скачать книгу бесплатно
Не верю я в русских миллионеров. – Невольно отмахнула она рукой. – Другие у наших – и цели, и счёты, и ценности: волюшка – во главе угла!
Пожируют, пожируют, да и пропьют всё, или на баб спустят: ведь от злого радения добра не бывает… А как «ням-ням» захочется, опять коммунизм строить начнут или в другие «высшие» материи ударятся.
А вот – нерусские, это уже другой разговор. Этим – вперёд, и с вымпелом! Но ведь оглянутся когда-нибудь, а жизни-то и не было, – один вымпел…
Её вдруг сильно тряхнуло, и Елена обнаружила, что едут-то они уже пригородом, вернее, грязными всклокоченными пустырями за ним. Потом машина Игоря вырвалась на бетонку и бесшумно понеслась вдоль полей и узких, уже облысевших к зиме лесополос.
Лена любила быструю езду. Раньше, когда Аркаша был ещё трезвенником, они частенько ездили за город, просто так, чтобы ощутить скорость и окрестные просторы.
Казалось, глаза пили дорогу, впитывали её, и она с бешеной скоростью сматывалась в той части мозга, которая, скорее всего, и ведала генной памятью.
– Ведь кто-то из предков уже любил всё это, мы – теперь, а наши дети и внуки непременно полюбят потом, даже если родятся за границей, кровь-то – одна!
Странно, но любовь к Родине охватывала её с наибольшей силой именно в минуты этого, в общем-то, совершенно бессмысленного движения: то, будто во сне, – по полузаброшенным деревням, мимо обветшалых церквей, сараев, погребов и бесконечно тянущихся изгородей, летом – с мальвами и золотыми шарами, а зимой – со смёрзшимся застиранным тряпьём.
Она любила с ветерком промчаться по бетонке! Или – медленно тащиться по просёлочной… А то и – безрассудно вилять по канавам меж сельмагами и пивными палатками, этими «культурными» центрами на селе, возле которых непременно кучкуются по трое старички, осчастливленные хоть какой-то пенсией, и ещё не сбежавшие в город механизаторы, увы, без всякой денежной наличности!
Сия несправедливость в распределении «общечеловеческих ценностей» к ночи уж точно закончится мордобоем и бабьим визгом.
Вперёд, вперёд… Мимо рабочих посёлков, утыканных бесцветными коробками двухэтажек, мимо почему-то железобетонных остановок – ведь не дзоты же? – внутри расписанных неприличными словами, а снаружи расстрелянных местной шпаной из поджиг. «ТТ» и «Макаровы» – это уже ближе к столице.
Или – вмиг пропорхнуть мимо одиноко стоящих в сторонке школ, в которых учителя уже боятся своих учеников, а ученики – подкрадывающейся нищеты…
И всё – мимо и мимо… И почему-то никогда – куда-то именно. Казалось, душа пила это бесконечное, слава Богу, ещё ничьё – а может, и не, слава Богу, поди, теперь разберись – пространство и никак не могла напиться.
Процесс этого «пьянства» завораживал. И опьянение надолго задерживалось в скрюченных от напряжения мизинцах, в разгорячённых мочках ушей и в пропахших стылым ветром всклокоченных прядях.
Хотите, верьте, хотите, нет, но Елена так ушла в свои размышления, что вспомнила об Игоре только, когда машина притормозила у её дома. Единственная фраза, которую он произнёс, была: «С вами жарко ездить!» Расстегнув куртку, он хлопнул дверцей и умчался в неизвестном направлении.
– Мне и самой с собой жарко… – вздохнула Елена, ворочая ключом в чёрной дыре замочной скважины.
Ну а завтра опять была лит. учёба, в общем, и не учёба, а так… – желание попробовать себя на вкус чужими глазами.
Заглянул С. Куняев. Потянуло в родные места теперь уже столичное светило. Но ведь здесь, дома, всё – по-прежнему, почти по-семейному. Заспорили… Мол, сильна его последняя поэтическая книга, только любви в ней – маловато…
– Как? – удивился он, – а вот это? И это… И это!
– Нет… Любовь – это полная самоотдача, а ваш литературный герой только – берёт! Разглядывает на ладошке, оценивает, и бережно складывает в поэтический «сундучок».
– А, может, и нельзя сразу двум богам служить, – мысленно вздохнула Елена… – ведь даже в минуты полной физической близости, когда и глаза, и даже душа – слепы, писательский механизм всё ещё продолжает «брать на карандаш» и внутреннее, и внешнее, да и то, что выше…
Потом молодую, неопытную обсуждали, напрепирались всласть! Считает себя гениальной, да ещё и напор, как у бульдозера. Есть у неё строка: «Уехать бы в Лондон, и в Темзу нырнуть…».
– И мне бы! – вздохнула Елена. – Хотя… Меня отсюда – никаким бульдозером! Здесь и помру, как Гумилёв, где-нибудь под сосенкой, под грохот грузовых составов…
Счастье-то какое – дома, среди своих.
И как только эту эмиграцию выносили? Там же ничегошеньки нашего, всяк – за себя, да ещё и в одиночку! А тут мы все, как рябиновые бусы: хоть убей, – красненькие, особенно за бутылкой, ведь после пары стопочек – всё друг дружке братья да товарищи, да ещё и одной иглой – на общую нитку нанизаны!
А вы – жёлтые, белые да коричневые, не спешите возмущаться. Вглядитесь в себя поглубже! Не помогло? Тогда ещё – по стопочке… Ну, вот… То-то же!
У нас ведь – здесь… Что бы ни было – тишина ли мёртвая, гвалт ли несусветный – а отойдёшь в сторонку, прислушаешься:
– У-у-у… – Стон ли?.. Зов ли? Так и пронзает из края в край – это она, мамка наша, Русь-матушка, губу прикусив, на иголку этого «у-у-у…» всех нас нанизывает.
Никого не пропустит. Потому, что любит. Так куда ж от любви ехать-то?..
– Кстати, вчера, в лит. театре, что при доме культуры, с новой силой это почувствовала. – Вздохнула Елена – И не хотелось… А поручили – в спектакле «Лебединый стан», по поэме Цветаевой, заболевшую актрису подменить. Причём, сердечный приступ у неё прямо перед премьерой случился. Видно не всем и безопасно такое – сердцем прочесть:
«Белый был – красным стал:
Кровь обагрила.
Красный был – белым стал:
Смерть побелила».
Режиссёр театра долго убеждала: мол, свои стихи помнишь, значит, и шесть Марининых за ночь выучишь!
Сопротивлялась Елена, как могла: ведь не актриса – поэт!
А режиссёр опять за своё: «Здесь поэт и нужен! Только он – по-настоящему поэта почувствует. У вас, пишущих, даже манера читать – другая, не актёрская». Пришлось согласиться.
Но как же трудно оказалось… Нет, не выучить, а донести со сцены эти стихи – со всей преданностью, со всей любовью, в общем, как свои. Теперь стыдно, конечно, а тогда не согласна была Лена с некоторыми строфами, не ложились они на душу, казались то выспренними, то надуманными…
В общем, не её это было! Так и просидела до утра, вся в противоречиях. Что же делать-то? Фальшивить? Не простит Марина! – Поминутно упиралась она глазами в текст. – Ведь если бы я на её месте была, тоже б не простила.
И вот – Еленин выход. Идёт она через тёмный, полный народу, зал в белом полупрозрачном балахоне с капюшоном – наряде лебедя, и вдруг чувствует, исчезли все её сомнения, как рукой сняло. Любовь вдруг ко всем пришедшим на спектакль охватила и ещё гордость за Марину: что почитают её так!
А главное – вера в правоту её живую. Вскинула Елена руки, то ли свои, то ли уже Маринины, и будто цветком расцвела, её цветком. Её губами говорила, её сердцем полыхала…
А после спектакля сели все актрисы-лебедихи действо отмечать, зажгли большую премьерную свечу, разлили шампанское. И тут видят, что свеча-то как-то странно оплавилась, и в статуэтку превратилась…
Вылитая Цветаева в спектакле: тот же балахон с откинутым капюшоном, та же гордая посадка головы с порхающей прядкой у виска.
– Глядите! – ахнула Елена, – Сама пришла!
Все и онемели. А режиссёр быстренько свечу загасила, в папиросную бумагу, и – в коробку: на случай, если кто-то не поверит. Ходили потом неверующие, смотрели…
На следующий день народу в лит. курилке было опять – битком!
Тут – самые разговоры, более открытые, раскованные. Даже некурящие заходят чужой дым поглотать.
Пассивное курение. Пассивная жизнь… Пассивное творчество! Хотя, какое оно тогда творчество, чёрт его побери?! – нервно смяв пустую пачку из-под «Явы», Елена навесом отправила её в урну – попала!
Может, от слабости эта пассивность? Не физической – духовной. Наследственная усталость…
Хотя, сегодня… – нервно передохнула она, – уж точно сильный приезжает!
У нас в поэтических кругах его живым памятником величают. Это какую же силу надо иметь, чтобы, пусть и мысленно, такое сотворить…
«Я скатаю родину в яйцо.
И оставлю чуждые пределы,
И пройду за вечное кольцо,
Где в лицо никто не мечет стрелы.
Раскатаю родину мою,
Разбужу её приветным словом.
И легко и звонко запою,
Ибо всё на свете станет новым».
Обновить целую страну – до яйца, до первоначала, да и вынести – из всего этого… Как же любить её надо, любую, даже теперешнюю. Не просто жалеть, а всей кровью радеть – за потомков, за будущее.
А вот… и он! Сразу набежали все, как вокруг светоча собрались. Книжки за автографами тянут. Одна поэтесса встала на цыпочки:
– Я вам стихотворение написала…
– О чём?
– О любви.
– О любви у меня уже есть… – «…давай тебе рубашку постираю, и хлеба принесу, и молока…» Я его частенько на семинарах цитирую.
– Так это же – наша Елена…
– А где она?..
И тут слышит:
– Лен, иди сюда… Тебя Кузнецов зовёт!
Подошла.
– Так вот, ты какая… – берёт за руку, отводит в угол. Два стула сиденьями к стенке повернул. Сели ко всем спиной.
– Ну, рассказывай… Как живёшь?..
– Как все.
– О любви написала… А в жизни любила кого-нибудь, ну так, чтобы – край?!
– Не знаю… – говорит.
– Вот и я… – не знаю. Ох, и дура, ты!
– Дура, – соглашается, – круглая…
А он вдруг улыбается и говорит:
– Совсем, как я….
Вскоре и остальные подошли. Пришлось стулья развернуть и общий разговор поддерживать. Но Елена всё-таки – бочком, бочком, и в сторону. Ведь всё главное уже сказано.
А своим уже потом объяснила, что вычитала где-то высказывание Кузнецова о поэтессах, в общем-то – нелестное.
Мол, истинные поэты в стихах – с Богом говорят, а поэтессы – со своими мужиками… Крепко, мол, зацепило. Вот и написала:
Ты с Богом говоришь… А я – с тобой.
Но нам, двоим, увы, не отвечают…
Пока ведёшь с собой неравный бой,
давай тебе рубашку постираю…
И хлеба принесу, и молока,
а если, утомившись, ты задремлешь,
укрою облаком, спустив его на землю:
ведь разве не за этим – облака?..
Склонюсь на миг, прислушавшись к дыханью,
и выйду, тихо двери притворив.
И только тут моя пора настанет
с Всевышним… о тебе поговорить.
Мол, сильны вы, мужики, – но что бы вы без нас делали?.. В общем, спор затеяла… Пусть и ласковый, но спор!
Глядит, не верят ей: мол, темнит…
Но он-то понимал, о чём она… А другим и не обязательно.
– Потом, уже за шампанским, попросил прочесть ещё что-нибудь. Она и прочла:
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
