скачать книгу бесплатно
Глава 2. Счастливое детство
Папа не приехал ни на годовщину революции, ни на Новый год. Он пропустил приём Верочки в пионеры и Сашин день рождения. О том, где он, узнавали только по названиям незнакомых деревень в Поволжье на конвертах редких писем. О себе отец не рассказывал, больше справлялся, как дела у родных и писал, что очень скучает. Верочка понимала, что причиной его немногословности была военная тайна.
Постепенно живой образ отца выцвел до потускневшей фотографии в гостиной. На ней папа улыбался напряжёнными губами и смотрел куда-то в сторону, будто виновато отводил взгляд. Верочке больше нравились снимки, которые хранились в альбоме у бабушки, в квартире на Васильевском. Точнее, в комнате, что оставили Елизавете Денисовне от роскошных апартаментов Шуваловых. Но то была уже семейная тайна, говорить о ней с чужими запрещалось строго-настрого. Как и о бабушкиных альбомах. Их доставали, когда дверь комнаты запирали на ключ. В одном из них бабушка хранила папино детство. На самых первых снимках отец был походил на девочку со светлыми кудряшками и в платье. После платьице сменила матроска, матроску – форма гимназиста, а ту – юнкерская. На последней фотографии молодой офицер Русской императорской армии старался казаться серьёзным, прятал улыбку в тонких усиках, но глаза искрились смехом. Снимок был сделан перед уходом отца на фронт Первой мировой. Вернулся он в Петроград уже красным комиссаром.
Был ещё один, самый секретный альбом. Его бабушка показывала редко. В нем скрывалось прошлое самой Елизаветы Денисовны, когда-то очень давно, ещё до рождения отца, служившей фрейлиной в свите императрицы Марии Фёдоровны. Бабушка вспоминала о своём звании с гордостью и иногда доставала из глубин шкафа бальное платье, пропахшее нафталином.
Верочка хранила семейную тайну, но никакого сожаления по прошлому не испытывала. Она ведь жила в лучшей на свете стране, на страже которой стоял её папа. Вместо апартаментов на Васильевском комитет выделил семье Шуваловых просторную квартиру на Мойке. В ней бы и бабушке место нашлось, но Елизавета Денисовна ни в какую не соглашалась покинуть свою комнату. Верочка догадывалась, что причиной тому был укрытый портьерами угол с иконами. У себя в доме отец не потерпел бы предметов религиозного культа.
Наступила весна, а отец так ни разу не проведал семью. Даже не написал, когда приедет. Мама украдкой плакала, у бабушки горела лампадка перед иконами, и Верочка понимала, что всё это из-за папы. Впрочем, ни разлука с отцом, ни слёзы матери не могли огорчить её надолго. У пионерки девяти лет столько дел в школе! А ещё балет. И подружки. И новый фильм в кинотеатре.
Закончился учебный год. Шуваловы, как повелось из лета в лето, ехали на дачу под Ялтой. Верочка, собирая вещи, положила на дно чемодана павлинье перо. За весь год ей ни разу не пришлось испробовать кокон, ведь в Ленинграде не водилось козлов и мальчишки были не такие противные.
В первое же дачное утро она взяла пёрышко и отправилась к морю по тропе в зарослях. Верочка долго ждала козла, но он так и не вышел.
Вместо вредных мальчишек в песке возились малыши не старше семи лет. Верочка подошла к ним:
– Мальчики, вы знаете козла, который прошлым летом тропу сторожил?
Мальчишки прервали игру и обернулись к Вере.
– Знаем. Это Митькиного деда козёл был.
Чумазый Митька улыбнулся, показав зазор вместо двух передних зубов:
– Издох он.
– Как издох? Когда? – удивилась Верочка.
– А тем летом ещё жрать перестал и к осени издох, – радостно сообщил Митька.
Верочка отошла в сторону, провела кончиком пера по руке, задумалась. Неужели козёл умер от страха? Что же с мальчишками, которые обзывали её буржуйкой? Она вернулась к малышам:
– А где старшие ребята, которые здесь были всегда?
– Их председатель на работы отправил.
– Кого на рыбу, кого на виноградники.
– А нас не взял, сказал, что малы ещё, – загалдели мальчишки.
Верочка успокоилась. Если обидчики живы-здоровы, значит, кокон не убивает, по крайней мере, людей. Она искупалась и вернулась на дачу. Перо за ненадобностью заложила между страниц книжки.
Обвалившийся потолок в столовой заделали. Стол вернулся на прежнее место. Только вечерами без папы было тихо. Даже Фаня как-то особенно осторожно гремела кастрюлями. Мама то вязала, то читала. Бабушка раскладывала пасьянсы. Верочке казалось, они специально не играют на пианино, не поют и не разговаривают, всё вслушиваются в тишину и пытаются уловить в ней шаги отца. А от него с мая не пришло ни одного письма.
Подходил к концу июль. Верочка загорела, вытянулась, завела дружбу с такими же приехавшими на каникулы девчонками. В компании подружек не было ни скучно, ни страшно. В то лето всех обуяла страсть к собирательству ракушек. Вера раскапывала песок в их поисках, когда её окликнули.
Она не сразу узнала отца в позвавшем её мужчине. За год он осунулся, над переносицей и в уголках рта залегли складки, делающие раньше весёлое лицо угрюмым. Он улыбнулся так же натянуто, как на фотографии в гостиной, и виновато отвёл взгляд. Верочка не решалась подойти и обнять этого чужого человека, стояла как вкопанная, пока брат Сашка не выскочил из волн с криком: «Папка-а!» и не побежал, окатывая загорающих водой и песком, взметавшимся из-под босых ног. Вслед ему неслись брань и угрозы, но Сашка их не слышал. Он уже висел на шее отца. Тогда Верочка ожила и прижалась к папе.
А после все вместе пошли купаться. Папа учил Веру плавать, поддерживая в воде крепкими руками. Верочка смеялась, молотила пятками по волнам, и в искрящихся солёных брызгах отец снова стал родным.
Вечером наконец подняли крышку с клавиш пианино, отец с бабушкой пели дуэтом «Утро туманное». Потом папа исполнял куплеты Вертинского под собственный аккомпанемент, а Вера с Сашей смеялись. Мама впервые за лето не занимала рук вязанием. Она не сводила счастливых глаз с отца. Когда же бабушка предложила ей спеть, мама отказалась:
– Елизавета Денисовна, у меня голос дрожит от волнения. Боюсь, расплачусь.
Верочке вспомнился музыкальный вечер прошлым летом, когда дядя Игорь в шутку сказал, что женится на ней.
– Папа, а Былин к нам приедет? – спросила она.
– Кто? – удивился отец.
– Твой командир, Былин, дядя Игорь.
Отец в недоумении посмотрел на Веру, на Сашу, на маму с бабушкой:
– Верочка, у меня никогда не было такого командира.
– Как же не было? Он приезжал… ой, прилетал к нам прошлым летом из Москвы. Такой с усами, как у Чапая, и в шляпе. И перо, перо было! – Она побежала к себе, достала из книжки пёрышко и вернулась с ним в гостиную. – Вот же! Неужели не помните? Мне его Былин подарил.
Все качали головами, только Сашка хлопнул себя по коленкам и хохотнул:
– Вот врушка! Она это перо в ботаническом саду подобрала и спрятала под платье, чтобы не заставили вернуть.
– Что ты придумываешь?! Завидно? – возмутилась Верочка. – Тогда потолок в столовой обрушился, и мы с дядей Игорем на пляж пошли. Или про потолок я тоже вру?
Про потолок все помнили, а вот про Былина нет. Только бабушка неуверенно проговорила:
– А ведь кто-то гостил. Мне почему-то кажется, что это был товарищ Алёши, ещё по кадетскому корпусу. – Она разгладила складки скатерти и тихо добавила: – Странно, пытаюсь ухватиться, а оно ускользает, как сон.
– Ох, мама, с тех пор столько всего произошло, что и не вспомнить, что прошлым летом было.
– Так это дядя Игорь и прилетал! – упорствовала Верочка.
– На истребителе? – встрепенулся Сашка, но тут же затряс головой. – Наверное, в кино такое видел.
Верочка досадовала на забывчивость родных и чуть не плакала. Мама обняла её и поцеловала в макушку:
– Какая ты фантазёрка. Это всё от волнения. Столько всего случилось за день. Иди отдыхай.
Верочка отчаялась что-либо доказать, горько вздохнула и ушла к себе. Ей уже и самой виделось, как она нашла перо среди розовых кустов. А как же Былин? Приснился он или придумался? Верочка и правда устала, поэтому не стала гадать, заложила пёрышко в книгу и забралась в постель.
Мама вышла к завтраку с покрасневшими веками. Была рассеянной, отвечала невпопад, а когда взяла у Фани стакан с водой, то чуть не половину расплескала, так дрожали руки. Не съев ни кусочка, она всё теребила бусы и мешала ложечкой кофе, но так и не притронулась к нему. Когда вставали из-за стола, порвалась нитка, и бусины градом посыпались на стол, на пол, зазвенели в чашках и тарелках. Мама вскрикнула и вдруг расплакалась.
«Неужели ей так бусы жалко? Это же пустяк, можно всё собрать заново», – удивилась Верочка и полезла под стол.
Отец неловко утешал маму:
– Лара, ну, что ты, в самом деле… Ну, перестань…
Она ответила, всхлипывая:
– Я сейчас успокоюсь, только уведи Сашу.
Отец с братом вышли. Фаня хотела было убрать со стола, но бабушка выпроводила её в кухню и села напротив мамы.
– Лариса, что случилось?
Мама не ответила, и бабушка продолжила допытываться:
– Я же вижу. Алёша весь потерянный вернулся, хоть и бодрился вчера. Сегодня ты… Скажи, у него появилась другая женщина?
– Ох, Елизавета Денисовна, лучше бы это была женщина! – простонала мама.
– Что ты говоришь такое? В чем тогда дело? Лара, это всё его служба?
– Да. Только заклинаю вас, не пытайте ни его, ни меня. Если вам дорога жизнь внуков, ни о чём никогда не спрашивайте!
Мама резко поднялась и выбежала из столовой. Бабушка вздохнула, пробормотала скороговоркой молитву, собрала посуду и вышла. Верочка смогла наконец выбраться из-под стола. Ей было уже не до бусин.
Отец уехал, не пробыв с семьёй и недели. В доме опять поселилась давящая тревожная тишина. Что такого страшного он открыл маме, так и осталось ещё одной семейной тайной. Верочка могла только предполагать, что мама боится врагов советской власти. Жаль, что нельзя рассказать ей про кокон, она бы быстро успокоилась, узнав, что папа под защитой изобретения советских учёных. Куда глупым врагам с ним тягаться! Правда, если не было папиного командира, может, и кокона никакого нет? Надо бы проверить.
Верочка достала пёрышко и встала в центр комнаты. Однако ни страха, ни злости, ничего такого, из чего можно создать защиту, она не чувствовала, потому горестно выдохнула и убрала перо в ящик стола.
Вернувшись в Ленинград, Верочка тут же забыла о летних волнениях. Школа, балет и подружки не оставляли времени на тревоги. Только заплаканные мамины глаза и горящая у бабушки лампадка порой напоминали о затаившейся угрозе.
В тридцать пятом отец получил новое задание и дома стал бывать чаще. Верочка не замечала его угрюмости в короткие побывки. У неё и своих забот хватало. К тому же Вера делала успехи в балете. Ей прочили большую сцену, но отец упёрся, что балет – занятие легкомысленное и ненужное. Стране нужны инженеры и учёные.
Наткнувшись однажды на павлинье перо в ящике письменного стола на даче, Верочка уже и не вспомнила, откуда оно взялось, как не вспомнила и того, кто его подарил.
Летом 1938-го в Ленинград приехал боевой друг отца. Они встретились, засиделись до утра. Много пили и много говорили. К вечеру гость уехал.
Вера с папой и бабушкой собирались в Ялту. Брат Саша окончил школу и готовился к поступлению в институт, поэтому они с мамой должны были приехать позже. Зато отец планировал пробыть на даче целых две недели! Перед отъездом Вера отправилась помочь бабушке навести порядок в комнате. Это занятие всегда затягивалось чуть не до полуночи. Из шкафов доставали альбомы с фотографиями, бальное платье, блокнот с поэтическими признаниями поклонников Елизаветы Денисовны. Верочка не могла оторваться от этих реликвий и после уборки оставалась ночевать на Васильевском.
Вернувшись наутро домой, Вера увидела казённые пломбы и печати на двери в квартиру. Она застыла с ключом в руках. Тихо проскрипела дверь напротив. Соседка прошептала в щель:
– Вера, твоих ночью забрали. Уходи!
– Как забрали? За что?!
– Ничего не знаю. Уходи!
Дверь закрылась. Вере ничего не оставалось, как вернуться к бабушке.
Елизавете Денисовне не удалось ничего разузнать о судьбе сына, невестки и внука. Сообщили лишь, что отцу вменяется статья «враг народа». О Вере, кажется, забыли. Никто её не разыскивал. Вечерами бабушка плакала, называла отца идиотом и революционным романтиком. Сокрушалась о том, какую державу уничтожили. От обиды и несправедливости она сделалась откровеннее обычного и, забыв об осторожности, рассказывала о балах, императорском дворе, подругах по гимназии, поездке с родителями в Швейцарию, а затем в Италию, где они попали на карнавал. О сильных и благородных людях, для которых честь была дороже жизни. Воспоминания пронизывала такая щемящая тоска, что Вера вдруг почувствовала принадлежность к тому ушедшему времени и ощутила горечь утраты.
Снова достали фотографии. Рассматривая снимок императрицы Марии Фёдоровны в окружении фрейлин, среди которых была и молодая Елизавета Денисовна, Вера с изумлением поняла, как они с бабушкой похожи. Те же серые глаза, нос, скулы и подбородок, те же завитки белокурых волос, то же хрупкое сложение и та же форма узких кистей рук с длинными тонкими пальцами.
– Ах, деточка, какой бы ты имела успех! – воскликнула бабушка, когда Вера примерила её старое бальное платье.
За Верой пришли через неделю. Сдали её соседи, живущие в комнатах квартиры, когда-то целиком принадлежавшей Шуваловым.
Начались допросы. Что говорил отец о коллективизации? Кто приходил к вам в дом? Вы с родителями обсуждали коллективизацию? Вера не понимала, каких ответов ждёт от неё следователь. У них в доме никогда не заводили разговоров о службе отца. Она честно сказала об этом. Но вместо того, чтобы поверить в её неведение и отпустить, следователь раздражался всё больше. Его вопросы стали жёстче: «Отец обвинял ЦК в голоде? Критиковал расстрелы за хищение зерновых? Рассказывал о людоедстве?». Вере казалось, что он над ней насмехается. Как возможно такое в Советском Союзе? Голод? Расстрелы? Людоедство? Она даже спросила, не розыгрыш ли это. Следователь побагровел и приказал закрыть её в холодной подвальной камере на три дня. Там Вера и отметила своё пятнадцатилетие.
Поняв, что дочь врага народа не хочет сотрудничать со следствием и давать показания против отца, её отправили на трудовое перевоспитание в степи Казахстана.
Глава 3. Колония
Полуторка остановилась. Вера ждала, когда же их выпустят наружу. После многочасовой тряски в раскалённом кузове нестерпимо хотелось вдохнуть свежего воздуха. Наконец дверь распахнулась и прозвучала команда выходить.
Глаза резало от яркого света. Горячий ветер гонял песок, который тут же прилип к мокрой от пота коже. В воздухе гудел рой мух. Вера осмотрелась, щурясь от солнца: бараки, обнесённые колючей проволокой, и рыжая степь до самого горизонта. Такой была колония-поселение для несовершеннолетних преступников.
Веру оформили, обрили под машинку, велели натереться щелочным обмылком и окатили затхлой водой из шланга. После выдали тюремную робу и отправили на работы. Надсмотрщица привела её в цех и подтолкнула к одному из столов:
– Вот твои товарки. Старшая всё тебе объяснит. Лямзина, принимай новенькую!
Товарки… Вере показалось, что здесь это слово значило не «товарищ», а «товар». «Мы все здесь товар, безликий расходный материал на изнанке лучшей на свете страны», – горько усмехнулась она.
Жара снаружи была ничем по сравнению с пеклом внутри цеха по переработке овечьей шерсти, которую в сезон везли нескончаемыми тюками. Тюк вываливали на огромный стол-ванну, заливали кипятком со щёлоком, а бригада из восьми девчонок выбирала из шерсти репьи и овечье дерьмо. В цеху постоянно клубился смрадный пар, который пропитывал одежду и кожу. Вера чувствовала его повсюду.
Товарки оказались грубыми и склочными девицами. За работой они непрестанно бранились, то и дело поминая непристойные названия гениталий. Таких грязных выражений Вера за всю свою жизнь не слышала даже от мужчин.
Вечером в комнате, которую занимала их бригада, одна из девушек потеряла что-то из своих вещей и приставала ко всем с расспросами. Соседки не оставались в долгу и сквернословили в ответ. Тут взгляд девицы упал на Веру:
– Ты взяла?
Она примиряюще улыбнулась:
– Когда бы я успела? Заходила сюда вместе с воспитателем. Только вещи оставила.
В ответ последовал удар кулаком под дых. Вера сложилась пополам и повалилась на пол.
– Больно умная? А если найду? – Девица принялась раскидывать Верины вещи. Не обнаружив пропажи, она сплюнула на пол и отошла. Остальные товарки хохотали. Унижение новенькой казалось им забавным.
К территории женской колонии примыкала мужская. Разделяла их условная граница из провисших рядов колючей проволоки. После рабочей смены парни забирались на крышу своего барака и встречали появление каждой девушки улюлюканьем и непристойными предложениями. Вера надеялась, что на подобных знаках внимания знакомство с соседями и ограничится, пересечь черту между бараками они не отважатся. Но на третий день по женской территории прошагал патруль из малолетних заключённых под предводительством Яшки Лютого. Пристально глядя Вере в глаза, он провёл языком по губам. Она не поняла этого жеста, но веяло от него чем-то жутким и омерзительным.
Позже товарки объяснили, что Яшку поставили на патрулирование не за хорошее поведение, а за умение держать в страхе и подчинении всю колонию. Поселение соседствовало с деревней овцеводов. Начальству было важно, чтоб малолетние воры, гоп-стопники, карманники, форточники и проститутки не донимали местных жителей. С этим Яшка отменно справлялся. В ответ надзиратели снабжали его папиросами и закрывали глаза на творимые им расправы. Впрочем, произвол внутри колонии никого не интересовал. Её границы даже не охранялись, всё равно бежать было некуда: на сотни километров вокруг расстилалась сухая степь.
В октябре открылась вечерняя школа. Преподавателей не хватало, да и классов было только семь. Вера всё равно ходила на уроки, чтобы хоть ненадолго избавиться от нападок товарок.
К ноябрю выяснилось, что их бригада не справляется с планом. Пришлось выходить на работу после занятий в школе. Однажды, закончив смену, Вера не смогла найти свои ботинки. Товарки быстро переоделись и убежали. Пропажа вскоре обнаружилась, но возвращаться в барак предстояло одной.
Патруль с Яшкой во главе поджидал между двух длинных сараев с шерстью. Вера ещё надеялась, что встреча случайна, и попыталась проскочить мимо, но Лютый заступил дорогу. Один из парней схватил сзади. Шершавая ладонь зажала рот. Веру потащили за сарай, сорвали одежду и издевательски смеялись над отчаянным сопротивлением. Затем придавили к холодной земле и развели ноги, выставляя напоказ потаённое. Яшка посветил фонариком:
– Бутончик, кажись, нетронутый.
Он спустил штаны. Пахнуло давно не мытой плотью. И навалился сверху, придавил, смял, каждым толчком утверждая, что кошмар отныне и есть реальность, возврата к прошлому не будет.
Яшка был первым. Потом насильники сменяли друг друга. Отпустили Веру уже ночью.
