скачать книгу бесплатно
Мария (глядя на них). Как руки мои… К Богу хотят достучаться. Да теперь – где уж? Ведь венчанная я! (Отбирает у Постояльца кружку и, опрокинув её над собой, ловит последнюю каплю.) Теперь уж все мысли твои потаённые знать буду. До сих пор так тебя и не знаю. Ты там, в Кирове, мне совсем другим показался.
Постоялец. Принцем, что ли, под алыми парусами?
Мария. Почти.
Постоялец. А я не принц, я – мужик, работяга. Драчун ещё, иногда. Но женщин не бью, как твой! Я с ними другое делаю… (Притягивает Марию к себе и заваливает на постель.)
Мария. Хватит уже. Скоро мой с работы придёт, а я тут всё прохлаждаюсь…
Входит Николай. Стоит перед шкафами у входа в комнату так, что Мария и
Постоялец его не видят. Он, явно, собирается учинить скандал.
Мария (Постояльцу, вырываясь). Как пригвоздил! Да нет, сколько раз уже думала, что пригвоздил, а всё возвращаюсь к «своему разбитому корыту», патологическая тяга у нашего бабья к нему, проклятому… Веками воспитывалась! Тянет меня домой, и всё тут!
Николай садится на табурет, со стоном стискивает голову в ладонях.
Постоялец (Марии). Я тебя понимаю, ты у нас балетная, тонкая! А я – грубый, неотёсанный. Но ты не бойся меня, пальцем никогда не трону! Это я с другими нехорошим бываю. Достали меня эти, другие… Вот и вырезаю куколок! От людей вообще надо подальше держаться, особенно счастливым. Знаешь, я тебя так невыносимо люблю, просто – одержание какое-то! Убил бы всех, кто руки к тебе протягивает!
Николай вскакивает, делает несколько шагов вдоль шкафов и снова возвращается на своё место.
Постоялец. Да нет, не убил бы… Чем я лучше? Такой же! Это я размяк, как сухарь в кипятке, когда мне любовь эту подкинули. Раньше бешеным был! Сам себя боялся… Отец у меня такой же был, бешеный. Достанет его, бывало, бабка, материна мать: «Тебе, зятёк, всего – пятьдесят пять, а ноги-то у тебя – гнилые, гнилые… А мне семьдесят два, а нога-то подо мной какова!» И высовывывает из-под засаленного халата свою тощую синюшную ногу. Он ей, конечно: «Ведьма! Ведьма!» А она: «Заткнулся бы ты, беспортошный! Здеся всё моё! И дом, и усадьба, и даже пианино это мне ещё от матери досталось!». А батя мой приползёт с работы, еле живой, ноги у него после войны прихватывало, и ну, это пианино подымать, да из окошка выкидывать! Кряхтит, жилы рвёт… А мать бегает вокруг: «Толя, Толечка! Я помогу… Давай вместе! Тебе ж нельзя, миленький!» Любила его очень…
Мария. Порода у вас такая, на любовь щедрая. Любить не каждому дано. Это у тебя – талант!
Николай вскакивает с табурета и выбегает за дверь.
Постоялец. Ага… От моих, по наследству! Оттого и терпение у меня на твои фокусы – прямо, лютое! Сколько лет тебя ждал… Знаешь, кажется, всё стерплю, всё вынесу! Даже если уйдёшь опять, и вообще никогда не вернёшься, ждать буду, как проклятый! Нужен я тебе! Такие, как ты, разве ж тут выживут? Помнишь, старообрядцы в яму тебя посадить хотели… Мол, твои молитвы быстрей туда (Тычет пальцем вверх.) дойдут! Они ведь правы были. И, если б не встретились мы, так и сидела б ты там и зимой и летом – в платке под булавку!
Мария. За народ можно и посидеть! (Обхватывает его за шею.) Если бы хоть одному помогло, с радостью б всю жизнь сидела! А то – конец света на Руси, и всё тут. Стариков да детей обидели, больных да убогих…
Постоялец. В депутаты б тебе!
Мария. Смеёшься всё?.. Жалко всех, и своих, и чужих! Вот, ведь и обижают меня мои, а я б за них…
Постоялец. Вот-вот… Такую, только круглый дурак и не обидит. Да и тот, отойдёт у тебя под крылышком, обогреется, и, проворней самого умного, на твою же шею и вскарабкается!
Мария. Учи, учи меня, заступничек. Вот и мой меня так же учит. Только он уж и зубами поскрипывает! Правы вы оба, извела я и себя и вас своей нерешительностью…
Постоялец. Угу, «мучаю, вас, мучаю, ноги об вас вытираю…». Твой-то раньше сам об тебя вытирал, а теперь опомнился, пить бросил, по следу как собака рыщет…
Мария. Не надо так… Мы с ним раньше хорошо жили, пока всё это не началось.
Постоялец. У всех началось, а в одеялке по снегу ты одна сигала!
Мария. Я и теперь – туда-сюда, туда-сюда! Прямо, как солдат с полной выкладкой! Там – щи, тут – щи! Там – стирка, тут – постирушка… Замоталась совсем. И вы
тоже – всё терпите, терпите… Думаешь он ничего не знает? Знает, наверняка! Когда любишь, всегда знаешь. И хоть бы один, взял, да сам меня и бросил! Слабо, да?! Меня загнали, и сами оба на ладан дышите! (Со стоном оглядывается на икону в углу.) Не слушай меня, Господи, дура я!
Постоялец. Да тише, ты, тише… (Прижимает её к себе.) Всё! Не могу больше…
Сцена поворачивается.
Крыльцо Постояльца. На ступеньках курит Николай. На скамейке сидят, нахохлившись, Пётр и Настя.
Занавес.
Действие второе
Крыльцо Постояльца. Николай, Настя и Пётр – на скамейке.
Николай (детям). А что, если и вправду ей с ним лучше будет? Может, домой пойдём?
Настя. Нет уж! Я без мамки отсюда ни ногой! Надо её насовсем забрать! Она думает, мы не знаем, куда она бегает…
Пётр. Вчера с моей и ему майку стирала, и носки ещё.
Николай. Заездили мы её совсем…
Настя (Николаю). Это ты её тогда нагишом выгнал! А у меня, между прочим, скоро ребёнок будет…
Николай скрипит зубами.
Пётр. Мы, дураки, искать-то её только через неделю начали. Всё думали – куда она денется?! Кому она нужна?
Настя. А вот, нужна оказалась! Он ей кольцо с бриллиантом купил, аж за шесть
тысяч! Мне Женька из магазина сказала.
Николай. При чём тут шесть тысяч?.. Шли бы вы домой! Я тут сам разберусь. Прилипла она к нему! Сердцем прикипела! Мы ведь с ней – как?.. А он обогрел, в дом пустил… Он ведь тоже её семьёй стал! Попробуй-ка, по живому – разорви! Иди, Петя, иди, я тебе сказал! А то ещё напортачишь тут! И ты топай домой, беременная, я с тобой ещё разберусь!
Дети, нехотя, уходят. Николай входит в дом. Сцена поворачивается, показывая Марию и Постояльца.
Постоялец (Марии). Ты хоть за меня-то не бойся! Я с собой ничего не сделаю. Не будет на тебе греха, обещаю. Я ведь жизнь люблю! И такую. Всякую. Знаешь, как мне хреново было, когда ты, после бегства своего, по полгода пряталась?.. Потом хоть сниться начала. Ага, и вчера снилась. Проснулся весь мокрый от слёз, руку протянул, нету тебя! Всё время жду: засыпаю, ещё жду. Просыпаюсь, уже жду, даже во сне! Пять лет уж…
Мария. Юбилей. (Глубоко вздохнув, прикрывает глаза.)
Постоялец. Не вздыхай, даю тебе ещё месяц, до сентября, и – собирай чемодан! Или, не надо! Вот так, как есть, и оставайся, без ничего, в простыне! Не отпущу больше!
Мария. Да не мучай ты меня! Дал бы хоть немного оттаять, порадоваться… Думаешь легко день и ночь выбирать, кого из вас зарубить?!
Николай опять вскакивает и начинает быстро ходить вдоль шкафов туда-сюда.
Постоялец. Разве можно зарубить, кого любишь? (Взяв за подбородок, целует её в губы.)
Мария (упрямо тряхнув головой). Можно. Я всё время это делаю: то тебя, то его! Легче умереть… Иногда думаю: вот остаться бы совсем одной, взобраться на неприступную гору, а вокруг чтобы – ров, и крокодилы плавали! И чтобы никто-никто уже никогда ко мне со своей любовью не долез!
Постоялец. Тогда я крокодилом стану! Отращу себе крылышки и – шлёп, шлёп по воздуху…
Мария. И там достанешь?
Постоялец. Везде.
Мария (спрыгивает с кровати). Попробуй! (Бегает по комнате, делая прыжки и пируэты. Постоялец её догоняет. Они проносятся по коридору мимо прижавшегося к шкафу Николая, не замечая его. Целуются. Наконец, снова падают в кровать.)
Мария. Устала… И что вы со мной делаете? Умру как-нибудь, по дороге…
Постоялец. Это не мы, это – ты сама! Это доброта твоя тебя мучает! Патологическая, катастрофическая… Всех-то тебе жалко. Всем-то ты должна! (Легко отжавшись на руках, придавливает её всем весом.) Это, чтоб не улетела! (Заглядывает в глаза.) Ты вообще, умеешь говорить «нет»?
Мария. Вот сейчаси попробую! (Пытается выбраться из-под него.) Ох, и Агрессор ты! (Вдруг, вывернувшись, обхватывает его за шею и сама взбирается на него.) Ох, и дура я!
Постоялец. Наконец-то! Всю жизнь такой дуры дожидался, чтобы всю кровушку из меня повыпила, всю кровушку…
Николай опрометью выбегает вон. За окном обрушивается ливень. Сцена опять поворачивается. Николай уже – на скамейке, сидит, стиснув голову. К нему подходят Посланник и Посланница, переодетые бомжами.
Николай (со стоном). Это вы опять?.. Чего так вырядились-то? Вы же обещали…
Посланница (Николаю). Дай закурить. Что, тяжко?
Николай (даёт ей закурить). Не то слово!
Посланница (Николаю). Иди домой! Нечего тебе здесь стоять. Нехорошо это…
Посланник. Иди, домом займись! У женщины дом должен быть, прочный, тёплый надёжный! Тогда она в него и вернётся.
Николай. А как же он? (Кивает на дом Постояльца.)
Посланница. Он – постоялец. У него даже имени нет. Это, вроде, как и не было ничего… Так, – урок тебе!
Николай. Правда?
Посланник. Ему тоже был дан шанс.
Посланница. Иди, иди к своим и жди.
Николай. А сколько?
Посланник. Это, как у них там (Кивает на дом Постояльца.) получится. Может, – год, а, может, и час.
Поворот сцены.
Мария (откинувшись на подушку). Всё время не понимала, почему сердце к тебе волоком тащит, а ноги не идут? Бегу, было, от тебя, бегу, и всё – на месте! Вот только теперь поняла! Не вольна я в себе. Подчинилась тогда, сдалась, вот и не отпускают!
Постоялец. Ну ты даёшь, приехали… А любовь?
Мария. И любовь… Иногда, кажется, что бегу к тебе только потому, что за любовь твою великую, необычайную тебе должна!
Постоялец. Это ты врёшь! Ничего ты мне не должна. И вообще, никто никому ничего не должен! Если только детям да старикам своим. Тебе сколько лет, горе ты моё?
Мария. Да уже ого-го, с хвостиком.
Постоялец. А уважать себя так и не научилась?! Нельзя же каждому, кто «люблю» скажет, под ноги стелиться!
Мария. И тебе тоже?
Постоялец. И мне. Ох, и путаница ты…
Мария. Будешь путаницей… Ведь любовь это – чудо великое, её всю жизнь ждут, за неё смерть принимают! Как же я его или твою – пинками?! Жить не хочется…
Постоялец (лукаво). Совсем? (Глядя в потолок, будто невзначай, кладёт ей руку на живот.) Изголодался по тебе, как собака!
Мария. Ненасытный! Последние силёнки хочешь забрать? До дому ведь не дойду!
Постоялец. Ну, тогда хоть полежи рядом. (Набрасывает простынь ей на спину и поверх неё, замком, застёгивает кисти рук. В комнату заглядывает солнце.
Постоялец. Скорее бы ты решала: так или эдак! Не так уже много нам с тобой и осталось…
Мария. Ты опять? Ведь договорились же… Вот, не приду больше!
Постоялец. И не приходи. Сил никаких нет!
Мария. Ты же видишь, не уйти мне больше из дому! Хватит людей смешить! Вера Шахова, и та стрекозой обозвала, а раньше уважала, за советами прибегала.
Постоялец. А и, правда, ведь – стрекоза… Глаза – как блюдца! (Сажает её себе на колени, укутывает одеялом.)
Мария. А тебе не холодно?
Постоялец. Нет, мне только жарко бывает. Я вообще, если б можно было, голым бы ходил!
Мария. Дикий ты! (Гладит его по ёжику волос.)
Постоялец. Угу…
Мария. А мне всегда холодно. Я жару люблю! Только вот уже лет семь на море не была.
Постоялец. Подавай на развод, и поедем! Выкрутим на бетонку, и – ходу, ходу!
Мария. Нет… Я уже всё решила, когда восвояси вернулась. И ничего уже не изменить, даже любовью нашей. Крест на полпути не бросают. Отпустил бы ты меня, не сбивал! Может, и тебе пошлют кого-нибудь…
Постоялец. Ты, что несёшь?! (Опять закуривает.)
Мария. Молчи! Знаю! Сама всё с землёй сравняла, побежала за тобой, как собачонка бездомная. И ведь только собачонкой этой у тебя и была… Разве не так?
Постоялец (поперхнувшись дымом, закашливается.) Ну, ты даёшь…
Мария (встаёт, отходит к окну, водит рукой по стеклу). А вернулась на руины родненькие – такая боль, такая жалость, вина такая… Кинулась в ноженьки, прощенья у благоверного своего попросила. А он и не ругал, не ударил даже, обнял, плачет. Худой такой, одни косточки остались, и говорит: «Это твой дом, как и мой, – наш! И сколько б ты не уходила, я всегда буду здесь ждать тебя, покуда жив, всегда, слышишь?» В общем, вернулась я, а он над дверью уж крюк приспособил и верёвочку крепкую. Сама видела! Подумай, какой грех бы на мне был?! Не пережила б я этого…
Постоялец. Шантажист он у тебя! Слабые, они – все шантажисты. Уж если так испугалась, что ж ты прибежала ко мне в больницу, как угорелая, ведь целый год носа не показывала?
