кипра. Иногда жители поселка арендовали зал под частное празднование дней рождения, золотых и серебряных юбилеев, а также под вечеринки типа сегодняшней. Второй этаж был чем-то вроде закрытой гостиницы для гостей, приезжающих к жителям поселка плюс там же располагался большой и просторный зал с тренажерами. Все продумано, функционально и недешево.
Дорожка, ведущая к усадьбе, была украшена в лучших традициях Хеллоуина – carved pumpkins (тыквы со свечами внутри) ехидно улыбались, скалились, щерились, показывали языки и сквозь отверстия ртов и прищур резных глаз освещали путникам дорогу. Гул толпы и знакомые звуки хитов 60-х, так популярных у англичан, приятно будоражили. В программе значился легкий ужин в сопровождении живой музыки, викторина и, конечно же, призы за лучший костюм. Прямо у входа стоял столик с огромным арбузом, наполненным крюшоном, и одна из дам в черном плаще и остроугольной шляпе классической ведьмы из «Страны Оз» наполняла кружки огромным кухонным черпаком и протягивала их вновь пришедшим с очаровательной – совершенно не ведьмовской – улыбкой. Я отхлебнула приятного холодного напитка, отметив про себя, что на шампанском устроители вечера не экономят. Зал был почти полон, но за столы еще не садились, все фланировали по кругу, здороваясь или знакомясь. Многие были в костюмах. Я пристроилась в тени одной из колонн и включила технику, которой меня обучил еще мой первый, взрослый и такой недолгий муж. Техника называется «показывают». Она проста. Надо представить себе, что ты кинокамера. Выбираешь из толпы пару персонажей и начинаешь их «водить». Присматриваешься, но не тупо в упор, а так, чтобы они тебя не замечали. Ты разговариваешь с другими людьми, может, даже танцуешь или пьешь, но они все время в фокусе твоего внимания. Наезд – отъезд – снова наезд. Я «просканировала» зал и отметила для себя, что мой Карлсон мило болтает с каким-то Амуром. Амур был действительно хорош. Лет сорока. Высокий стройный атлет с прекрасным ровным загаром. Светлые волосы явно закручены на бигуди и залачены для сегодняшнего вечера. На нем были короткий хитон и сандалии-котурны с ремешками до колен. Из реквизита – малюсенькие крылышки и такой же миниатюрный лук и колчан со стрелами. Рядом с ним Ия – Карлсон с пропеллером на спине, в противовес его крылышкам, выглядела еще забавнее. Но то, как она наклоняла голову к его плечу и заглядывала ему в лицо, не могло обмануть никого, и уж меня-то – жесткого циника – тем более. Я, как собака-пойнтер, сделала стойку и повела носом. Там явно что-то было. Мне, конечно же, пофигу, но ведь мне за то и деньги платят, чтоб была начеку. Они еще какое-то время поговорили, он долго (слишком долго!) не отпускал ее руку, потом они разошлись в разные концы зала. Я переключилась на подсчет Дракул и Белоснежек, не выпуская из поля зрения Амура.
Умеют же англосаксы и жить, и веселиться. Ко всему подходят честно и основательно. У некоторых костюмы были – просто класс. Семь старичков-гномов явно претендовали на первый приз. Они и по залу передвигались всей гурьбой. На фоне этой добродетельной и добропорядочной старины в поле зрения моей «камеры» вдруг вошла особа явно не из этой компании. В окружении пиратов, королев и оживших персонажей Диснея она выглядела, – любимое выражение Питера, – «like bacon sandwich at the Jewish wedding».[3 - Like bacon sandwich at the Jewish wedding (англ.) Как бутерброд с беконом на еврейской свадьбе.] Высокая блондинка в костюме Мадонны – острые конусы атласного бюстгальтера, атласные же высокие трусы, лаковые сапоги выше колен и длиннющий конский хвост. Для полноты образа не хватало плётки. Взгляды всех без исключения «папиков» мутнели при виде ее, тетки же, наоборот, делали вид, что ее не видят, но… создавалось ощущение, что она здесь не случайно, чувство интриги слегка покачивало воздух. Я пошла за добавкой к доброй фее-ведьме с крюшоном, и она щедро плеснула черпаком в мою кружку. По дороге назад в зал я поболтала с одним из гномов, сделала комплимент Золушке лет семидесяти пяти, вежливо отказала в танце джентльмену в костюме цыганки, в кудрявом парике и в серьгах-кольцах. Огляделась по сторонам и не нашла ни Амура, ни моего Карлсона. Так-так-так. Ваш выход, Мария, – ищи, сука, тебе за это деньги платят!
Я пробралась к выходу на крытую веранду. Там на плетеных диванчиках сидели несколько гостей, но основная масса народу толклась в зале. Для порядка и понимая, что в саду им делать нечего, выглянула в сад. В парке тоже прогуливался кто-то из гостей, но никого похожего на толстячка Карлсона в компании Амура не обнаружилось. Вернулась в дом. Подергала ручку двери в админ-крыло, но оно, естественно, было заперто. Оставался второй этаж. Поднимаясь по лестнице, я вся превратилась в слух, но внизу так шумели, что я все равно ничего бы не расслышала. Зал с тренажерами – на замке. Дверь в крыло с номерами – открыта настежь, как бы приглашает – заходи кому не лень. Вхожу в темноту коридора. Почему-то боковые бра у дверей каждой из шести комнат не горят, а только в самом конце коридора мерцает пожарный светлячок. Ковер заглушает шаги, и я тихо продвигаюсь от двери к двери, прислушиваясь. А к чему я, собственно, прислушиваюсь? Какое я имею право? Ия – взрослая женщина и имеет право на личную жизнь! Что за идиотская игра в сыщика-шпиона? Стыдоба! «Пошла вон отсюда!» – командую я себе, резко разворачиваюсь и плечом задеваю дверь в одну из комнат. Она тихо, с легким шелестом приоткрывается. Инстинктивно я в нее заглядываю. В комнате темно, но видны очертания широкой кровати, стоящей изголовьем к окну, столик рядом с ней и кресло. В кровати пара тихо занимается любовью. Я не вижу мужчины – он лежит на спине, его нога, обутая в сандаль-котурну, свисает с постели. В свете, льющемся из окна, стройный силуэт женщины ритмично гарцует на нем вверх-вниз, вверх-вниз. Развевающийся хвост ее прически и шест его пениса напоминают картину карусели. Вверх-вниз, вверх-вниз. Мне становится стыдно за такое бесцеремонное подглядывание, и я стараюсь так же тихо, как и вошла в этот мир интима, ретироваться из него. Но… Мой взгляд падает на кресло, и я вижу в нем… Ию. Она сидит почти на краю. Проклятый пропеллер не дает ей откинуться на спинку, но это и не важно. И без преграды между ее спиной и спинкой кресла все ее тело подалось вперед, к кровати. В этой мизансцене она не зритель, она участник. А я? Что я тут делаю?
Боже! Какой стыд! От ужаса я громко вздыхаю. Ия оборачивается на шум, и мы встречаемся глазами… Свет из окна играет на влажных телах любовников, и они бесшумно, как в немом кино, продолжают свою скачку.
* * *
Я проснулась и лежу, глядя в потолок. Надо встать, спуститься на кухню и встретиться после вчерашнего с Ией.
– Маша, Мариииия, – голос снизу зовет меня, – тебе кофе или какао?
– Кофе, пожалуйста, а сливки у нас есть?
– Есть, все готово, иди скорее.
– Иду, иду, – на ходу накидываю кимоно.
Ия в хорошем настроении. На ней пестрый фартук поверх велюрового спортивного костюма. Она снимает с плиты сковороду с пушистым омлетом.
– Я добавила туда лук, ты не возражаешь?
– Нет. Мне все равно. Я не голодна.
– А у меня, знаешь ли, секс и травка всегда вызывали отчаянный аппетит. Я опять таращусь на нее, как будто вижу впервые:
– Так вы еще и курнуть успели?
– Не «еще», а «только и всего».
– Аааа, то есть секса не было.
– Слушай, Маша, сюда, – ее голос вдруг приобретает оттенок стали, – я, кажется, тебе с самого начала сказала – не выношу ханжества. Ты приперлась, куда тебя не звали, увидела то, что не предназначалось для просмотра в твоем кинозале, и еще пытаешься это как-то комментировать? Деньги моей дочери не дают тебе на это ни-ка-ко-го права, пОняла? Как говорят твои соотечественники – love it or leave it[4 - Love it or leave it (англ.) – Не нравится – не бери.], – и уже совсем другим тоном. – Ешь, а то остынет. Кстати, мы молодцы – мой Карлсон все-таки взял первый приз. Жалко, ты убежала. Как кисейная девочка прям. Что ты, хуя в своей жизни не видела, что ли?
За месяц с Ией я уже ко многому привыкла, но её способность вдруг, на ровном месте материться каждый раз застает меня врасплох.
Мы снова в гостиной. Сегодня дождит. Жратвы Ирка, как всегда, наготовила на Маланьину свадьбу.
– Иечка, напомните, что там ваш Кастанеда рекомендовал в разделе «практика контролируемой глупости». Это когда вы относитесь к тому, что делаете, осознанно и легко? Да?
– Да. Именно так. И именно ЭТУ практику очень важно освоить, чтобы выживать в нашем мире без комплексов и депрессий. Видишь ли, Маша, в народе принято насмехаться и смотреть свысока на «шалости» стариков. Но, если дети играют «как будто» или «понарошку» во взрослую жизнь – девочки в дочки-матери, врачей, учителей, мальчики в летчиков, шоферов, – то есть примеряют на себя свое будущее, мы только умиляемся и хлопаем в ладоши, а когда старый человек на исходе жизни хочет наверстать «недополученное» в прошлом – он сразу же получает клеймо «старческий маразм».
– То есть вы хотите сказать, Ия, что за оставшиеся вам – кто знает сколько лет – вы хотели бы наверстать то, чего у вас не было в прошлых восьмидесяти годах вашей жизни?
– Да. Именно этого я и хочу. А что тут предосудительного или криминального? Вот у вас, Маша, например, был опыт любви втроем? Или опыт однополой связи?
– Нет.
– Вы когда-нибудь ездили в Питер в конце мая с одной целью – походить там по ночным крышам?
– Нет.
– Вы когда-нибудь купались в фонтане?
– Нет.
– Ездили на лошади?
– Да, да. На лошади ездила, – я, как девочка, вдруг обрадовалась узнаваемому, – в колхозе, куда нас отправляли на втором курсе собирать картошку. Мне наш бригадир однажды дал. Я потом два дня не могла ноги вместе поставить.
– Вот, видите. У вас был опыт и вы его помните, и даже не на уровне головы, а на уровне чувств. Вы до сих пор помните эту боль в ногах.
…Внезапно нас охватило невероятное веселье, и мы затеяли совершенно детскую игру составления списка желаний. Все желания должны были начинаться со слов: «Я никогда не пробовала…»
– Я никогда не пробовала… летать на воздушном шаре.
– Я никогда не пробовала… «Кровавую Мэри».
– Я никогда не пробовала… учиться стенографии.
– Я никогда не пробовала… играть в казино.
– Я никогда не пробовала… носить платье с кринолином.
– Я никогда не пробовала… быть шофером автобуса.
– Я никогда не пробовала… стать живописцем.
– Ага… а я пробовала, – Ия буквально подскакивает на диване, – я же закончила Строгановское училище. У нас там живописи было хоть отбавляй.
Я ошеломлена. До меня только сейчас дошло, что я не знаю о ней ничего. Что вот уже месяц, мы каждый день проводим вместе и каждый вечер сидим в этой гостиной, и очень мало знаем друг о дружке.
– Вы? Занимались живописью? – я оглядываюсь по сторонам. На стенах висят семейные фотографии, какие-то сувенирные тарелки, над камином большая литография. – А-а-а-а почему вы забросили? Почему нет ваших работ?
– Не знаю, я привыкла думать, что забросила живопись потому, что вышла замуж. Мужу было неинтересно изобразительное искусство. Он вообще был сухой технарь – экономист. Возможно, смена образа жизни – быт и ежедневная обязаловка – убили вдохновение. Знаешь, живопись – это же не работа, это состояние души.
– И что же? У вас и краски, и мольберт есть?
– Мольберт есть. И краски тоже, но, наверное, уже давно высохли.
– Ия Исаевна, а научите меня рисовать…
– А почему бы и нет.
Мы дружно встаем с диванов и отправляемся в подвал. После небольшой ревизии приходим к заключению: наличие материалов резко ограничено – надо ехать в магазин. Ия уходит к себе составлять список необходимых материалов, а я лезу в интернет искать пособие по азам рисования. На следующий день опять идет дождь. Я под зонтом бегу к гаражу-навесу. Поднимаю крышу машины, подъезжаю к крыльцу, Ия впрыгивает почти на ходу, и мы отправляемся в столицу Кипра Никосию в магазин «Ваше хобби».
Мама дорогая! Я и не знала, что для того, чтобы научиться рисовать, надо потратить почти 800 евро, и это еще только половина из того, что может тебе понадобиться. Теперь я понимаю, почему работы даже самых бездарных художников стоят в галереях бешеных денег – самоокупаемость очень низкая. Недешевое хобби, прямо скажем. Это мы еще холсты и масляные краски для меня не покупали. Я, правда, не удержалась и купила в придачу ко всему фигурку человечка на шарнирах. Ия сказала, что эта фигня мне не понадобится, но я настояла на том, что без такой фигурки мастерская художника просто не может существовать. Ия проверяла качество натяжки холстов в то время, пока я таскала в машину коробки с карандашами, кистями, пачки угля и сангины. Для основ моей живописи мы взяли набор акриловых красок, пару мастихинов (Ия сказала, что ими тоже можно живописать), растворители и закрепители. Пятьдесят листов бумаги для рисования, альбом для набросков и двадцать уже загрунтованных картонов для живописных этюдов.
Возвращались домой затемно. Наутро за завтраком договорились – уроки на бартерной основе: утром, пока светло, я буду ей позировать для живописи, а после обеда, когда свет не так важен, буду отрабатывать рисунок. Для начала она поставила натюрморт с турецким серебряным кувшином, гранатом и яблоком. Между ними драпировочкой легло кухонное полотенце с петухами. Она долго и методично укладывала складки ткани. У меня хорошее настроение, и я тихо хихикаю у нее за спиной, вспоминая школьные выставки.
– В данном задании красота объекта не важна. Главное – отработка фактуры.
– Ага, фактура-шмактура!
* * *
Я уже неделю бьюсь над этим натюрмортом. Сначала полдня училась точить карандаши обычной безопасной бритвой. Потом училась класть карандашный штрих. Когда Ия удовлетворилась качеством штриха, она поменяла местами кувшин с гранатом, добавила туда головку чеснока, и я должна была еще два дня мазать это по очереди то углем, то сангиной. Сангиной получалось лучше. Я уже начала собой гордиться, но тут Ия взяла банку белил, кисть и как-то ловко, в два-три штриха прошлась по моей мазне и… выпуклое выпучилось, глубокое углубилось, появился объем, вес, воздух. Я даже расплакалась. Как же так! Я билась над этим листом неделю, а она двумя мазками вдохнула в него жизнь. Она обняла меня, положила мою голову себе на плечо, погладила по голове – так утешают детей в их маленьких, но ужасных трагедиях – и тихо, как бы баюкая, сказала: «Я этому училась почти 10 лет – художественная школа плюс институт, и то, за годы перерыва многое из руки ушло, а ты хочешь за неделю всему выучиться? Да и не в этом дело. Дело в том, что ты „никогда не пробовала стать живописцем“, а вот теперь попробовала».
– Жалко, погода – говно, – сморкаюсь в предложенную мне бумажку платочка, – хочу еще и пейзаж попробовать.
– Попробуешь, какие твои годы! На Кипре непогода долго не держится. Пошли чай пить.
* * *
Весь ноябрь мы развлекали себя изобразительным искусством. Ия решила писать мой портрет и почти неделю делала эскизы: усаживала меня в разные позы; переставляла кресло по отношению к окну – то выше, на подиум из ящиков, то ниже; подкладывала пару больших оксфордских словарей мне под попу (все искала угол наклона света). Наконец нашла, слава богу, без словарей – сидеть на них было просто мученье. Долго перетряхивала и свои, и мои вещи, накидывала их на меня, как на манекен, отходила, задумчиво рассматривала, отбрасывала в сторону. Наконец-то, нашла в ящиках своего комода свитер из тонкого джерси цвета индиго. Судя по качеству – недешевый. Покрутила его так и эдак, взяла ножницы и отрезала довольно низко горловину, объяснив это тем, что у меня очень красивые плечи и мы их будем показывать. Требует, чтобы я прекратила носить бюстгальтер – если снимать его непосредственно перед сессией, то на плечах надолго остаются красные полосы от лямок, но я категорически отказываюсь. Сошлись на компромиссе – буду спускать лямки, когда она прописывает грудь и плечи.
