скачать книгу бесплатно
И поймала его взгляд, умолявший:
– Не надо о науке!
Она посмотрела на измученное, серое лицо сэнсэя.
– Хидэо, Вам скоро ехать в Париж на конгресс. Давайте я отредактирую Ваш доклад!
Это сказалось у неё нечаянно, само собой. От жалости. Хидэо благодарно улыбнулся, быстро согласился, сказал ласково:
– А Вы работаете упорно, до девяти часов!
Хотя считать работой то, что делала она нынешним вечером, вряд ли стоило.
В десять часов Хидэо всё ещё что-то подправлял в идеальной расстановке своих архивов. Она вышла на улицу, надеясь поймать такси. У входа в корпус заводил свой мотоцикл немецкий аспирант из лаборатории Сато. Парень поздоровался и уважительно показал рукой на свет в окне кабинета Кобаяси.
– Знаменитое японское трудолюбие!
А она не стала раскрывать ему тайну ночных сэнсэевых занятий.
Возле магазинчика Сэвэн-илэвэн ей встретилась Наташа. Выслушала жалобы, пожала плечами.
– Ваш сэнсэй никак не найдёт времени для разговора о работе? Здесь это дело обычное. Мой муж своего сэнсэя не видел уже год.
Как положить сливы в бутылку?
Хлюпают носами…
Милый сердцу деревенский звук!
Зацветают сливы.
Басё
При умелом обращении сгодится и дурак, и тупые ножницы.
Японская пословица
В отделении суперкомпьютеров обслуживали технику японские инженеры. Но использовали её только иностранные учёные. Сейчас там работали поляк, американец и француз. На мощных машинах фирмы Хитачи они решали свои длинные уравнения, строили замысловатые модели. Фирма Хитачи платила им хорошую зарплату, а сэнсэй Такасими устраивал райскую жизнь с просторными, роскошно обставленными кабинетами, красивыми секретаршами, которые заботливо ухаживали за своими подопечными. Начальник отделения Такасими очень гордился, что иностранцам нравится работать у него, что они охотно приезжают, не давая суперкомпьютерам простаивать. Найти японских учёных, желающих решать достойные суперкомпьютеров задачи, Такасими не мог.
– В Японии мало программистов и совсем нет физиков-теоретиков, – говорил польский профессор Квятницкий.
Он частенько заходил к ней поболтать. В Варшаве Квятницкий заведовал теоретическим отделом физического института, но в Польше теперь, как и в России, были трудные времена, и он охотно приезжал на пару месяцев к Такасими – подзаработать.
– Теоретик должен уметь мыслить абстрактно, обобщать. У японцев с этим неважно. Японцы плохо воспринимают абстракции, им свойственно практичное, конкретное мышление…
Пан Квятницкий рассказывал о своей поездке в Токио, в издательство, которое печатало его книгу. Издатель жаловался: научная литература продаётся плохо, пришлось пустить в макулатуру почти весь тираж теоретической физики Ландау.
– Да и кто в Японии сможет заинтересоваться Ландау? – усмехался Квятницкий.
– Не могли бы Вы прочесть лекцию студентам вместо меня? – попросил её Хидэо. И добавил торопливо: – Нет, нет, лекции – не Ваша обязанность, но я уезжаю в Париж… Я был бы Вам очень благодарен.
Она охотно согласилась. Потому что ей хотелось участвовать как-то в жизни лаборатории. Накануне отъезда Хидэо зашёл к ней в кабинет.
– Сейчас я иду читать лекцию! Через неделю это сделаете Вы. Вы уже приготовились?
– Да, я всё обдумала.
– Обдумали? – Хидэо посмотрел на неё подозрительно, всплеснул руками, запричитал: – Ох! Вы не готовы! Не готовы! – Он плюхнул на пол огромную, как вещмешок, сумку и принялся лихорадочно рыться в ней. – Вы должны приготовить Вашу лекцию вот так!
Он выхватил из сумки стопку бумаг – десяток страниц, аккуратно сшитых скрепочкой.
Она презрительно дёрнула плечами.
– Я никогда не читаю по бумажке…
Хидэо посмотрел на неё с ужасом.
– Вы обязаны это делать! Обязаны! – Кажется, он уже жалел, что поручил ей такое серьёзное дело. – Вы должны приготовить текст лекции, отпечатать его и размножить для всех студентов! – Хидэо запустил руку в сумку, приподнял ворох бумаг. – У Вас должно быть сорок копий, по числу слушателей. Ещё надо приготовить демонстрационный материал.
Хидэо достал папочку. В ней лежал текст лекции, скопированный на прозрачную плёнку. Значит, студентам мало иметь бумажный экземпляр на столе, им надо ещё видеть его на экране. А она легкомысленно решила – слушателям хватит её слов.
– Идите, готовьтесь, готовьтесь! – волновался Хидэо.
Она приготовила десять страниц лекции и сорок копий – бумаги Япония не жалела. На лекцию, на собрание сэнсэи шли, нагруженные бумагами, налегке не ходил никто. Перед началом лекции ассистент сэнсэя Кобаяси представил её студентам: рассказал по-японски её биографию, сверяясь с листочком, оставленным Хидэо, продемонстрировал её книги. Ассистенту тоже пришлось прихватить целый портфель бумаг. Она раздала сорок копий студентам и начала говорить, опасаясь только одного – сказать что-то не по тексту. Студенты уткнулись в листки, словно проверяя, правильно ли она излагает? Единственное утешение состояло в том, что на листках были в основном иллюстрации. Так советовал Хидэо, он даже дал ей в качестве образца свою лекцию: совсем немного текста, а остальное – картинки, как в комиксах. Студенты комиксы любили. Здесь вообще любили картинки. Их было много всюду: на лекциях, в телепередачах… Смысл удавалось понять, даже не зная языка. Телевизионный рассказ о пожаре сопровождался показом модели горящего дома. По мере продвижения огня от дома отваливались куски. Диктор почти ничего не говорил, только водил указкой по модели. В передаче о коррупции фотографии людей, замешанных в скандале, были наклеены на большой лист и соединены стрелками. Вдоль них ведущий передвигал картинку – туго набитый мешок со значком доллара и смачной верёвкой поверху. Возле каждого фото стояли цифры. Всё было предельно ясно: кто кому давал, и сколько. Прогноз погоды тоже был обвешан графиками: кривая линия с горбом в полдень изображала дневные колебания температуры, кривая с провалом – ночные. Японцы любили конкретные вещи.
– Рассмотрим абстрактное твёрдое тело, – начала она лекцию.
Студенты оторвали глаза от бумаг и уставились на неё растерянно, почти испуганно. Может, лучше без абстракций?
– Рассмотрим кристалл, – реакция не изменилась.
Она решила говорить ещё конкретнее:
– Возьмём металл…
Всё те же круглые глаза. От удивления глаза могут стать круглыми даже у японцев. Она запаниковала – что же делать?
– Возьмём железо, – конкретнее уже некуда.
Студенты склонились над столами, делая какие-то пометки в тексте. Дело пошло. Железо – это понятно. Железо каждый держал в руках. И никто никогда в глаза не видел некое твёрдое тело. Да и зачем какое-то абстрактное твёрдое тело им, будущим специалистам по роботам и компьютерам, а, может, чиновникам или торговым агентам? Но слушали внимательно. И добросовестно делали какие-то пометки, старательно играя роль прилежных, послушных ребят. Она закончила, подозревая – вопросов не будет. Их и не было – по собственной инициативе вопросов тут не задавали. Она достала ручку, сказала рассеянно:
– Японская ручка, а куплена в Москве…
Словно пелена упала с лиц. Аудитория проснулась, зашевелилась, ожила.
– В Москве? Не может быть! И сколько она там стоит?
Ребята стали искренними, бросили играть роль. Они обсуждали шумно, живо – стоило ли платить за такую вещицу тысячу йен? Доставали свои ручки, сравнивали. В их глазах зажёгся живой интерес: ручка – не абстрактное твёрдое тело!
– Как хорошо Вы прочли лекцию, – ласково сказал Хидэо, вернувшись. – Мой ассистент мне доложил. Я очень благодарен Вам! Я привёз подарок, – Хидэо протянул ей голубую коробочку.
В ней лежала подвеска простого металла, но безупречного английского стиля. И имя фирмы на крышке стояло знаменитое.
– Я прочитал ещё раз план Вашей работы, он мне понравился.
Она обрадовалась – Хидэо сам заговорил о работе. Хидэо умел быть благодарным!
– Но Вы хотите использовать данные, полученные ранее студентом Таманагой. Нехорошо! – Хидэо погрозил ей пальцем. – Нехорошо брать чужие измерения!
И он улыбнулся, словно обещая её не выдавать.
– Но это очень интересно – сравнить мои результаты с тем, что получил Ваш студент! Там проявляется одна закономерность, если всё вместе проанализировать и обобщить.
– Проанализировать… Обобщить… – поморщился Хидэо, – Сделайте что-нибудь конкретное! Проведите измерения сами. Таманага научит Вас.
Она умела делать измерения и знала, как много времени они займут. Она считала – неразумно тратить своё время, за которое Япония платила так дорого, на работу, доступную даже третьекурснику. А вот обобщить, проанализировать и увидеть закономерность под силу только очень квалифицированному человеку. Обобщение – тоже результат. Не менее конкретный, чем данные, которые в непереваренном виде просто ни на что не пригодятся. Пропадут. Но Хидэо не слушал её. Не понимал
– Вы должны получать оригинальные результаты, Ваши… – Хидэо улыбался устало. Ему приходилось всему её учить! Она была, как тупые ножницы, как тот дурак, которого ему никак не удавалось приспособить к делу!
В субботу Хидэо и Намико сидели у неё в гостях. Она угощала их настойкой из горьких японских слив. На дне банки с широким горлом лежали крупные зеленоватые плоды. Супруги Кобаяси с интересом разглядывали настойку – они никогда не видели такую, хотя напиток продавался по всему городу.
– Настойка сделана из довольно низкого сорта сакэ, – сказал Хидэо, изучив этикетку.
– Вообще-то такие сливы ядовиты, – добавила Намико. – Но вымоченные в алкоголе они безвредны. Я очень люблю их. Можно, я съем парочку? – Намико достала вилкой сливу, надкусила, зажмурилась от удовольствия. – Вкусно!
– Да, неплохо, – Хидэо выпил рюмку. – Вот только форма банки нехороша – короткая, с широким горлом. Удлинённая бутылка с узким горлышком смотрелась бы элегантнее.
– Да что ты! – замахала руками Намико. – Через узкое горлышко как я буду доставать сливы?
Она ждала вопроса – а как положить сливы в узкогорлую бутылку? Не дождалась. Для сидящих за столом этот вопрос был абстрактным, к ним отношения не имеющим. В самом деле, Намико любила сливы есть и интересовалась лишь тем, как их доставать. Своими руками она никаких солений-варений, тем более настоек, как большинство городских японок, не делала. Так зачем ей было думать, как положить сливы в бутылку? А её муж только пил настойку и любовался бутылкой. Поэтому его занимал только аспект эстетический – как бутылка выглядит? Бутылка с узким горлышком выглядела элегантнее. А как достать оттуда сливы и тем более, как их туда положить, его не интересовало – он никогда не делал ни того, ни другого. А, стало быть, об этом и не думал. Так откуда же тут взяться физикам-теоретикам?
Китайский доктор Чен
Повисло на солнце
Облако… Вкось по нему -
Перелётные птицы.
Басё
Сначала она приняла Чена за японца. Отличить китайца от японца для русского глаза трудно.
– Для нас это тоже нелегко, – улыбнулся Шимада. – Единственный выход – поговорить по-английски! Если хорошо говорит, значит, китаец.
– В нашем международном сотрудничестве мы должны ориентироваться на Восток! – писали японские газеты, иногда признаваясь: – Мы очень обидели китайцев во время последней войны и должны искупить вину.
Министерство науки Японии обещало финансировать прежде всего договора, заключённые с университетами азиатских стран. Сэнсэи воспринимали это, как инструкцию: ориентация на Восток! Сэнсэи не резали грубо, в лоб, как американцы:
– Китайцы дешевле!
Но китайцев нанимали охотно.
Китайский доктор Чен всегда приходил на работу ровно в девять, раньше всех. Начинал с того, что подметал пол в студенческом зале, мыл брошенные как попало чашки, выносил мусор. Свои кабинеты здесь все убирали сами, а студенческий зал был вроде кабинетом Чена – там стоял его стол. Ей нравился доктор Чен – основательный, серьёзный, аккуратный. Доброжелательный, вежливый. Разговаривать с ним было приятно. Чен хорошо говорил по-английски, охотно рассказывал ей о жизни в Китае, о своей семье. Отец Чена погиб в культурную революцию. Он был учителем, но однажды не вернулся из школы, а через несколько дней матери Чена сообщили, что она может проститься с мужем в больнице, где он умирал от побоев. Чен рассказывал это спокойно, храня на лице обычное выражение. И невозможно было понять, как он относится к тому, что случилось. В Японию Чен приехал с женой и пятилетним сыном. И с огромными чемоданами, Там была посуда, китайский чай, китайские приправы… И ещё игрушки, запас одежды и обуви. В Китае всё дёшево, с японскими ценами не сравнить. Одевался Чен аккуратно, во всё новое.
Чен знал японский язык. Если в работе выпадала пауза, он разворачивал карту города и изучал названия районов и улиц, выписывал их в особую тетрадь. В его компьютере хранились адреса дешёвых магазинов, рынков… Чен знал о жизни города много вещей практических, нужных. А если чего не знал, то отправлял электронную почту соотечественникам, живущим в Японии. Назавтра он приносил ответ. Китайцы знали всё. Они жили многочисленной слитной колонией. Даже обедать в столовую ходили группой во главе со своим начальником – строгим мужчиной постарше остальных. И всегда садились за один большой стол.
Приехав в Японию, Чен очень дёшево купил мебель, футонги, холодильник у соотечественников, которые уезжали. Всегда находился соотечественник, который уезжал. И всем китайцам это было известно. В компьютер Чена приходила электронная почта из тех стран, где жили китайцы. Когда на инженерном факультете открылась вакансия аспиранта, Чен отправил письмо на родину, а вскоре явился в университет вместе с молодым китайцем, приехавшим из Пекина. Вскоре сэнсэй Кобаяси известил сотрудников, что у них в лаборатории будет новый китайский аспирант. Японцы шли в аспирантуру неохотно – учиться трудно, платят мало. И пустующие позиции занимали китайцы.
– В будущем мы будем иметь только китайских профессоров, – хмыкал Шимада.
Сам Чен попал в Японию по рекомендации китайского профессора, с которым Хидэо познакомился в Англии. От каждого китайца тянулась ниточка к другому китайцу, все вместе они сплетались в прочную сеть.
Доктор Чен вёл занятия со студентами, помогал технику Ямазаки, мастерил наглядные пособия, ремонтировал приборы… Его руки были вечно перепачканы маслом, клеем, краской… И ещё он исполнял десятки разных поручений, которые Кобаяси давал ему, рассеянно улыбаясь.
– Сходите-ка в канцелярию Чен-кун…
Только Чена, да ещё техника Ямазаки сэнсэй звал, добавляя к имени вместо уважительного "сан" фамильярное "кун", вроде нашего "дорогуша". Так обращались только к тем, кто существенно ниже по чину. Но доктор Чен не обижался. Он молча, низко склонившись, выслушивал распоряжения сэнсэя, говорил – "Хай!" – "Есть!" и убегал исполнять.
– Я очень доволен доктором Ченом, – часто повторял Хидэо.
Домой Чен уходил не раньше десяти. Часов в восемь он заканчивал дела, прибирал свой письменный стол, не оставляя ни одной бумажки, запирал на ключ ящики и усаживался подремать, дотягивая положенный срок. Кем положенный и почему, неизвестно. Но положенный, это точно. Доктор Чен всегда вёл себя безошибочно. Он и по субботам всегда оказывался на месте, если приезжал босс. Китайцы вообще хорошо понимали японские правила. Наверное, не только письменность была у них общей с этой страной.
Ей нравился доктор Чен. И он относился к ней уважительно. Ей захотелось познакомиться с Ченом поближе, она пригласила его в гости. Худая, несимпатичная жена выглядела старше Чена и всё время молчала. Она не говорила по-английски и японский только начинала учить. Сын, круглоголовый, стриженый ёжиком крепыш, взобрался к отцу на колени и стал уплетать русскую еду, ловко орудуя палочками. Не привередничая и не капризничая, он съел всё, что ему предложили, и вежливо поклонился. Уходя, Чен протянул ей веер и шёлковый с вышивкой носовой платок – подарки, привезённые из Китая. Дарил их Чен перед уходом, как принято у него на родине.
Через некоторое время Чен пригласил к себе домой её и супругов Кобаяси. Он встретил гостей в метро, хотя нужды в этом не было – подробный план своей улицы Чен дал каждому из них. Чен заранее купил всем троим билеты на метро и вручил их с вежливым поклоном. Жил он в маленькой квартирке в доме, выстроенном университетом для своих служащих. Серые бетонные пятиэтажки, такие неказистые, что наши хрущобы показались бы среди них элитным жильём, университетские американцы называли крольчатниками. Впрочем, они называли так любое японское жильё ввиду его малости. Но Чену его квартира нравилась. Да и стоила она дёшево – семь тысяч йен в месяц. Подъездов в доме не было. Лестницы, укрытые только крышей вели на галереи, заставленные не уместившимся в квартирах скарбом. В прихожей не хватало места даже для двоих, в столовой едва умещался низкий столик с подушками на полу да уголок кухни, где рядом с плитой и мойкой устроился холодильник. В спальне с трудом расстилались два футонга, в туалете не стоило шевелить руками, чтобы не разнести стены. Туалет был странный: лоток японского образца располагался на постаменте, образуя некий гибрид восточного стиля с западным.
Едва войдя в дом, она поняла: главное здесь – ребёнок. Самые дорогие, словно залетевшие из другого мира вещи в бедной квартирке – электронный синтезатор, видеокамера, заводные машины – всё было для него. На пороге отец обнял сынишку да так и не отпускал его весь вечер. И глаза его светились счастьем.
– Сын больше любит меня, мать слишком строга с ним, – пояснял он, заботливо придвигая к малышу фрукты, чашки с вкусной едой, ласково гладя по голове…
Он рассказывал гостям, что летом собирается повезти сына в Токио, в Дисней-лэнд – сын давно об этом мечтает. Конечно, в Токио очень дорогие гостиницы, но Чен предполагал остановиться в квартире земляка.
– В Японии хорошо, чисто, – говорил Чен. – И можно иметь много детей. В Китае разрешается только один ребёнок. Правда, только в городе, в деревне рожают сколько угодно дочерей до первого сына. Сын – кормилец родителей в старости. В деревне нужны рабочие руки. Семье с одним ребёнком на земле не прожить.
Но Чен жил в городе. Хотя и тут был выход – запрет на второго ребёнка действовал только внутри Китая. За границей можно было заводить сколько угодно детей. Жена Чена уже была беременна.
Чен подливал гостям светлого китайского пива и предлагал закусить сушёными абрикосами, привезёнными из Китая. Жена хлопотала в кухонном углу и часто выходила оттуда, ставя на стол всё новые блюда.
– В Китае в течение дня хозяйка готовит тридцать блюд, – объяснял Чен.
– О, какая прелесть, чёрные яйца! – захлопала в ладоши Намико.
Чёрные кружочки на тарелке просвечивали со стороны бывшего белка, теперь имевшего тёмно-коричневый цвет. Бывший желток стал чёрным, как антрацит. Хидэо со знанием дела объяснил технологию: яйца выдерживают в сыром песке долго, около месяца, неустанно поливая песок, чтобы яйца как следует протухли. Протухшие яйца варят вкрутую. Она поперхнулась первым же куском, задохнулась от ужасного запаха. А Намико потянулась к тарелке за вторым ломтиком.
– Можно, я доем? Это так вкусно!
Намико был привычен вкус чёрных яиц, Хидэо знал, как их готовят. Откуда? Намико смутилась:
