скачать книгу бесплатно
– У тебя жар? – спросила Софи. Роберт не только бормотал и запинался, как пьяный, но и голос его звучал простуженно.
– Нет, со мной все в порядке. Мне нужен только ответ.
– Но я тебя не понимаю. – Она начала предложение на повышенных тонах и потом старалась с каждым словом говорить тише, чтобы не разбудить ни Патрика, ни близнецов.
– Он уже не дышал, тело начало костенеть, когда ты в конце концов открыла дверь ванной комнаты. – В трубке послышался шорох, Роберт помолчал. – Вопрос такой: почему ты все равно не была уверена? Почему думала, что Феликс еще жив?
Софи нажала на кнопку и бессильно опустила руку с зажатым телефоном. На смену прежней усталости пришло состояние одурманенности, которое обычно наступало после приема снотворного. В то же время она чувствовала себя так, словно застукала у себя в квартире вора, который копался в ее нижнем белье. Именно это и произошло, подумала она, направляясь к детской. Своим звонком Роберт вломился в ее мир и резко открыл один из ящиков ее души, который ей удалось задвинуть и крепко заколотить, – результат многолетней тяжелой работы не без поддержки ее нового мужа, чудесных близнецов и дипломированного психоаналитика.
Она приоткрыла дверь и затаила дыхание. Одеяло Фриды сбилось и лежало у нее в ногах, а сама она мирно спала, обхватив одной рукой плюшевого пингвина. Маленькая грудь Натали тоже равномерно поднималась и опускалась. В первый критический год после их рождения Софи заводила будильник каждые два часа, чтобы проверить малышек. Теперь она заглядывала к близняшкам, только если просыпалась ночью, чтобы сходить в туалет. И вместо гнетущего страха, который сопровождал ее при этом раньше, появилась просто заботливая рутина. До этого момента. До звонка Роберта.
«Почему ты думала, что Феликс еще жив?»
Мягкий матрас прогнулся, когда Софи присела к Натали на кровать и откинула влажные волосы у нее со лба.
– Иногда я все еще так думаю, – прошептала она. Затем нежно поцеловала дочку в лоб и тихо заплакала.
Поиск
Так же как мы проживаем тысячи сновидений в нашей нынешней жизни, так же и сама наша жизнь всего лишь форма одной из тысяч жизней, в которые мы вступаем из другого более реального мира, возвращаясь снова и снова после смерти.
Лев Толстой
С каждым человеком приходит в мир что-то новое, чего еще не было, что-то первоначальное и небывалое.
Мартин Бубер
Врожденные дефекты и родимые пятна представляют наглядное доказательство реинкарнации и повторной земной жизни человека.
Ян Стивенсон
1
Возможно, это было из-за переутомления. Вероятно, столкновение произошло потому, что он не смотрел вперед, а вновь и вновь прокручивал перед глазами то видео.
Вчера Штерн больше не решился смотреть видео полностью. Он не хотел еще раз наблюдать предсмертную агонию Феликса. Поэтому сразу перемотал на именинника. Снова и снова разглядывал безымянного мальчика. В замедленном режиме, как стоп-кадр и в быстрой перемотке. После десятого повтора глаза Роберта были настолько раздражены, что казалось, он уже замечает красноватые дефекты изображения – следы износа диска.
В результате сегодня утром, после бессонной ночи, Роберт снова чувствовал себя таким же беспомощным и раздавленным, как в день похорон Феликса. Он потерял чувство реальности. Его рациональный мозг юриста был натренирован всегда смотреть на проблемы с двух сторон. Клиент или виновен, или не виновен. В настоящий момент личный кошмар, который настиг его вчера, ничем не отличался от трагедий, которыми Роберт занимался в профессиональном плане. Точно так же имелось два варианта: Феликс или мертв, или все еще жив. Мальчик с родимым пятном был как две капли воды похож на Штерна. Но это еще не доказательство.
«Доказательство чего?» – спросил себя Роберт, выходя из больничного лифта. Как всегда, когда он размышлял над какой-то сложной проблемой, перед его внутренним взором возникала пустая белая стена, на которую он прикреплял воображаемые бумажки с разными гипотезами. Для серьезных случаев у него в голове имелось что-то вроде уединенной комнаты, где он скрывался каждый раз, когда хотел собраться с мыслями. «ФЕЛИКС ЖИВ», – заглавными буквами значилось на самом большом листке.
«Но как такое возможно?»
Конечно, еще очень долго после похорон он задавался вопросом, не подменили ли Феликса. Но в тот момент он был единственный мальчик в отделении новорожденных. У трех других матерей родились девочки. Поэтому риск перепутать младенцев полностью исключался. Кроме того, еще перед вскрытием он убедился, что оплакивает своего младенца. Даже сегодня Роберт помнил то чувство, когда приподнял тельце на металлическом столе, чтобы на прощание погладить родимое пятно.
«Тогда все-таки переселение души? Реинкарнация?»
Штерн мысленно разорвал листок, прежде чем всерьез рассматривать эту версию. Он адвокат. И для решения проблем обращался к статьям закона, а не к парапсихологии. Как бы ни было тяжело. Он придерживался старого тезиса. «ФЕЛИКС = МЕРТВ», – написал он на третьем листочке и только собирался его зафиксировать, как мысли снова начали скакать и путаться.
«Но зачем кому-то сеять сомнения по поводу его смерти? И как все это связано с Симоном? Откуда, ради всего святого, мальчик знал про труп в том подвале на заброшенной фабрике?»
Штерн спрашивал себя, что может говорить о его душевном состоянии решение в это субботнее утро отправиться в клинику Зеехаус, чтобы прояснить последний вопрос. Штерн был настолько погружен в свои мрачные мысли, что не услышал медбрата, который катил на физиотерапию пожилого мужчину в кресле-каталке. Оба напевали рефрен классического шлягера «АББА» «Money, Money, Money», когда Штерн завернул за угол больничного коридора и влетел в них на всей скорости.
Он ударился о каталку, потерял равновесие и отчаянно замахал руками в поиске какой-нибудь опоры. Скользнув пальцами по рукаву медбрата, беспомощно оперся о голову больного и в конце концов, падая, схватил того за запястье. В результате вырвал у мужчины в кресле-каталке катетер капельницы и рухнул на мятно-зеленый линолеум.
2
– Боже мой, господин Лозенски? – Бородатый медбрат обеспокоенно присел на корточки перед пациентом, который полушутливо махнул рукой.
– Все в порядке, все в порядке. Со мной же ангел-хранитель. – Старик вытащил из-под футболки цепочку, на которой болтался серебряный крест. – Лучше позаботьтесь о нашем приятеле внизу.
Штерн потирал подушечки на ладонях, где ободрал кожу о шероховатое искусственное напольное покрытие.
– Мне ужасно жаль, – извинился Роберт, поднявшись на ноги. – У вас все в порядке?
– Это как посмотреть, – хмыкнул медбрат и осторожно закатал рукав старого мужчины до локтя. – Капельницу придется потом еще раз поставить, – пробормотал он, бросив взгляд на тыльную сторону кисти старика, всю в пигментных пятнах, и попросил господина Лозенски приложить ватку к месту входа иголки. Потом осмотрел костлявую руку на предмет перелома или синяков. Несмотря на кулаки боксера, движения медбрата были осторожными и почти нежными.
– За вами гонятся? Почему вы носитесь по неврологическому отделению?
Штерн успокоился, что медбрат не нашел ничего, внушающего опасения.
– Меня зовут Роберт Штерн, простите ради бога, господин… – Ему не удалось разобрать потертую и поцарапанную именную табличку на кителе медбрата.
– Франц Марк. Как художник. Но все зовут меня Пикассо, потому что мне больше нравятся его картины.
– Ясно. Еще раз простите. Я был слишком погружен в свои мысли.
– Мы заметили, не правда ли, Лозенски?
Прямо от мочек ушей Пикассо вниз по щекам спускались густые бакенбарды, которые переходили в светло-коричневую эспаньолку. Когда медбрат улыбнулся и обнажил солидный ряд зубов, то стал похож на классического Щелкунчика.
– Разумеется, я возмещу ущерб, который причинил.
Штерн вытащил бумажник из внутреннего кармана пиджака.
– Нет, нет, нет… так у нас дела не делаются, – запротестовал Пикассо.
– Вы меня неправильно поняли. Я просто хотел дать вам мою визитку.
– О, вот с этим можете не утруждаться, верно, Лозенски?
Старик в кресле-каталке кивнул и с шаловливым выражением лица изогнул одну из внушительных бровей. В отличие от его редких волос на голове брови двумя мощными пучками стальной шерсти выступали над впалыми глазницами.
– Боюсь, я вас не понимаю.
– Вы до смерти напугали нас обоих. А Фредерик уже не так крепок после второго инфаркта, верно?
Пожилой мужчина кивнул.
– Несколькими купюрами тут не отделаешься, если хотите избежать шумихи.
– Как тогда быть? – Штерн нервно улыбнулся и подумал, не с сумасшедшим ли имеет дело.
– Мы хотим, чтобы вы нагнулись.
Он хотел уже покрутить пальцем у виска и уйти, но тут до него дошла шутка. Он улыбнулся, поднял с пола черную бейсбольную кепку, которую, вероятно, сорвал с головы старика, и вернул владельцу в каталке.
– Именно. Теперь мы квиты. – Пикассо засмеялся, а его престарелый подопечный прыснул, как школьник.
– Вы фанат? – спросил Штерн, пока старик обстоятельно обеими руками нахлобучивал кепку. На лбу золотыми буквами было написано «АББА».
– Конечно. Божественная музыка. Какой у вас любимый хит?
Мужчина в кресле-каталке приподнял козырек, чтобы убрать непослушную белую прядь.
– Даже не знаю, – ответил Штерн, растерявшись. Он хотел навестить Симона и обсудить с ним вчерашние события. И был не расположен к беседам о шведской поп-музыке семидесятых.
– Я тоже, – ухмыльнулся Лозенски. – Они все хороши. Все до одного.
Пикассо подтолкнул кресло-каталку вперед, и новенькие колеса мягко зажужжали по блестящему полу.
– Кстати, к кому вы пришли? – Медбрат снова обернулся к Штерну.
– Я ищу палату 217.
– Симона?
– Да, вы его знаете? – последовал за ними Штерн.
– Симон Сакс, наш сирота, – ответил медбрат и через несколько шагов остановился перед неприятно серой дверью с надписью «Физиотерапия». – Конечно, я его знаю.
– А кто его не знает? – пробормотал пожилой мужчина, которого вкатили в светлую комнату с множеством гимнастических ковриков на полу, шведской стенкой и многочисленными спортивными снарядами. Старик словно обиделся, что разговор теперь крутился не вокруг него одного.
– Он наша радость. – Пикассо остановил кресло-каталку рядом с массажным столом. – Не везет ему. Сначала органы опеки лишили его мать родительских прав, потому что та чуть не заморила его голодом. А теперь еще опухоль в голове. Врачи говорят, доброкачественная, потому что не образует метастаз. Тьфу!
На долю секунды Штерну показалось, что медбрат собирается плюнуть на пол.
– Не понимаю, что там доброкачественного, если эта штука растет и когда-нибудь сдавит его головной мозг.
Дверь соседнего кабинета открылась, и в комнату вошла азиатка в костюме для занятий дзюдо и миниатюрных ортопедических ботинках. Вероятно, она понравилась Лозенски, потому что он снова начал насвистывать мелодию «АББА». Но на этот раз его «Money, Money, Money» напоминало исполнение строителя, который провожает взглядом грудастую блондинку.
Выйдя в уже более людный коридор, Пикассо вытянул руку и указал на вторую дверь слева от сестринской:
– Это там.
– Что?
– Ну, комната 217. Одноместная палата Симона. Но просто так вам туда нельзя.
– Почему?
Штерн уже опасался худшего. Симону настолько плохо, что посещение возможно только в стерильной одежде?
– Вы без подарка.
– Простите?
– Больным приносят или цветы, или шоколад. На крайний случай десятилетнему мальчику подойдет какой-нибудь музыкальный журнал или что-нибудь еще. Но вы не должны появляться с пустыми руками у ребенка, которого через неделю уже может не…
Пикассо не успел закончить предложение. Краем глаза Штерн заметил какое-то мигание и повернулся налево, чтобы определить, где именно сработал сигнал вызова медперсонала. Когда он заметил красную моргающую лампочку над той самой дверью, то бросился вслед за медбратом, который уже спешил на экстренный вызов. Прямо перед палатой 217 Штерн его нагнал.
3
В первый раз он проснулся около четырех и вызвал медсестру. Карина не пришла, что обеспокоило его гораздо больше, чем подкатывающая тошнота. По утрам она всегда дрожала где-то в пищеводе, между глоткой и желудком, и успокаивалась лишь после приема сорока капель метоклопрамида. Только если он просыпался слишком поздно и головная боль уже стучала в висках, проходило несколько дней, прежде чем его самочувствие возвращалось к «четверке» по личной шкале.
Так Карина всегда измеряла его общее состояние. Каждое утро она в первую очередь спрашивала о числе, где единица означала «жалоб нет», а десять – «невыносимые боли».
Симон не помнил, когда в последний раз чувствовал себя лучше чем на «тройку». Но это может случиться сегодня, если печальный мужчина, стоящий у его кровати, побудет с ним еще немного. Симон был рад увидеть его лицо.
– Простите, что напугал вас. Я только хотел включить телевизор.
– Ничего. – Волнение сменилось большим облегчением, когда выяснилось, что Симон нажал на кнопку экстренного вызова случайно. Удостоверившись, что с ребенком все в порядке, Пикассо оставил его наедине с нервничающим адвокатом.
– Вы нравитесь Карине, – начал разговор Симон. – А Карина нравится мне. Так что я ничего против вас не имею. – Мальчик подтянул колени и сложил ноги под одеялом по-турецки. – У нее сегодня выходной?
– Э-э-э, нет. То есть я не знаю. – Штерн медленно пододвинул стул к единственной кровати, стоящей в палате, и сел. Симон заметил, что адвокат бы одет почти так же, как позавчера, когда они встретились на заброшенной фабрике. Вероятно, в его шкафу висело несколько темных костюмов.
– Вам нехорошо? – спросил он.
– Почему?
– Карина сказала бы, что вы выглядите неважнецки.
– Я плохо спал.
– Разве из-за этого сердятся?
– Иногда.
– А, я знаю, что вам мешает. Извините. – Симон потянулся к ящику прикроватной тумбочки и вытащил парик из натуральных волос. – Позавчера вы даже не заметили, верно? Это мои настоящие. Мне обрезали их, прежде чем профессор Мюллер начал работать чернильным ластиком.
– Чернильный ластик?
Умелым движением Симон нахлобучил парик, прикрыв им нежный пушок у себя на голове.
– Да, иногда они обращаются здесь со мной как с малышом. Я, конечно, знаю, что такое химиотерапия, но главврач объяснял мне это, как трехлетнему. Сказал, что у меня в голове находится большое темное пятно, а таблетки, которые я принимаю, сотрут его. Как ластик для чернил.
Симон проследил за взглядом адвоката, который изу чал полочку рядом с кроватью.
