Пока зацветали яблони

Надо идти в ванную, чтобы успеть привести себя хоть в какой-то потребный вид до прихода Машки из школы, а может и немного поспать. Дежурства, конечно, не те, но ведь и возраст на двадцать лет увеличился. Планы на день всё–таки ютились в голове, хотя, конечно, не с прежним Стахановским размахом. Давно пора, например, прострочить смётанную юбку, которую она шила с незапамятных времён. Шила-то профессионально, это ж всё–таки не стрелять. Мимоходом взглянув в зеркало, – своё отражение нравилось ей меньше всего, Лариска в который раз отметила, что до героинь детективов с персиковой кожей, не то чтобы далеко – недосягаемо. Ни наследственности, ни гемоглобина, вот и получите, что имеете. Как ответил ей один из докторов на допросе, а были и такие дела, что раз живёт с таким гемоглобином, значит – норма. Пост у этого, с позволения сказать, медика, был солидный. Выслужил, видимо, так как, судя по всем бестолковым ответам, нёс полную чушь. Однако по остальным параметрам в зеркале не отражалось ни очёчков, ни могучей массы тела тех самых разудалых героинь, раскрывающих опасные преступления на крутых поворотах судьбы. И это было уже совсем неплохо, ну опять же по её собственному мнению. Как говорится, «а мы не хуже «ихних». По всему получалось, что хуже… Там–то все, как раз, определялись за олигархов, так, невзначай, а потом всё было хэппи–энд, то есть особняки, автомобили, заграница, в общем – предел мечтаний.

Но надо настраиваться на позитивную волну, другого выхода нет, тем более, что за олигарха, собственно, как и за кого-то другого, всё равно не хотелось, да он, в общем–то, не просился, попросту таких она не видела на своей лестничной площадке или под окнами старенького панельного дома, квартиру в котором получал всё тот же исторический Дед. Да собственно на все вещи всегда можно смотреть с двух сторон или в одном и том же видеть совершенно разные вещи, иногда прямо противоположные. Кто что захочет, то и увидит – кто грязь и слякоть, а кто зелёную вязь листвы и небо голубое, ну это, если, как у поэта.

Лариска закрыла глаза, представив бесперспективную картинку будущего, монотонно прокручивая диафильм, как в далёком детстве: ничего не заработала, то есть вообще ничего; здоровье оставляет желать лучшего, а если честно, то его просто нет (но бывает и хуже); работы нет (но надо искать); впереди хилая пенсия, на которую надо выживать не одной (а куда деваться-то). Но это, как посмотреть. Всё–таки она никого не обманула, никого не подставила и не предала. Бывали, конечно, стычки с руководством, но ведь это по работе, это не считается. Своё мнение она должна была иметь всегда, так учил Быков. В связи со всем этим Лариска считала, что может безо всякой боязни смотреть всем своим бывшим начальникам, сослуживцам, да и вообще людям, с которыми сталкивалась по работе и в жизни, в глаза. А ведь это может позволить себе далеко не каждый. Утешение не для сильных мира сего, но в данной ситуации сойдёт и это. Конечно, с высоты прожитых лет в чём–то она, разумеется, поступила бы по–другому, возможно просто потому, что знала последствия. Но, в основном, работы это не касалось. Поэтому, как всегда – не дождутся! Да и всё, видимо, было не зря. Не могло быть зря, просто не могло.

Горячая вода лилась, открывать глаза совсем не хотелось, и Лариска погружалась до самого носа в разведённую и поднявшуюся снежными пузырьковыми шапками пену, не переставая думать всякие мысли, чтобы не заснуть.

Новый год ждёшь даже не потому, что он что-то изменит, хотя каждый раз надеешься, что вот в этом–то году что–то и случится, в смысле хорошее, а, если повезёт, то и лучшее. Всё равно, Новый год – самый любимый праздник детства. Да, в общем, у многих так.

Всегда вспоминались заснеженные улицы и магазин «Одежда», что был раньше напротив её старой пятиэтажки. Теперь там традиционный «Магнит». Под Новый год манекены в витрине наряжали Дедом морозом и Снегурочкой, которые стояли в ватных сугробах. На стёклах висела незатейливая мишура. Сейчас понимаешь, насколько бедненько и смешно они выглядели по сравнению с музыкальными разодетыми в красные наряды, украшенные золотом, Санта – Клаусами на западный манер, к которым привыкли сегодняшние дети. Если бы увидела их тогда, точно подумала бы, что в сказке. Но в те времена тугая коса Снегурочки из капроновых чулок, набитых ватой, заканчивающаяся огромным белым атласным бантом, казалась необыкновенной, да что там – самой лучшей. Весь наряд её завораживал, сверкая невообразимыми блёстками, а возможно, просто канцелярским клеем, на который лепили белые бусины, видимо, жемчужины, да прозрачные камешки, выкладывая узоры, словно мозаикой. На Снегурочке была светло–голубая шубка, то есть пальто или как его там; глаза её подводились внушительными чёрными стрелками вразлёт, а на веках застыли огромные пластмассовые ресницы, которые, кстати, тоже казались, очень даже… Лариска с бабушкой каждый раз долго стояла перед витриной и любовалась. Бабушка именовалась либо просто Ба, либо на японский манер – Басё. Ну откуда в те времена Лариска могла знать, что это слово обозначает на самом деле, ну в смысле, кто это? Так забрело оно неизвестно почему в её круговую, полную разных идей, голову. А на следующий день по её просьбе и канючанью они вновь возвращались к витрине магазина, где переступали в чёрных валенках на скрипучем снегу, притопывая, чтобы не замёрзнуть. Ведь тогда, как ни кажется теперь странным, всю зиму были морозы. Сугробы кругом, которые каждый день расчищали дворники огромными металлическими блестящими лопатами. А снег всё падал и падал на малиновый шерстяной шарф, повязанный концами вперёд, как хотела Лариска, потому что она – девочка, а не мальчик. Правда шарфом она зацепилась за гвоздь и порвала, а Басё зашила дырку катушечными нитками в тон, но этого практически не было видно, тем более Лариска зашитую дырку старательно прятала под другой конец шарфа. На Лариске была чёрная мутоновая шубка, такая же коричневая шапка с ситцевым в горох платочком под ней, синие штаны с начёсом на резинках внизу. Штаны, правда, так себе. Но тогда не напрягали, потому что у всех были такие, отличались лишь цветом. Она рассматривала, поймав на варежки, причудливые и не похожие друг на друга снежинки, которые летали в воздухе и, которые она потом дома мастерски, как ей казалось самой, вырезала к празднику и лепила, предварительно смачивая тёплым молоком, на оконные стёкла из белых бумажных салфеток или тоненькой бумаги, выданных ей Басё. Молоко тогда всегда водилось в пузатом холодильнике «Зил», потому что Дед пил его просто как воду, да поливал им всякие каши, которые, по мнению Лариски, были «бе…». Его наливали в алюминиевую кастрюльку и покупали практически каждый день. Когда немного подросла, Лариска тоже ходила в молочный магазин на их улице, а точнее проспекте, за молоком для Деда, так как больше его в семье никто не пил. Там же приобретались такие молочные продукты, как простокваша, ряженка и кефир – тоже для Деда. Но они были в стеклянных бутылках под разноцветными крышками из плотной фольги. Эти продукты покупались не каждый день, но с завидной периодичностью, а бутылки потом сдавались. Правда, иногда в «Молочном» «выбрасывали» (так принято было говорить) глазированные сырки. Но это было редко, зато как вкусно! Теперь в этом магазине давно продают не молоко с молочными продуктами, а алкоголь с сопутствующими чипсами и всякой ерундой. Название магазина с завидной периодичностью менялось, но суть оставалась прежней.

На рябинах, что росли напротив витрины с манекенами, гроздьями висели снегири в чёрных шапочках, важно выпятив свои розовато-малиновые пухлявые грудки. При малейшем дуновении ветра на грудках вздымались малюсенькие невесомые пёрышки. Снегирей Лариска очень любила и всегда приветливо махала при встрече, похлопывая одновременно снег, деревянной лопаткой, которую смастерил Дед. Щёки у неё в это время по цвету были аккурат в тон грудок тех самых красивых снегирей. Этой лопаткой она, хохоча, открыв рот, не боясь вечных ангин, бросала в спину Басё снег, а та, делая вид, что не замечает этого, тянула санки с Лариской по протоптанной дорожке. На Басё было старенькое перелицованное пальто коричневато–терракотового цвета с воротником шалька, разумеется, из искусственного чёрного меха, серый пуховый платок. А что ещё полагается бабусям? Было ей в то время около шестидесяти. Всю Ларискину жизнь Басё так и проходила зимы в этом пальтишке, за что теперь становилось обидно. Ведь прожила она, прямо скажем, долго. Сейчас дамы в таком возрасте выглядят куда как наряднее, моднее, на каблуках, да ещё и при косметике, при хорошей стрижке, с маникюром – педикюром, которых Басё за всю жизнь никогда не делала. Хорошо, конечно, что сейчас по-другому, а вот за Басё было обидно.

А по осени Басё и Дед надевали короткие войлочные ботиночки с молнией впереди. Их называли «прощай молодость». Теперь таких нет, а значит – нет и старости, а молодость не заканчивается никогда. Но, вполне возможно, с ней просто не прощаются.

Бросая снег или любуясь снегирями и жёлтенькими юркими синичками, Лариска думала, что на Новый год Дед обязательно принесёт ёлку, ну, то есть сосну, потому что елей в то время не продавали. Дед займёт очередь с раннего утра у мебельного магазина, где перед Новым годом устраивали ёлочный базар. Почему–то к дверям магазина из него всегда, даже зимой, выносили всякие кресла и стулья, накрывая их от снега полиэтиленом, а потом ребята из её класса, когда учились в началке, прятались за ними, играя в войнушку. Конечно же, ёлка у неё будет самая пушистая и большая – до потолка. Дед обстругает ствол, запихнёт ёлку в самодельный, неровно окрашенный им же синей краской металлический крест, который заранее принесёт из подвала, прибьёт огромными гвоздями прямо к дощатому полу, а потом начнётся настоящее веселье. Они с Басё будут наряжать её! Запах свежей хвои окутает всю их квартиру, забредёт в каждый её уголок.

Когда, наконец, привозили ёлки, Дед надевал под тёмно-зелёное пальто с серым каракулевым воротником, старенькую вельветовую жилетку на меху, байковую рубашку в коричневую клетку и валенки, но с калошами, а не как у них c Басё, в общем, напяливал всё тёплое, что было, и отправлялся за добычей. Он даже опускал уши у цигейковой старой шапки. Было–то у него из одежды, как сейчас понимаешь, совсем немного, просто необходимый минимум, да и не любил он наряжаться, несмотря на то, что Дед – майор. В отставке, разумеется. Верх шапки был из чёрной кожи, давно потрескавшейся и вытершейся, в связи с чем Дед периодически смазывал её каким-то маслом, скорее всего, подсолнечным. Как и Басё, он также не менял свои наряды в течение жизни, разве что рубашки, которые совсем разорвались, и Лариска уже не могла их зашить.

В этот день они у витрины долго стоять не будут, вернутся раньше, чтобы подождать Деда с огромной ёлкой дома. А возможно, вообще никуда не пойдут. Басё вытащит из кладовки ёлочные игрушки, они вместе бережно снимут с них клочки старых зачитанных Дедом газет «Правда», регулярно опускавшихся в их зелёный почтовый ящик, и разложат на круглом, стоящем посреди комнаты потрескавшемся жёлтом столе, чтобы всё было наготове. Со стола предварительно Басё снимет толстую клетчатую скатерть и расстелет газеты или старую простынь. Ведь это так здорово украшать ёлку! У них имелись даже раритетные игрушки, которые принадлежали ещё её маме. Их подарил ей друг Деда во время Великой Отечественной войны. Знала ли тогда Лариска, что такие игрушки впоследствии будут коллекционировать, и стоить они будут недёшево! Да разве возможно их продать? Потом игрушки выцвели, конечно же, на них появились мелкие пузырьки от потери цвета, но всё равно оставались любимыми, и Машка их застала. Там были: жёлтый самовар; жёлтый и белые чайнички; шишки; орешки и, какие–то матовые с непонятным загадочным узором шары, как в цирке, куда они иногда ходили с Дедом. Цирк Дед любил и всегда восторженно радовался, как ребёнок. Особенно вдохновляли его полёты воздушных гимнастов, о которых, забывая о присутствии открывшей рот Лариски, он восторженно говорил: «Вот сукин сын (ну или, наверное, дочь)!» Что, по его мнению, в переводе означало – «Высший пилотаж, да так и не бывает». В антракте же Дед покупал ей вкуснющее пирожное. Кроме того, он всегда к Новому году где–то «доставал» шоколадные конфеты. Конфеты они с Басё тоже вешали на ёлку на обыкновенной катушечной нитке, стараясь, конечно, чтобы та была зелёного цвета, как иголки сосны, проколов или обвязав конец фантика. Потом постепенно эти конфеты Лариска таскала и съедала, а фантик складывала, будто бы конфета всё ещё находится внутри. Кроме игрушек, конфет, серпантина и празднично блестящего дождика на ёлку разбрасывались кусочки ваты, обозначающие, разумеется, снег. Ещё вату можно было скатать в маленькие шарики и нанизать с небольшими интервалами на нитку, но уже белую. Получалось, что снег медленно падает. Эти незамысловатые конструкции привязывались на багеты, прикреплялись булавками к шторам и даже с помощью изоленты к рамам окна, чтобы они провисали на стёклах. Было необыкновенно красиво и сказочно. Между стенами хрущёвской арки натягивалась прочная нитка с разноцветными флажками с картинками, для чего в стены Дед каждый раз вбивал огромные гвозди. В декабре они с Басё всегда покупали ёлочные игрушки и мишуру в магазине «Спорттовары», который был в двух остановках от их дома. Басё называла это «подкупить игрушки». Туда отправлялись также на санках, которые Басё почему-то именовала салазками. Ну, на них, разумеется, сидела только Лариска, а Басё тянула верёвку. Потом игрушки, аккуратно сложенные продавцом в бумажный пакетик, Лариска прижимала к себе, чтобы не разбить, следуя обратно. Никаких разноцветных полиэтиленовых пакетов тогда и в помине не было.

Всё на их ёлке будет сверкать, а под ёлкой потом она найдёт, хоть маленький, но подарок. Но это только первого января. Накануне Нового года Басё, как обычно, испечёт свои пухлые румяные пирожки с самыми разными начинками, и в их хрущёвке на несколько дней поселится такой сладкий аппетитный запах! Басё называла их уменьшительно–ласкательно пирожочки. Через много лет эти самые пирожки Лариска будет носить в Университет и угощать ребят из своей группы, особенно тех, кто жил в общаге и вкусно поесть не имел возможности. Басё всегда просила обязательно угостить Ваню, завернув для него пирожки отдельно. Ваня был старостой её группы. Невысокого роста, худенький, отслуживший в армии и поступивший на юрфак после рабфака. Его светлые соломенные волосы всегда топорщились ёжиком, а усы были пышными и рыжими. Приехал он из какой-то деревни, теперь и не вспомнить, из какой именно. Он был спокойным и добрым, говоривший тихим голосом. Лариска всегда вспоминала его в немодной нейлоновой рубашке, на которой по чёрному полю были беспорядочно разбросаны зелёные, коричневые и белые узкие прямоугольники, да в таких же немодных коричневых брюках – клёш. Понятно, что гардероб у Вани небольшой, а эти рубашка и брюки – самые нарядные. Насколько это всё неважно…Потом Ваня женился и перевёлся на заочное отделение, чтобы содержать семью, а когда Лариска перешла на пятый курс, его не стало. Умер Ваня от рака.

Пройдёт много лет, прежде чем Лариска вспомнит о бабушкином рецепте пирожков, который когда–то просто потребовала ей продиктовать, и будет выпекать их сама. Впоследствии рецепт пройдёт этапы усовершенствования, от чего тесто станет воздушнее, а пирожки ещё вкуснее. Жаль только, что ни Басё, ни Дед их никогда не попробуют…Правда, когда немного подросла и, особенно, когда уже окончила школу, Лариска пекла разные торты, пироги и печенья, чем всегда подкупала Деда. Тот частенько раскладывал на лоджии или прямо в коридоре перед туалетом инструменты и принимался подбивать кусками резины, которые приволакивал неизвестно откуда, сбившиеся каблуки своих заношенных ботинок. Резина и мелкие сапожные гвозди постоянно падали, Дед психовал и бормотал под нос никогда не произносимые дома словечки. Данный процесс папаша обычно именовал «разговаривать с умным человеком». Когда эта бурная деятельность одолевала, а прекращать её Дед не собирался, так как стоял насмерть, Лариска подходила и сообщала, что сейчас будет печь пирог, и будет им счастье. Моментально после такого известия сапожная мастерская с сопутствующими причиндалами сворачивалась, а Дед постепенно перемещался в кухню и, доверчиво заглядывая Лариске в глаза, интересовался, что там выпекается и, когда будет готово. Он был сладкоежкой, впрочем, как и сама Лариска.

По квартире потихонечку распространится и запах мандаринов, которые, кстати, тоже «доставал» Дед, и несколько штук также частенько вешали на ёлку. А уж если повезёт, а везло почти всегда, они с Басё за несколько дней до наступления Нового года, сцепившись за руки, преодолевая, как тогда казалось, высокие сугробы, то есть, обходя их стороной, пойдут в соседний с их домом гастроном, и купят несколько тоненьких, в плотной фольге шоколадок. На фольге будут красоваться яркие зайцы и белки, нарядные матрёшки и, разумеется, Дед мороз и Снегурочка! Шоколадки они припрячут, и ни одной до праздника Лариска есть не будет, даже мысли такой у неё не возникнет, чтобы попросить хотя бы кусочек. Впрочем, те шоколадки на дольки не делились.

Ёлочные игрушки хранились в стареньком, можно даже сказать, старинном чемоданчике, сделанном из фанеры, и обитом тёмно-коричневым дерматином, оторвавшимся во многих местах, да что там, попросту висевшим клочьями. Углы на чемоданчике были металлические, как и ручка, причём всё было какое-то вычурное, а замки сломались, наверное, очень давно, отчего он был перевязан простой ненужной старой верёвкой, которая уже и форму не держала, а просто расплеталась на отдельные нити и была не совсем чистой. Чемодан тоже был раритетным, так как именно с ним её мама и Басё уезжали в эвакуацию в Узбекистан. Деда же в то время воевавшего под чужой фамилией, отозвав с линии фронта, заслали в тыл к немцам, когда их город оккупировали. Он был с радистом, с ним и вернулся, хотя их уже не ждали, а давно похоронили, так как говорили, что вернуться оттуда при том раскладе было невозможно. Это она слышала от Басё, которая тогда, в отсутствие Деда, периодически ходила к гадалке Марфуше, обещавшей, что Дед вернётся вопреки всему. Дед же рассказывать про войну не любил, даже спустя многие годы, всегда важно говорил, что это – военная тайна. Потом Лариска поняла, что в основном все, кто воевал, о войне говорить не любили. Деда наградили орденом Красной Звезды. Видимо, сведения, которые он добыл, оказались ценными для освобождения их города и дальнейшего продвижения Армии. Рассказывал Дед только о бомбёжке, во время которой они с радистом укрылись в землянке, а какой–то чужой дед вёз на подводе зерно и, несмотря на уговоры её Деда, остался его охранять. Так и убили его. Лошадь взбрыкивала, как могла, а из одного разорвавшегося мешка медленной жёлтой струйкой сыпалось зерно. Но лошадь Дед взять не мог. Всё-таки он был на задании. Видимо, эту историю Дед поведал исключительно из любви к лошадям. Сам он прекрасно ездил верхом ещё с гражданской войны, да и имя его переводилось как «Любитель коней». Ларискина тётка всегда вспоминала его верхом на лошади и называла дядя Чёрный, когда он приезжал к Басё ухаживать. Тогда волосы у Деда были густые и, как рассказывают, чёрные. Лариска этого не застала, так как поседел Дед рано – к сорока годам. А вот густота осталась навсегда, в связи с чем лысин он не терпел.

Спустя очень много лет, от родственников Деда Лариска узнает, что именно в райцентре, где он родился, который оккупирован не был, в здании администрации (ну это по новому, а тогда, видимо, райисполкоме или сельсовете) был штаб фронта. Все знали, что ждут сведения разведки о том, где расположены орудия немцев в их области и соседней, ну и сколько их. А когда Дед вышел из окружения, вернувшись с того самого задания, в грязной, рваной крестьянской косоворотке, с отросшими и вшивыми волосами, все поняли, кто был тем самым разведчиком. Ведь Дед был местным жителем. Никто до этого, да, скорее всего и после, ничего не знал о том, чем именно он занимается. Почти все его браться были на войне. Старший Андрей пропал без вести, Иван побывал в плену, но вернулся, с остальными вроде всё обошлось. Но Дедом гордились больше всех и говорили, что он был на особо важном задании. Кстати, фотографии в той самой косоворотке, совсем малюсенькие, с заломами от угла до угла и подписями чернильной ручкой на оборотной стороне с именами Басё и мамы сохранились. Это тоже была память. Ох, как бы выпытала она у него всё сейчас, совершенно легко, Дед бы и сообразить ничего не успел, но нет… Давно нет ни Деда, ни Басё.

Чемоданчик Лариска не выбросила, хотя считала своим долгом выбрасывать весь хлам, ну это в отличие от Деда, который скупердяйничал до последнего и, если от чего–то уж прям невтерпёж, как нужно было избавиться, то это происходило в его отсутствие. Вот здесь, как раз гороскопы не подводили, потому что по гороскопу Дед был крысой. Потом на его вопрос Лариска округляла глаза и невозмутимо отвечала, что он сам что–то куда–то и припрятал, а она, конечно в помине не видела, поскольку за его вещами не следит. В общем, врала во благо остальным жителям квартиры, которую Дед мог захламить до самых верхов, то есть работала по Станиславскому. Дед верил.

А вот чемоданчик остался навсегда. Ведь это тоже была память, да ещё какая! В нём, таком маленьком, помещалось всё имущество Басё и мамы, а, возможно, и та буханка хлеба, которую именно Басё поровну разрезала на всех в товарном вагоне, когда они ехали в Узбекистан. А было ей в то время немногим больше тридцати лет. Она, рассказывая об этом, гордо говорила, что резала ровно, и все были довольны. Конечно, в чемоданчике все игрушки, мишура и ёлочный блестящий разноцветный дождик не помещались, а поэтому требовались дополнительные пакеты. Вот они периодически менялись. На пакетах красовались и заснеженные ели, и яркие рябиновые гроздья с теми самыми снегирями, которые, почему-то давно перестали прилетать в город, и модные Деды морозы со Снегурочками, на которых были чудесные, обычно красные, сапожки на вычурных каблуках.

В детстве почему-то кажется, что всегда будет так, как есть, если, конечно, тебе хорошо, да и не задумываешься, что там за тем поворотом, а особенно, что с тобой будет. Зачем вообще над этим думать, если всё кажется бесконечным. Всё будет так, как и должно быть, то есть хорошо.

Летом, после проливного дождя, в небе будет перекинута, словно коромысло, огромная, будто прозрачная радуга, с переходящими один в другой иногда блёклыми, а иногда яркими цветами. Жаль, что пробежать под ней не удавалось никому, хотя Лариска много раз пыталась. Потом будет светить горячее солнце, превращая её белую кожу всего за одну неделю в тёмную, с бронзовым отливом. Когда тепло, можно высоко взлетать на качелях, поджав под сидение ноги, ничуть не опасаясь перевернуться, да просто, потому что не страшно!

Осенью лягут ковром на землю жёлтые, пурпурные, багряные, оранжевые кленовые листья, которые Лариска активно расшвыривала в разные стороны облупившимися носками сереньких ботиночек, проносясь по асфальтированным дорожкам парка Авиационного завода, где работала мама и, куда частенько они наведывались с Басё. Те листья, которые не успели засохнуть, а только что оторвались от ветки и лежали под деревьями влажные и совсем ещё живые, она бережно собирала в букет, делая дома свой гербарий, перекладывая их между страниц старых журналов и газет, а сверху придавливая тяжёлыми книжками. Будут осенью и кислые, но необыкновенного, просто непередаваемого запаха, антоновские яблоки. Яблоки Басё, одетая в простенькое ситцевое платье, сшитое её сестрой бабой Таней, всегда как–то особенно торжественно выкладывала на стеклянную синюю вазу, которая тоже осталась вместе со старинным чемоданчиком и ёлочными игрушками. Правда, эти яблоки Лариска не ела, уж больно они были кислые. Но такого запаха сейчас почему–то тоже нет. Антоновские яблоки есть, а запаха нет. Так вот. А тогда запах гулял себе по всем уголкам их маленькой квартирки.

Зимой она, визжа, будет нестись на санках, как казалось тогда, с очень высокой горки, ведь деревья тогда были большими, а позже, когда пойдёт в школу, чертить под громкую музыку замысловатые линии фигурными коньками на расположенном рядом стадионе и всего–то за десять копеек, получив в кассе синенький узкий билетик, переобувшись под трибунами и, сдав в раздевалку, войлочные сапоги. Вокруг неё будет взлетать плиссированная синего цвета юбка, ведь модных штанов или брюк, как у нынешних детей, у неё не было. И плевать, что ботинки коньков не белого, а тёмно-бежевого цвета. Дед смог «достать» только такие, хотя, чего уж там, хотелось, конечно, белые.

На майские праздники, как обычно, в парке включат фонтан, как теперь понимаешь довольно бедненький, в центре которого стояла, разумеется, устремившаяся в космос к неизведанным планетам с облупившейся краской ракета. Но других фонтанов Лариска в раннем детстве видеть не могла и с удовольствием смотрела на упругие тонкие струйки воды. Ей всегда хотелось смеяться, бежать вокруг фонтана и черпать ладошками выброшенную из ракеты воду, отмывавшую запылившуюся за осень и зиму разноцветную весёлую мозаику чаши. Воробьи, сбившиеся в оголтелую стаю, шлёпали по краю чаши, осторожно дотрагиваясь до воды, а потом, напуганные Ларискиным бегом, вылетали из неё и топали по мокрому песку своими крошечными худенькими лапками. Первомайскую демонстрацию они, как обычно, встретят вместе с Басё с красным флажком и заранее надутой Дедом охапкой воздушных разноцветных шаров, стоя на своей троллейбусной остановке, провожая идущие к площади колонны. Потом шары Лариска, бегая около остановки, разбрасывала по ветру, чтобы всё вокруг становилось ярче и праздничнее.