скачать книгу бесплатно
– Кое-что о вашей внешности.
– Ясно, – с прохладным разочарованием отозвалась она. – И это все?
– Речь идет о вашем загаре.
– О моем загаре? – Теперь она казалась озадаченной. Ее рука поднялась к шее и на мгновение замерла там, как будто нащупывая варианты оттенков.
– Вы помните Мори Нобла? Мужчину, с которым вы встречались около месяца назад? Вы произвели на него огромное впечатление.
Она немного подумала.
– Я помню… но он не приглашал меня к себе.
– Не сомневаюсь, что он просто боялся.
На улице было уже совсем темно, и Энтони сомневался, что его квартира вообще когда-либо выглядела унылой, – такими теплыми и дружелюбными были книги и картины на стенах, и старина Баундс, предлагавший чай из почтительной тени, и трое приятных людей, посылавших друг другу волны интереса и смеха, качавшиеся взад-вперед под радостное потрескивание огня в камине.
Неудовлетворенность
Во второй половине дня во вторник Глория и Энтони пили чай в гриль-баре отеля «Плаза». Ее костюм с меховой оторочкой был серым – «когда носишь серое, то приходится больше краситься», – объяснила она, – а из-под маленькой шляпки без полей, залихватски сидевшей на ее голове, ниспадали волны пшеничных волос с золотистым отливом. При верхнем освещении ее индивидуальность казалась Энтони намного более кроткой. Она выглядела совсем молодой, не больше чем на восемнадцать лет; ее фигура в облегающем футляре, известном как юбка с перехватом ниже колен, была поразительно гибкой и стройной, а ее руки, не «артистичные», не коренастые, были просто маленькими, как и положено ребенку.
Когда они вошли, оркестр доигрывал вступление к матчишу, – мелодии, полной кастаньет и плавных, неуловимо-томных скрипичных гармоник, вполне соответствовавшей атмосфере зимнего бара с толпой восторженных студентов, находившихся в приподнятом настроении из-за близких праздников. Глория тщательно осмотрела несколько мест и, к некоторому разочарованию Энтони, кружным путем повела его к столику для двоих в дальнем конце помещения. Когда они пришли туда, она снова задумалась. Стоит ли ей сесть справа или слева? Ее прекрасные глаза и губы хранили самое серьезное выражение, пока она делала выбор, и Энтони опять подумал о том, как она наивна во всех своих жестах; она считала, что все жизни принадлежит ей для выбора и предназначения, как будто постоянно разглядывала подарки для самой себя, разложенные на бесконечном прилавке.
Несколько секунд она отрешенно наблюдала за танцующими и отпускала тихие замечания, когда одна из пар проплывала мимо.
– Вот хорошенькая девушка в голубом, – и, когда Энтони послушно посмотрел в ту сторону, – там! Нет, у вас за спиной, – вон там!
– Да, – беспомощно согласился он.
– Вы ее не видели.
– Я предпочитаю смотреть на вас.
– Знаю, но она была хорошенькой. Правда, у нее толстые лодыжки.
– Что… То есть, правда? – равнодушно отозвался он.
Рядом протанцевала пара, откуда донеслось женское приветствие:
– Здравствуй, Глория! О, Глория!
– И тебе привет.
– Кто это? – спросил он.
– Не знаю. Кто-то, – она заметила другое лицо. – Привет, Мюриэл! – Она повернулась к Энтони: – Это Мюриэл Кейн. Думаю, она привлекательная, хотя и не слишком.
Энтони одобрительно хмыкнул.
– Привлекательная, хотя и не слишком, – повторил он.
Она улыбнулась, мгновенно заинтересованная его реакцией.
– Почему это забавно? – Ее тон был патетично напряженным.
– Просто так.
– Хотите потанцевать?
– А вы?
– Немного. Но давайте посидим, – решила она.
– И поговорим о вас? Вы любите говорить о себе, правда?
– Да. – Она рассмеялась, уличенная в тщеславии.
– Насколько я понимаю, ваша автобиография достойна классического романа.
– Дик говорит, что у меня нет биографии.
– Дик! – воскликнул он. – Что он знает про вас?
– Ничего. Но по его словам, биография любой женщины начинается с первого поцелуя, который имеет значение, и заканчивается с последним ребенком, который оказывается у нее на руках.
– Он цитирует собственную книгу.
– Он говорит, что у женщин, которых никто не любил, нет биографии, а есть лишь история.
Энтони снова рассмеялся.
– Конечно же, вы не можете утверждать, что вас не любили!
– Полагаю, что так.
– Тогда почему у вас нет биографии? Разве вы никогда не получали поцелуя, который имел бы особое значение? – Как только слова сорвались с губ, он сделал судорожный вдох, словно пытаясь втянуть их обратно. Это же ребенок!
– Не понимаю, что вы имеете в виду под «особым значением», – неодобрительно сказала она.
– Мне хотелось бы знать, сколько вам лет.
– Двадцать два, – с серьезным видом ответила она, встретившись с его взглядом. – А вы как думали?
– Около восемнадцати.
– Пожалуй, я начну с этого. Мне не нравится быть двадцатидвухлетней; ненавижу это больше всего на свете.
– Ваш возраст? Двадцать два года?
– Нет. Когда стареешь и все остальное. Когда выходишь замуж.
– Вам никогда не хотелось замужества?
– Мне не нужна ответственность и вдобавок куча детей.
Она явно не сомневалась, что в ее устах любые высказывания хороши. Затаив дыхание, он ждал ее следующего замечания и ожидал, что оно станет продолжением предыдущего. Она улыбалась, не шаловливо, но ласково, и, после небольшой паузы, несколько слов упало в пространство между ними.
– Мне хотелось бы мармеладных шариков.
– Сейчас! – Он подозвал официанта и отослал его к сигарному прилавку.
– Вы не возражаете? Я люблю мармеладные шарики. Все дразнят меня из-за этого, потому что я постоянно жую их… когда моего отца нет рядом.
– Вовсе нет. Кто эти дети? – вдруг спросил он. – Вы всех их знаете?
– В общем-то, нет, но они… полагаю, они отовсюду. Разве вы раньше не приходили сюда?
– Очень редко. Мне практически нет дела до «милых девушек».
Он сразу же завладел ее вниманием. Она отвернулась от танцующих, поудобнее устроилась на стуле и настоятельно спросила:
– А чем вы сами занимаетесь?
Благодаря коктейлю, вопрос был желанным для Энтони. Он находился в разговорчивом настроении и более того, хотел произвести впечатление на эту девушку, чей интерес казался мучительно-ускользающим. Она останавливалась, чтобы пощипать травку на неожиданных пастбищах, и торопливо пробегала мимо очевидных двусмысленностей. Ему же хотелось порисоваться. Внезапно он возжелал предстать перед нею в новом и героическом свете. Ему хотелось вывести ее из той поверхностности, которую она проявляла ко всему, кроме себя.
– Я ничем не занимаюсь, – начал он и сразу же понял, что в его словах не хватает того галантного изящества, которое он собирался вложить в них. – Я ничего не делаю, поскольку не могу сделать ничего стоящего.
– И что? – Он не удивил ее и даже не завладел ее вниманием, но она несомненно поняла его, если он вообще сказал что-либо достойное понимания.
– Вы не одобряете лентяев?
Она кивнула.
– Пожалуй, да, если они элегантны в своей лености. Это возможно для американца?
– Почему бы и нет? – в расстройстве спросил он.
Но ее разум уже оставил тему разговора и воспарил на десять этажей выше.
– Отец чрезвычайно сердит на меня, – бесстрастно заметила она.
– Почему? Но я хочу знать, почему американец не может быть изящно-ленивым, – его речь набирала обороты. – Это поразительно! Это… это… Я не понимаю, почему принято считать, что каждый молодой человек обязан отправляться в деловой центр и трудиться по десять часов в день лучшие двадцать лет своей жизни на скучной, прозаичной работе, разумеется, притом не бескорыстно.
Энтони замолчал. Она смерила его непроницаемым взглядом. Он ждал, когда она согласится или возразит ему, но она не сделала ни того ни другого.
– Вы когда-нибудь составляете мнение о вещах? – с некоторым раздражением спросил он.
Она покачала головой и снова посмотрела на танцовщиков, прежде чем ответить.
– Не знаю. Я не знаю ничего о том, что следует делать вам или кому-либо еще.
Она мгновенно смутила его и нарушила течение его мыслей. Самовыражение еще никогда не казалось таким желанным и таким невозможным.
– Ну, – извиняющимся тоном протянул он. – Разумеется, я тоже, но…
– Я просто думаю о людях, – продолжала она. – Думаю о том, как правильно они выглядят на своем месте и насколько хорошо они вписываются в общую картину. Я не против, если они ничего не делают. Не вижу, с какой стати; в сущности, меня всегда изумляет, когда человек что-то делает.
– Вы не хотите ничего делать?
– Я хочу спать.
Он испытал секундное замешательство, как будто она на самом деле собиралась задремать.
– Спать?
– Вроде того. Я просто хочу отдыхать, пока люди вокруг меня занимаются разными вещами, потому что так мне удобнее и надежнее… и я хочу, чтобы некоторые из них вообще ничего не делали, а только были любезными и дружелюбными со мной. Но я никогда не хочу изменять людей или волноваться из-за них.
– Вы оригинальная маленькая детерминистка. – Энтони рассмеялся. – Этот мир принадлежит вам, не так ли?
– Ну… – протянула она и быстро взглянула на него. – Разве не так? Пока я… молода.
Она немного помедлила перед последним словом, и Энтони заподозрил, что она собиралась сказать «красива». Несомненно, таким было ее намерение.
Ее глаза блестели, и он ждал, что она разовьет эту тему. Так или иначе, ему удалось вызвать ее на откровенность; он слегка наклонился вперед, чтобы лучше слышать.
Но она лишь сказала:
– Давайте потанцуем!
Восхищение
Тот зимний день в «Плазе» был первым в череде «свиданий», которые Энтони назначал ей в суматошные дни перед Рождеством, сливавшиеся в одно размытое пятно. Ему понадобилось много времени, чтобы выяснить, какие области светской жизни города в особенности привлекали ее внимание. Казалось, для нее это почти не имело значения. Она посещала непубличные благотворительные балы в больших отелях; несколько раз видел ее на званых ужинах в «Шеррис»[22 - «Шеррис» – знаменитый экстравагантный ресторан в Нью-Йорке, несколько раз переезжавший с места на место. Там устраивали костюмированные балы и однажды устроили обед для гостей на лошадях. Во время действия романа ресторан находился на 59-й улице (прим. перев.).], а однажды, когда он ждал, пока она одевалась, мистер Гилберт, вернувшись к привычке своей дочери «уходить, приходить и снова уходить», выболтал целую программу, включавшую полдюжины танцевальных вечеров, на которые Энтони получил пригласительные карточки.
Он несколько раз приглашал ее на ленч и на чай. Первый вариант – по крайней мере для него – был слишком скомканным и неудачным, поскольку она была сонной и рассеянной, не могла сосредоточиться ни на чем и не уделяла должного внимания его замечаниям. После двух таких бесцветных трапез, когда он обвинил ее том, что ему оставляют лишь кожу да кости, она от души посмеялась и три дня подряд разделяла с ним чайную церемонию. Это был гораздо более приятный опыт.
Как-то раз в воскресенье перед самым Рождеством он пришел к Глории и обнаружил ее в состоянии временного затишья после какой-то важной, но загадочной ссоры. Со смешанным гневом и удивлением она сообщила ему, что выставила мужчину из своей квартиры (тут Энтони принялся яростно гадать), что этот мужчина устраивает небольшой обед сегодня вечером, и что она, разумеется, не придет. Поэтому Энтони пригласил ее на ужин.
– Давайте куда-нибудь пойдем! – предложила она, когда они спускались на лифте. – Я хочу посмотреть представление, а вы?
Обращение в билетную кассу отеля выявило лишь два вечерних «концерта» в воскресенье.
– Они всегда одни и те же, – недовольно пожаловалась она. – Какие-то старые еврейские комики. О, давайте куда-нибудь пойдем!
Скрывая тяжкое подозрение, что ему следовало бы организовать некое представление, которое бы ей понравилось, Энтони изобразил осведомленную жизнерадостность.
– Мы отправимся в хорошее кабаре.
– Я видела все кабаре в городе.
